Митька первым выбежал из школы и подкинул ярко-синий рюкзак.

– Ура, каникулы! Каникулы!

Прозвенел звонок, и на крыльцо начали выбегать другие ребята, но они ничего не подбрасывали. Приходилось вести себя прилично – их же встречали родители. За Митькой никто не пришёл. Забыли? Ну и что, расстраиваться, что ли? Да и большой уже, шестой класс закончил. Главное, что его ждут дома, а сегодня даже с варениками. Мальчишка обернулся и посмотрел на школу. Высокую, зелёную пятиэтажную громадину. Довольно и озорно показал язык: впереди три месяца свободы. Он сиял так же, как его дневник от пятёрок. Вот уж мама будет рада, вот уж мама его похвалит! Не попрощавшись, побежал скорее домой, а полупустой рюкзак весело прыгал за спиной. Наискосок через двор. Привет, любимые качели! Высокие, скрипучие, взлетают до самых небес. Ох, сейчас бы посильнее, до стука. Но живот урчал, да и успеется с качелями.

– Лето, – мечтательно произнёс Митька, остановился, закрыл глаза и вдохнул. Как бы всё прочувствовать, законсервировать, сберечь? Завтра июнь – как вечер пятницы перед долгожданными выходными в девяносто два дня. Улыбнулся и помчал вприпрыжку. Завернул за угол – и почти дома. Осталось пройти мимо любопытных бабулек – охранная система дома, всевидящее око. Сидели старушки тесно, дружно, словно это единственная лавочка во дворе.

– Здрасьте! – крикнул мальчишка, чтобы все расслышали.

– Здравствуй-здравствуй, – старушки закивали, заулыбались. Митьку они любили: всегда поздоровается; если нужно, и сумку поможет донести. – Чего такой счастливый? Пятёрок, небось, нахватал?

– За четверть и за год, баб Вер! Круглый отличник! – он обычно не хвастал, но тут уж не удержался, тем более есть чем, не зря же старался. Старушки одобрительно заохали, кто-то тихонечко шепнул: «Повезло Львовне с таким внуком», отчего разрумянились Митькины щёки.

В подъезде пахло свежей выпечкой и корицей, как в кулинарии. "У нас, наверное, готовят… хоть бы у нас, – аромат такой, что живот заурчал ещё сильнее. – Да иду я, иду". И бегом на третий. Хотел стучать, но потянул ручку – не заперто, значит, бабушка увидела его в окно. Мама часто ругала её за эту привычку: ну мало ли кто зайдёт, пока внук поднимается. «Как замечтается – час в подъезде простоит, пока всех ворон не сосчитает». Бабушка не спорила, кивала, но всегда делала по-своему.

– Это я! – радостно крикнул Митька.

– Пришёл, дружочек, как ты быстро. Бегом мой руки и садись за стол, – донеслось с кухни.

– Вареники? Пирожки? – он скинул кроссовки и помчался в ванную.

– То и другое, смотри не лопни, – ответила бабушка. – И аккуратно, не обожгись.

– Ба, а когда мама с папой приедут? Сегодня? – Митька пританцовывал, пока мыл руки. Вероника Львовна ничего не ответила, и он заторопился на кухню, не нравилось ему это молчание. – Ба-а? – сразу всё понял, и глаза сделались влажными, теряя весь карий цвет, да так, что сквозь пелену слёз ничего и не разглядишь. – Не приедут, да? Всё отменяется?

– Что поделать, работа у них такая. – Бабушка старалась не смотреть в глаза и всё накрывала на стол, суетилась. – Место новое, сейчас трудно найти что-то стоящее, а там, говорят, ажиотаж. Музей настаивал, чтоб они туда отправились. Дело повышенной срочности или важности. Ты чай будешь или компот налить?

– Ага, повышенной, у них всегда так. – Слёзы душили, и голос срывался. – Лежало в земле веками, теперь срочно понадобилось. А меня почему с собой не взяли? Я ведь не маленький! – И подумал: «Я тоже важный». – Ведь так и знал!

– Мить, ты пойми, там никаких условий, – бабушка примирительно поставила перед ним большую тарелку вместо обычной. Она понимала, что условия условиями, но ребёнок скучает по родителям. Не виделись больше месяца и дальше поехали. – Других детей там не будет, да и некогда даже покушать приготовить, вареников сварить. Ешь давай, а то остынет.

– Ба, ну это же несправедливо! Обещали, что если закончу на одни пятёрки, то обязательно. Пятёрки-то есть, а родителей нет. Сиди тут теперь в нашем городишке, чахни, – вздыхал Митька и ел вприкуску со слезами. Вкусно и солоно.

– Никто не собирается чахнуть, придумаем с тобой какие-нибудь развлечения, – пыталась подбодрить бабушка.

– Какие? Ребята в отпуск поедут в тёплые страны, а я? На лавочку сесть вместе со старушками? «Здравствуйте, Антонина Семённа, как ваш радикулит?» Или лучше в дурацкий сад? Сорняки полоть? Ну уж, дудки, – пробурчал внук. – О работе-то они подумали, а обо мне нет. Я тоже в путешествие с приключениями хочу, на море.

Вероника Львовна молча встала, поправила белый фартук с гусями и пошла мыть посуду. Ничего не сказала, как-то съёжилась вся, плечи опустились. Лучше бы заругалась. Так проще: когда ругаются, можно обидеться, а тут – сам виноват. Когда бабушкой с мамой ссорились, та никогда ей не верила. Говорила, что актриса из неё всё ещё хоть куда, правда, спектакли теперь для домашних устраивает. Но в этот раз Митька чувствовал, что всё по-настоящему. Ему стало неловко: вовсе и не ужасный сад. Он любил уютный деревянный домик, дедушка его сам построил. Шесть соток, огороженных не забором, а кустами с малиной – живая изгородь. Никто не заставлял там работать, про сорняки, выходит, зря ляпнул. Бабушка выращивала цветы, деревья да ягоды, с каждым годом всё больше превращая его в вишнёвый. Никакой тебе картошки-морковки. Бывало, приедут туда вдвоём, Митька с книжкой забирается в старое дедово кресло, Вероника Львовна садится в тенёк и вяжет, то и дело поглядывая на город. Проголодаются – он сбегает за водой на колонку, нарвёт мяты у соседей, и заварят самый вкусный чай из ягод и трав. Зимой не купишь ни такой клубники, ни чая. Бабушка рассказывает истории – про то, как мама с тётей были маленькими, про дедушкину работу, как он красиво ухаживал, про молодость в театре, про то, как она играла цариц и служанок, как зал по три раза вызывал их труппу на бис, а дедушка каждую премьеру приходил с цветами. И от таких разговоров на душе хорошо становится, никаких морей не надо, только бы чай не кончался и бабушка улыбалась.

Митька понимал, что не прав, и начал сопеть – сначала тихо, а потом всё громче и громче. Извиняться всегда тяжело. Вероника Львовна на его сопения не реагировала. Тогда мальчишка подошёл и обнял её. Прижался сильнее, и снова слёзы подкатили.

– Прости меня, ба, зря я так. Никуда это море не денется, в сад так в сад. Книжек наберу, велосипед возьму. Главное, чтобы лето пришло, а то помнишь, как в том году?

Бабушка не ответила, развернулась и взъерошила его густые русые волосы – простила, значит. Посмотрела хитро так, чуть прищурилась. Сердцем чувствовал: задумала что-то. Митька знал, что отвлечёт его от грустных мыслей. Подошёл к большому шкафу в гостиной. Тысяча и одна книга, столько историй, которые только и ждут, когда их наконец прочтут. Изучал корешки, медленно проводил по ним рукой, гладил. Названия книг он знал наизусть, а прочитал лишь треть. Выбирал всегда особую, под настроение. Сейчас искал такую, чтобы в ней не про зиму и учёбу, а больше про приключения, которых ему не хватает. Достанет одну, подержит в руках, подумает, прислушается. Та или не та, волшебная или нет? Ждала ли его? Дедушка так научил, это был их маленький секрет. Но не успел выбрать, как услышал, что бабушка разговаривает с кем-то по телефону. Не с мамой ли? Подошёл поближе к двери. Подслушивать нехорошо, но вдруг мама? Звонит она редко, говорит, что дорого. Дверь неожиданно распахнулась, и Митька вздрогнул.

– Собирай чемоданы, едем! – бабушка улыбалась и больше не злилась. Гуси на фартуке – и те заплясали.

– К маме? – робко уточнил он.

– На море. Помнишь тётю Марину с дядей Ярославом, Севку? Брата двоюродного? Сказали, что приютят нас. На всё лето не обещаю, но месяца на два точно. Что скажешь, поедем в гости?

– Но Севка же в Питере… Ты холодное море имеешь в виду? Балийское?

– Балийское, – передразнила Вероника Львовна и рассмеялась: – Как же ты по географии пятёрку получил? В Питере Финский залив Балтийского моря, но я сейчас о другом. Они переехали на юг, у Севки же астма. Нельзя ему теперь в таком климате, да ещё и в мегаполисе – слишком грязный воздух. Выбрали небольшой домик прямо на берегу. Море там тёплое и самое настоящее, как ты мечтал.

– Ура! – Митька закружил вокруг бабушки, исполняя победный танец. Да, мама с папой далеко, ищут свои ненаглядные реликвии и сокровища, и ещё одно лето без них. Но его, ждут море и Севка, а это уже кое-что. – Ба, а как же твоя клубника? – перестал танцевать и замер, испугался, а вдруг спугнул?

– Подарю Клавдии, – махнула рукой Вероника Львовна, – давненько она на мою «викторию» глаз положила. Пусть собирает. Не зря же она с нами мятой и иргой делится? А фруктов мы и у Севки наедимся.

До вечера их ждали приятные хлопоты, Митька начал жить в предвкушении. Сердце так и ухало. Сначала на вокзал, с билетами повезло – отправление завтра. Места, правда, боковые достались, но разве это важно? Потом – по магазинам. Мальчишка выпросил белую футболку с кораблём и новые синие сандалии, на фуражке, как у моряка, бабушка настояла, а себе взяла платье василькового цвета и казалась в нём такой молодой. Оставшееся время ушло на сбор чемоданов. Ему доверили упаковываться самому. На антресолях нашёл чей-то старый круг, надул и ходил по дому, распевая любимую песенку: «Я морячка, ты моряк». Прикладывал пыльную ракушку к уху: так ли звучит на самом деле? Скоро, уже совсем скоро он наконец-то увидит море!

Ночь

Митька долго ворочался, никак не мог уснуть. Всё представлял, как они с братом будут нежиться на тёплом песке, играть в пиратов, кататься на велосипеде. "Ой, а где я там велосипед найду? Свой-то не повезу, тяжело. Ладно, как-нибудь без него".

В полночь послышался стук колёс. Прямо за бабушкиным домом проходила железная дорога – не та, что связывает города, не та, где их будет ждать поезд. Лишь небольшой участок от старого до нового завода. Папа сказал, что километров пять всего, но всё равно Дорога. Обычно четыре вагончика, везут что-то туда-сюда. Стучат громко и, совсем как большие, плющат монетки. Как проедет, встанешь на рельс – вибрирует. Два года назад приезжал Севка, говорил, звук почти как от трамвая. Ему виднее: в маленьком городке у Митьки ни трамваев, ни троллейбусов, одни старенькие автобусы. Ко Дню города вместо того, чтобы заменить на новые, разрисовали по трафарету яркие ромбики. «Слёзы радуги» – прозвали их старушки у подъезда.

Раз уж всё равно не спалось, мальчишка по привычке сел на подоконник и смотрел на ночной город. С той стороны, что ближе к дому, была аллея, летом она утопала в зелени, высокие тополя заслоняли свет. Он любил гулять около железки и смотреть на поезда. Мама боялась, что сын как-нибудь забудется да и пойдёт по путям, а там – бац! – и поезд – бац! – и нет Митьки. С ним случалось иногда такое: как задумается о чём-то своём – о дальних странах или животных, что живут на Марсе. Головой кивает, «ага-ага» говорит, а сам далеко. Но он никогда не гулял по шпалам. Оказалось, что неудобно, не так, как описывают в книжках или показывают в фильмах.

Год назад, правда, огляделся по сторонам, послушал, что поезда нет, – встал ровно посередине и сделал снимок. Деревья создавали особую арку, отделяя Дорогу от всего мира. Сквозь листья пробивались лучи света, а рельсы у горизонта сходились в одной точке. На чёрно-белом фото ничего не отвлекает от главного – от самой Дороги. В то время как раз проходил конкурс на лучший снимок города. «Дорогу» опубликовали на сайте, запустили голосование. Мальчишка был горд собой и что под фотографией стоит его имя. Одноклассники потом ещё долго называли его фотографом, но не обидно, а с уважением. Слухи разлетались быстро, и вот знает вся школа. Один старшеклассник спросил: «Сколько голосов набрал?» Митька видел, что больше тысячи, но промолчал – разве это важно? Никто ведь не поймёт, что самое главное в самом процессе. Как идеально падал свет, как захватывало дух, когда нажимал на кнопку. Что в редакцию они с папой только вдвоём ходили. Пока шли – не говорили об уроках или о том, чья очередь мыть посуду. Его не ругали, что ослушался и встал на рельсы ради хорошего кадра. Папа рассказывал, как любит дорогу и поезда, путешествия, печь картошку у костра и звёздное небо. А ещё о том, как в прошлый раз нашёл обломок кувшина, а мама ручку от чашки. Когда их изготовили и кто, точно установить не удалось, но не позднее девятнадцатого века. «Прошлое прекрасно, стоит лишь обернуться», – любит повторять папа. Митькин снимок ему понравился, потому что тот будто из прошлого. Фото не заняло призового места, зато попало на выставку во Дворце культуры и провисело там целый месяц. Оценка родителей важнее приза и сотни приятных комментариев от незнакомцев, поэтому и расстроился, что, когда проходила выставка, мама с папой были далеко. Как, впрочем, и когда были утренники в детском саду, и маленький выпускной в третьем классе. А уж сколько дней рождения они отметили порознь.

Митька же никогда не уходил далеко от дома, часто гуляя вдоль железной дороги. Когда заканчивалась аллея, Дорога переставала сходиться в одной точке. Заворачивала куда-то к садам, а за садами – морг. От одной мысли шли мурашки. Мальчишки постарше ходили заглядывать в окна, говорят – видели настоящего покойника. Но не верилось, любят уж они приукрасить. В другую сторону, куда уходили рельсы, тоже ходил, но нечасто. Они пролегали около рынка, потом скрывались в берёзовой роще и выныривали у химического завода. В той части нет особой атмосферы таинственности. Слишком близко ездят машины, галдят люди, с рыночных киосков гремит музыка. Приключения вряд ли живут в таких шумных местах, разве что ближе к заводу, где страшнее, чем у морга. Ходили слухи, что там блуждают лисы – охотятся на чаек, которые облюбовали искусственное болотце, пьют из стоков, куда сливают химические отходы, из-за чего потом сияют по ночам зеленовато-жёлтым светом, а глаза – как фонари – слепят заблудившихся путников. Эту байку, каких полно в каждом маленьком городе, он впервые услышал от старушек у подъезда. Уж они-то любят пугать, предостерегая детей не ходить по тёмным местам. Но однажды подслушал, как тех же светящихся рыжих обсуждали старшеклассники. Мол, пытались их сфотографировать, но снимки всегда выходят смазанными и засвеченными. Возможно, они как призраки? Митьке хотелось самому посмотреть, проверить – выдумка ли? Вдруг ему удалось бы их сфотографировать? Отпугивало лишь то, что они могут оказаться никакой не аномалией, не мутантами, а вполне себе обычными лисицами, болеющими бешенством.

Поезд

В поезде до моря всего три дня для Митьки и целых трое суток для Вероники Львовны. В целях экономии – плацкарт, шумно, весело и совсем не до сна. Позвякивают стаканы, в воздухе витает аромат жареной курицы, чипсов, и хруст стоит на весь вагон. То и дело мимо проходит кто-нибудь с растворимой лапшой, боясь расплескать драгоценный бульон. Звуки и запахи сливаются воедино, становясь чем-то целым и неделимым. Вот оно, путешествие, которого так ждал, о котором мечтал. Неужели это правда и всё происходит с ним наяву? Вероника Львовна быстро нашла собеседницу, такого же заядлого садовода. Они обсуждали рассаду, кто как ухаживает за кустарниками. Бабушка всё же посетовала, что пришлось оставить клубнику: "Ох, и кто же будет ухаживать за моей яблонькой". Но по привычке, а не всерьёз. Больше запомнилась одна фраза, которую обронила женщина-садовод: "Мы врастаем в землю, пускаем корни и так боимся их потерять. Не люблю уезжать: чувство, что меня выдирают и ставят в вазу. Жду, пока пройдёт время, и я смогу высадиться на своей земле, стать самой собой. Но в этот раз, – она кивнула по ходу движения поезда, – меня ждут внуки, – и улыбнулась, но иначе, чем когда говорила о саде, – гораздо теплее".

В первый же день Митька познакомился с ровесником Антошкой. Болтали о том о сём, играли в карты. Нашли общий язык, и мальчишка радовался, что проведёт три дня с новым другом. Но счастье длилось недолго – ровно до того момента, как у Антошки зарядился телефон. Сел играть, да так, что не видно, не слышно. Слезал с верхней полки только перекусить или снова зарядиться. Митька на него не злился, но обидно, что не получилось у него стать важнее игрушек. Ну и пусть, где-то за горами, Севка и море, и никаких компьютеров.

Митька занял верхнюю полку и всё смотрел, как меняются пейзажи. Когда проезжали над речкой – захватывало дух. С собой был плеер, но слушать музыку не хотелось: стук колёс ближе сердцу. Его одноклассники частенько сидели в телефонах, некоторые почти всё лето проводили дома, за компьютером. Не то чтобы он не любил пострелять по монстрам или пройти сложную головоломку. Полгода назад, когда родители были в экспедиции, играл и играл, подсел на одну бродилку, что про всё забыл: и про уроки, и про посуду. За посуду влетело от бабушки, за успеваемость – от завуча, а потом уж и маму в школу вызвали. Обиднее всего, что к тому времени игру он забросил. Время пролетало слишком быстро, а потом накатывало ощущение невероятной пустоты, будто и не жил вовсе. Так, существовал, как зомби какой-то. Да и неприятно двойки получать. Учительница как спросит параграф, стоишь у доски, мнёшься. Не знаешь, то ли начать придумывать, оправдываться, то ли честно признаться, всё равно ругать будут. Мама потом с ним серьёзный разговор вела, долго и доходчиво. Ремнём пригрозила, а он огрызнулся. Сказал, что нельзя так, не положено детей бить. Пытался доказать, что играть больше не хочется, но разве тут поверишь? Компьютер не забрали, для учёбы нужен, но злополучную игру удалили. Митька знал, как поставить всё обратно, да так, чтоб никто и не догадался. Обходные пути и лазейки давно нашёл. Да и как заметят-то, если их дома не бывает? Но обманывать не хотелось, и договора не нарушал. Папа сказал, что самое опасное – можно не захотеть возвращаться в реальный мир, и был прав.