В гостиной от ароматов кружило голову. Софи вместе с Карлой и Хлоей приготовили всё ещё до поездки на кладбище. Лия не любила готовить, зато частенько вспоминала мамину стряпню.

«Всё так странно, так не сочетаемо, – Филиппе привык, что на поминках всегда отвратительная еда, – горе, слёзы и эта сочная куриная кесадилья, лазанья. Как сюда могла зайти грусть? Почему?» Все молча помогали друг другу накладывать еду, общаясь только кивками, короткими фразами. Он не просто вспомнил – увидел, как кинофильм перед глазами, тот нелепый случай.

* * *

Жена кружилась вокруг схем, держа в руке кружку. Филиппе подошёл сзади, хотел обнять её. Она не ожидала и всё расплескала. Пятно расплылось на бумаге, немного размыв чернила.

– Вот изобретём мы машину времени, я вернусь в этот самый момент и успею уклониться, – пообещала Лия, уверенная в их успехе.

– Я вернусь раньше и отучу тебя пить кофе за работой, – подначивал профессор и тут же принял кофейный душ. Хорошо хоть, напиток был чуть тёплым.

Лия обиделась: она считала, эта манера пить на ходу, жить с кружкой в руках делает её особенной. Так и было. Ей всё это шло, даже излишняя эмоциональность.

* * *

Мать Лии начала беседу, заставив его отвлечься от воспоминаний:

– На десерт я приготовила лимонный пирог. Дочка очень его любила, – последнюю фразу Карла произнесла по-итальянски.

Тут всё было так, как любила Лия: только близкие, вкусная еда и пластинка Эллы Фицджеральд. Карла не собиралась плакать: ей не впервой терять близкого человека. Это не примиряет с болью, но, прочувствовав однажды, понимаешь, как бы ни было плохо – это проходит. Самое страшное – это действительно тоже пройдёт. Хлоя положила свою руку поверх руки матери. Жест был по-семейному милым и трогательным. Филиппе вновь ощутил одиночество, оно становилось осязаемым.

Софи вспомнила, как бабушка подошла к ней на похоронах родителей.

* * *

«Милая, ты ведь знаешь, что не стоит плакать понапрасну, – бабушка обняла её. – Когда я умру, пусть твой платочек останется сухим. Пусть все смотрят на вас и думают: „Какие у неё сильные внуки“. Пойми, самые честные слёзы – те, которые пролиты в одиночестве».

Софи услышала её, подросла и стала сильной. На похоронах бабушки они с братом держались достойно её памяти, как она того и хотела.

* * *

– Можно я расскажу? – Карла обратилась к Филиппе. – У нас принято делиться воспоминаниями об ушедших. Понимаю, тебе тяжело, но позволь мне. Лия, как и все в нашей семье, занималась вокалом, рисованием и танцами. А потом неожиданно увлеклась физикой. Думали ненадолго, не верили, будто это всерьёз, но ошиблись, – она неспешно пригубила вино, переводя дыхание. – Всё началось с того, что дочка наткнулась на видео с твоим выступлением о каких-то материях или материалах. Прости, не запомнила. Там было ужасное качество и звук, но она всё пересматривала и пересматривала его раз за разом. Потом взялась за энциклопедию, затем начала искать статьи в Интернете. Лия подолгу засиживалась за компьютером и книгами, меня это беспокоило, – и неожиданно замолчала.

– Помнишь, как ругала её, что она начнёт носить очки раньше тебя? – подхватила Хлоя. – Мы никак не могли понять, что же она там ищет? Лия лишь отмахивалась, говорила, что изучает, познаёт, станет великим учёным и обязательно сделает какое-нибудь значимое открытие, а вот мы умеем только красиво петь. Я не обижаюсь, – и тут же исправилась: – Не обижалась.

– Не обижались, хоть и считали её поведение немного странным, – добавила Карла. – Лия отличалась от нас, пошла в отца.

– О да, – согласилась Хлоя, – они с папой всё спорили об устройстве Вселенной, чёрных дырах. Сейчас, наверное, встретились там и продолжили свои беседы.

– Моя дочь восхищалась тобой, Филиппе. Я лишь надеялась, чтобы это было во благо, – вздохнула Карла. – Она рассказывала об этом? Как ты её вдохновил?

«Восхищалась мной, а я подвёл её, – злился Берди. – Всё это не пошло ей во благо, она мертва! Её не будет! Никогда! И это моя вина».

Весь вечер они вспоминали о Лие: грустное, весёлое, порой слишком личное. Филиппе осознал, что за эти четыре года даже толком не узнал, какой была его жена. Сердце щемило: «У меня теперь нет никого ближе её родных, зря я боялся их. Только они понимают, как больно её потерять».

Следствие уже началось, и скоро его должны были вызвать на очередной допрос. Больше всего ему не хотелось снова и снова рассказывать о том вечере. О том, как он, кажется, убил её. Но Карла и Хлоя не укоряли его, не пытались выяснить, как всё произошло. Они разделили с ним эту боль и уехали в отель около полуночи.

Профессор был слишком вымотан и пьян, ему постелили в комнате для гостей. Филиппе неожиданно обнял Питера, прошептал: «Спасибо». Он отстранился, лишь когда почувствовал, как его слёзы намочили чужую рубашку. Уходя, Питер погасил свет, но на всякий случай оставил дверь приоткрытой. Алкоголь подействовал. Берди уснул, не увидев её лица.

***

Профессор проснулся около полудня. Вставать не хотелось, но голод напомнил ему, что пора уже выходить из своего логова. Спустился вниз и нашёл Софи на кухне. Сестра читала газету.

– Разве в наше время ещё кто-то читает? Я думал, все утыкаются в телефоны, – брат старался, чтобы в его голосе звучало больше иронии, чем горечи.

– Только если пишет твой муж. Питер, кстати, выгулял найдёныша. Решил дать нам выспаться, – Софи отложила газету. – Как насчёт яичницы с беконом? Или завтрак чемпиона – хлопья с молоком?

– А если я соглашусь на всё сразу? – он сам удивился такому аппетиту.

Сестра кивнула, она находила это хорошим знаком. Филиппе всё зевал, стоило умыться, но взглянуть на себя было выше его сил. Он потёр лицо руками, зацепился за колючую бороду, размял плечи, спину. Всё тело ломило.

– Пойдём лучше к камину, – Софи поставила еду на поднос. – Сегодня опять этот жуткий холод.

Шторы в гостиной были плотно задёрнуты. В полумраке можно скрыться от реальности, от внешнего мира и создать собственный. Софи удобно устроилась в кресле. Филиппе выбрал диван, за который вчера переживала сестра. Заметил, как много книг в дубовом шкафу. Поленья потрескивали, от камина шло расслабляющее тепло. Было тут нечто манящее и волшебное.

«Питер всегда мечтал о большой библиотеке, сестра о камине, – думал Берди. – То, о чём мечтали мы с Лией, уже никогда не сбудется. Не будет ни вечного двигателя, ни наших детей. Хотя нет, кое-что всё же успело исполниться прямо перед её смертью».

Лия мечтала надеть на их годовщину своё любимое платье. Каждый день примеряла его, но упрямая молния не желала ползти наверх. Жена села на диету, а он всё шутил про её отменный аппетит и любовь к трём «п»: пицце, пасте и паэлье. Однако она отчаянно стремилась к своим идеалам и преуспела. Филиппе встряхнул головой, хотел вернуться в реальность. Он знал, ему не вытрясти из себя все эти грустные мысли, но попытался сделать вид, чтобы не расстраивать сестру.

– Помнишь, как бабушка читала нам сказки? – она меланхолично улыбнулась. – Никогда не укладывала, мы ложились сами. У неё был такой низкий, скрипучий голос, она винила частые простуды. Но ответ крылся в баночке из-под специй.

– С кубинскими сигарами, – добавил Филиппе.

– Бабушке не было и шестидесяти, а тогда казалось, что это беспросветная старость, – вспоминала Софи. – Думала, когда мне стукнет восемнадцать, буду взрослой, серьёзной. Но разве умный человек станет пить на голодный желудок накануне сложного экзамена?

– Сдала? – он уминал завтрак, стараясь не запачкать всё вокруг, но глотал жадно.

– Да, а самое забавное, на отлично, – похвасталась сестра. – Я пришла в ужасном состоянии. Без косметики, с огромными синяками под глазами. Думала, не стоит идти. Но преподавателем был суровый мужчина. Как и все, считал свой предмет самым главным.

– О да, мы такие, – он вспомнил про университет, и стало тоскливо.

Профессор обожал свою работу. Каждый раз, когда Берди начинал читать первую лекцию новому потоку, – это был вызов. Студенты нехотя слушали, кто-то лениво записывал, другие откровенно зевали. Но вскоре разговоры прекращались, а ручки и телефоны откладывались в сторону. Это было настоящее шоу! Филиппе легко их очаровывал, а потом вёл за собой, освещая сложный путь в науку.

– И вот, из-за бессонной ночи меня сморило. Проснулась, когда все ушли. Преподаватель сидел за столом и проверял работы. Знаешь, почему он поставил мне пятёрку? Решил, раз я сладко сплю, значит, всё знаю, – Софи неожиданно сменила тему: – Скажи, как так получилось: когда погибли родители, мы сблизились, а после смерти бабушки нас развело?

– Прости меня. Я был молод и заносчив. Весь мир лежал у моих ног. Общение с тобой делало меня мягким и домашним. Ты была моим якорем. Или, лучше сказать, причалом, – Филиппе вздохнул, метафора хоть и звучала пафосно, но верно отражала суть. – Да, я знал, можно вернуться в любой момент и меня примут. Я много вспоминал о нашей семье, когда видел тебя. О том, как мало от неё осталось.

– Мне было тяжело, когда ты отдалился, – сегодня откровения давались ей легко. – Если брать твоё сравнение, как причал я пустовала, заполняла пространство не теми людьми. Сложно сохранять благоразумие, когда некому приглядеть за тобой. Сам понимаешь, не от большого ума я напилась в годовщину смерти родителей.

Правда больно резанула обоих. Профессор переживал: «Я тогда оставил её одну, это могло привести к беде, и вот снова подумываю уйти».

– Но, к счастью, я встретила Питера, – улыбнулась она.

– Он всегда казался мне Питером Пэном, маленьким мальчиком, который носится со своими буковками, премиями, журнальчиками. Всегда в джинсах и странных кардиганах. До сих пор гадаю: с диоптриями ли его очки или для образа? Боялся, вдруг он инфантилен и совершенно тебе не подходит, но был не прав. Потом случилось это… – Филиппе хотел сказать «несчастный случай», но передумал. – Я наблюдал за ним. Он сразу стал серьёзнее, отложил дела, стал оберегать тебя. При нём всегда был горячий напиток, сладкое и носовой платок. Все эти ужасные две недели. У него будто включился режим «настоящий мужчина», – профессор не стал добавлять, как окончательно понял это вчера, рыдая на его плече.

– Я очень люблю тебя. Не уходи, прошу тебя, ради меня. Пожалуйста, ради меня, – Софи пересела на диван и обняла брата.

Он посмотрел на Тесси, малышка лежала на коврике у камина. После того как собаку помыли, шёрстка её стала чуть белее. Тут было тепло и хорошо. Но как тирамису пропитывают коньяком, так и этот уютный январский день слой за слоем пропитан болью, горечью, сожалением. Невозможно было сбежать от этого. Только прожить максимально достойно. Филиппе обнял сестру в ответ и попытался не думать про таблетки, которые лежали во внутреннем кармане его пиджака.

Горечь-и-боль

На следующий день профессор отправился на повторный допрос. Он решил пойти сам, пока за ним не приехали. Зачем давать соседям лишние поводы для сплетен? Берди шёл и вспоминал, как его мучили одними и теми же вопросами, как не отдавали тело. «Хочу ли я знать правду, от чего именно она умерла?» – думал Филиппе.

В участке было шумно: каждый занят своим делом. Работа кипела, но без той суеты, как показывают в фильмах, лишь усталые лица перед мониторами. Кто-то просматривал базы данных, другие изучали бумаги, разговаривали по телефону. Профессор заметил молоденькую девушку, которая походила на Софи, и решился подойти к ней.

– Простите, я Филиппе Берди, муж Лии Монтгомери, – представился он и продолжил: – Мне сказали, могут появиться какие-то вопросы, когда придут результаты экспертизы.

– Ох, Берди, – девушка смущённо опустила взгляд, нахмурилась.

«Ох, Берди», – передразнила Лия.

Прочитать эту эмоцию несложно. Жалость – неприятнее боли. Это не сочувствие в полной мере. Чужим людям неловко, грустно, но одновременно они рады, что это произошло не с ними.

– Пройдёмте. Я сейчас позову того, кто занимается вашим делом. Может, кофе? – предложила Луиза. – Не самый лучший, но, если добавить сливки и сахар, получается вполне сносно.

– Да, спасибо. Не откажусь, – Филиппе старался вести себя расслабленно, не привлекать внимание.

«Какая она милая, да? – ревниво прошептала Лия. – Может, кофе?»

Он старался не реагировать на комментарии мёртвой жены. Луиза заботливо сделала ему напиток и подала поцарапанную кружку ярко-зелёного цвета. Девушка не всегда была так мила и не каждому наливала кофе. Она почти разучилась сопереживать, но случай Филиппе отчего-то тронул её. Кружка служила знаком для всех остальных – с этим человеком нужно помягче: её прозвали «горечь-и-боль».

Наконец, к профессору подошёл мужчина.

«И у тебя появятся такие же морщины, если не перестанешь хмуриться», – шепнула Лия.

– Здравствуйте, вы Филиппе Берди? Меня зовут Джордж Кармайкл, пройдёмте со мной, – он обратил внимание на кружку и нахмурился: – Кофе можете взять с собой.

Небольшой коридор, один поворот направо, один налево, и вот они оказались в маленькой комнате. Здесь было неуютно. Голые обшарпанные стены, на которых виднелись выбоины, будто кто-то колотил по ним в припадке. Филиппе боялся, что сейчас на него направят лампу или сразу предъявят обвинение в убийстве.

– Понимаю, на вас многое свалилось, – начал Джордж и тут же стал растворяться, голос его звучал, словно через дымку. – После смерти жены… подозреваемый. Не хотелось… в огонь, но всё принимает серьёзный… получили новые… по вскрытию. Вы в курсе, ваша жена была беременна? – и, не дождавшись ответа, продолжил: – Точный срок… не удалось, примерно… в связи с этим… убийство… и нам поручено… мать и плод. Советую вам собрать… на мои вопросы… в ваших же интересах.

«Беременна?» – у Филиппе зазвенело в ушах, как тогда в лесу. Он не слышал, не понимал, что ему говорят.

«У нас мог быть ребёнок», – объяснила ему Лия.

Воздуха снова не хватало. Филиппе погружался всё глубже и глубже. Звон исчез, но заложило уши. Теперь весь мир был так далеко. Их разделили тонны воды и придавили его ко дну.

– Я погубил моего ребёнка, я убил его, – еле слышно пробормотал профессор.

– Берди, вы слышите меня? – Джордж уже хотел позвать врача.

– Ребёнок… у неё был ребёнок, – повторял он как зачарованный. Нога начала подёргиваться – так было всегда, когда Филиппе нервничал. Лия почти отучила мужа от этой привычки. «Но Лии нет, ребёнка нет, – крутилось в его голове, – никого нет, ничего нет». Воздух вернулся в лёгкие, а вот у звука не прибавилось громкости.

– То есть вы не знали о беременности? – Джордж выдохнул, подумал про себя: «Обморока мне ещё тут не хватало».

– Мы не собирались. Пока не собирались. Нет, я не знал, – одни слова Филиппе выдавливал из себя, другие точно выплёвывал, третьи сами скатывались с губ.

Он уже ничего не понимал, его рассудок медленно уплывал. Не хотел ни плакать, ни крушить всё вокруг, как делали те, кому давали эту зелёную кружку.

– Поскорее бы покончить со всем этим, – неожиданно произнёс он вслух.

Что должен испытывать человек, из-за которого умерла его любимая и ребёнок? Беспомощность и бесконечное чувство вины. Ничего не изменить. Не выпросить прощения. Не вернуть. Время тугой петлёй сдавливало горло, опять стало трудно дышать.

«Милый, приди, спаси нас», – попросила Лия, её голос прозвучал теперь отчётливо, словно она стояла позади него.

Когда всё закончилось, он не выпустил кружку из рук, унёс с собой «горечь-и-боль». Пока добирался до дома, несколько раз чуть не угодил под машину. Водители сигналили ему, но Филиппе слышал только настойчивый голос Лии.

«Приди и спаси, спаси нас, помоги нам, прошу тебя», – просила она.

Голос твердил одно и то же. Это не походило на игру воображения. Всё становилось настоящим, осязаемым. Он с трудом сдерживал крик, когда ощущал её дыхание на своей шее. Но Филиппе не верил в потусторонние силы и решил, что это его мозг выдаёт такие странные сигналы.

Лишь с четвёртого раза он справился с дрожью и открыл замок. Тесси пришла его встречать и радостно завиляла хвостом. Филиппе с диким воем сполз по стене. Обнял собаку и стал раскачиваться, сотрясаясь в рыданиях. Она завыла вместе с ним. Профессор вскочил и поспешил в ванную.

«Они всё ещё там, где и оставил их вчера», – не раздумывая, схватил пузырёк и вернулся в комнату.

Филиппе знал, у сестры есть ключи, но на всякий случай дверь прикрыл неплотно.

«Оставить записку? Объяснить, почему ухожу? Или всё же не нужно? – несколько раз прошёлся по квартире. – Почистить зубы? Снова принять душ? А зачем? Умереть красивым и чистым? Не всё ли равно? – руки вспотели, сердце билось часто. – Нужно было отдать Тесси в приют, но сначала отвезти к ветеринару. Эгоист, я жалкий эгоист».

«Филиппе, не надо! – в панике кричала Лия. – Прошу, одумайся!»

Он решил оставить записку и пошёл искать ручку, но услышал непонятный звук. Вбежал в комнату и увидел, как Тесси лежит без чувств, а рядом полупустой пузырёк. Филиппе снова взревел. Вопль на сей раз был таким громким, что его услышал сосед, который спускался по лестнице.

– Берди! – крикнул Кристофер. – Что случилось, Берди?

Профессор сидел на полу рядом с Тесси, подвывал. Вот только она ему больше не отвечала.

– Убил, я убил их всех! – кричал он так громко, что и другие соседи могли это услышать.

– Тише! Да о чём ты говоришь? – не понимал Кристофер.

– Родители, бабушка, жена, ребёнок, собака, Тесси, она… она, – он показал на неё, потом на пузырёк.

– Бери её, и поехали! – сосед уже нащупал ключи от машины в кармане куртки.

Филиппе хотел помочь, но его будто парализовало. Кристофер понял, в чём дело, схватил собаку и побежал к машине. Он не мог смотреть, как животное умирает, пока этот тюфяк бездействует.

«Беги! Ну же, беги!» – скомандовала Лия.

Филиппе очнулся и кинулся вслед за соседом. Половину пути они преодолели быстро, но поток становился всё плотнее. Время уходило.

– Быстрее, пожалуйста, быстрее, прошу тебя! Я прошу тебя!

Кристофер вскипел. Он кинул машину на ближайшем свободном месте, подхватил собаку на руки и побежал в сторону клиники. Берди едва поспевал за ним, удивляясь, как тучный мужчина так быстро бежит. На самом деле это его ноги стали ватными от страха.

Филиппе и Кристофер ввалились в клинику красные, запыхавшиеся. Медсестра нахмурилась, хотела попросить их вытереть обувь.

– Собака умирает, отравление! Срочно промыть желудок! – выпалил Кристофер.

Девушка всплеснула руками и побежала за врачом. Дальше всё происходило слишком быстро. Филиппе видел картинку со стороны, как через сломанный калейдоскоп. Собаку унесли. Кристофер тяжело дышал, без сил упал на диван.