Животные

Без гераньки, занавесок и половичков стало совсем тоскливо в доме. Рыжий кот важно прошагает по лавке, берёза за окном шевельнёт ветками, разгонит на полу свою тень, курица прокудахчет над снесённым яйцом, да машина проедет по дороге. А когда то на этом доме в зыбке качались старшие братья Марии, потом и сама Мария и её дети: Валька с Ванькой. На лавке не редко сиживали гости, играла гармошка, в круг выходили плясать бабы. Мужики частенько дрались, задирал обычно маленький, худощавый Егорка. Он так боялся, что его назовут трусом, что выискивал обиду даже при добрых словах. Её Иван никогда не дрался, а при случае только разнимал мужиков. Он просто подходил к драчунам, и те, как правило, прекращали драку. Её Ивана боялись и уважали, да и особой злобы мужики друг к другу не имели.

Мария помнит, как в первый раз покрасили пол, окна, оклеили стены, вместо газет, настоящими обоями. Как провели свет и купили новую мебель, затем купили радиолу, мотоцикл, телевизор. Как долго она живёт! Как много она помнит! Сколько раз они меняли коров, сколько у них перебывало собак и кошек! Воспоминания, словно фотографии. разворачивают перед ней прошлое со всеми радостями и горестями.

Как то весной, когда снег на полянках уже растаял, затаился лишь в глубоких ложбинках, Иван вернулся домой поздно вечером. Моросило. После долгой зимы шелест дождя по веткам берёзы, по крыше дома казался музыкой. Иван вошёл, осторожно ступая, по новому тогда мосту, смотрел загадочно, настороженно, придерживая что то за пазухой. С плотной ткани его плаща стекали крупные капли дождя. На кончике носа скопилась влага, срывалась прозрачной каплей вниз. Мокрая фуражка прилипла к темени. Сапоги с ошмётками грязи Иван оставил на мосту и прошёл по комнате на кухню в одних портянках. Они на ходу сползали с ног, расстилались на половике широкой лентой. Муж всё прижимал руку к груди, на ходу утирая лицо то воротом плаща, то краем полотенца. Семейство шло следом за ним, томясь любопытством. Трёхлетний Ванька ковылял за руку с бабушкой. Валька шла следом, не сводя глаз с рук отца. Мария насупилась, она догадывалась о появлении нового жильца, а перспектива лишнего едока не радовала её. Анна тоже опасалась, что приобретение зятя расстроит дочь.

Иван положил на пол маленький, пищащий комочек, который приподнялся и сделал попытку снова спрятаться в тёплых руках человека. Иван погладил щенка, положил свою кепку вместо подстилки.

– У дороги нашёл, скулил очень, – оправдывался он, – пришлось взять.

Домочадцы сгрудились около найдёныша. Черноватый, неуклюжий щенок ютился в кепке. Он лежал на боку, спереди проглядывала белая шёрстка, уши торчком, круглые глаза слезятся, вроде плачут. Маленькие лапки и хвостик беспомощно прижаты к животу. Наверно, его кто то выбросил, как не нужного, хоть и оставил надежду на выживание. Все ждали решения хозяйки. Валька прижала кулачки к груди. Ванька не терпеливо мусолил верхнюю пуговицу рубашки. Анна стояла позади детей, готовая в случае необходимости встать на защиту зятя. Одна собака у них уже есть, но Иван хозяин, хороший работник, кормилец! Его слово – закон! А у дочки характер настойчивый, или упрямый, как выражается мать. Все ждали решения Марии, она задумалась, не решаясь сразу отказать. Откажешь, и растает радость в глазах ребят, помрачнеет муж – пока тёплый комочек нёс домой, прижимал к груди, успел его пожалеть, полюбить.

– Фуражку хоть, пожалей, – проворчала, кидая на пол старые Ванькины штанишки, вырос малец, всё ровно не нужная тряпка. Засуетились все. Анна молочка в кошкину черепушку налила, дети присели, осторожно, одним пальчиком гладили щенка по спинке. Иван поднял фуражку, стряхнул её, пошёл вешать плащ. Мария уже с добрым сердцем смотрела на щенка, на его плотное туловище, лобастую голову, короткий хвост. Не похоже, чтоб его выбросили, наверно, Иван от собаки взял, да скрывает.

Черныш жил у них лет восемь. В августе Мария с Иваном домётывали стог в самом дальнем чертеже. Уже темнело, Черныш надрывно лаял в лесу. Иван всё чаще оглядывался в сторону старой, сумрачной ели, за которой раздавался жалобный, и в то же время угрожаюший лай. Так лаял Черныш, когда боялся, но чувство долга заставляло его смело бросаться на незванных гостей.

– Волки! – догадался Иван и схватил топор, – я пойду, отобью!

– Куда ты? – испугалась за него Мария, – их там целая стая, оглянуться не успеешь – разорвут!

– Там наш Черныш! Меня зовёт!

Иван остановился в нерешительности. Согласись она, он бы с готовностью пошёл, и скорей всего его разорвали бы волки. Но, он мог вернуться и с добытым волком, а за его шкуру тогда давали сто рублей. Мария давно уже не девчонка: ей не герой нужен, а работник, спокойствие в семье.

–Придёт! – грубо оборвала она, – Черныш сам придёт.

Выходило, что Черныш один с волками справиться, а вдвоём с хозяином погибнут оба. Черныш продолжал лаять и скулить. Мария торопливо сгребала остатки сена, зорко следя, чтоб муж не пошёл в сторону старой ели. Ей тоже жалко Черныша, но в лесу темно, и за елью начинается болото, и волки злые и коварные. Последнею копну Иван метал медленно, а для Марии каждая секунда казалась вечностью. Быстрей домой, к детям, прочь от этого мрачного и опасного места. Мария быстренько заранее подобрала носилки, грабли. вилы, а он медленно обтёсывал стог сена, ровнял его.

– Пойдём уже! – не выдержала Мария.

– Подожди! – сердито ответил Иван. Он сердился на жену, сваливая на неё свою нерешительность. Своей медлительностью он хотел доказать ей, что не боится волков. Он тянул время, надеясь, что Черныш сам выберется из леса. Собака продолжала лаять всё тише и реже. Они уходили из чертежа, часто останавливались, оглядывались и прислушивались.

К утру Черныш вернулся домой, вся шея в крови. Он сам смог забраться на мост. Ребята снова присели около него, пытаясь накормить, напоить его. Черныш лежал неподвижно, отворачиваясь даже от мяса. К вечеру его не стало.

Всё неприятное и тягостное, связанное с моралью, с этикой, приходилось выполнять Марие. Ивану было совестно, не когда или просто не хотелось: котят ли выкидывать, в долг ли отказывать, в школе за Ванькины шалости отвечать или сейчас вот Черныша хоронить. Иван ходил сердитый, обвиняя в смерти собаки жену. Мария, чтоб его не тревожить, утащила вместе с Валькой собаку на обрубке доски за огород. Это уже не Черныш, а страшный комок падали пугал девочку, скатываясь в её сторону.

– Ой, мама, он на меня валится! – плакала Валька.

– Выше держи! – приказывала мать.

Потом у них ещё появилась собака, тоже чёрная, тоже назвали Чернышём. Сейчас и та собака сдохла, остался один рыжий кот.

Какая я была тогда счастлива! вздыхает Мария, и сама не подозревала, какая я была тогда счастливая! Один миг той, молодой жизни дороже целого дня сегодняшнего, одинокого и скучного существования. Даже когда Мария в лесу опасалась за жизнь мужа или когда внезапный дождик мочил их почти сухое сено, или просто она была чем то недовольна и гнев её изливался на мужа и детей. Тогда Мария жила полноценной жизнью, у неё была семья, была скотина. Сейчас дети живут далеко и отдельно, матери и мужа нет в живых, из живности остались только три курицы, да рыжий кот. Давно Мария ему молока не наливала. А кот мышь притащил, положил её на середину комнаты – полюбуйся, мол, хозяйка, одари за службу молочком. Мария ноги на пол опустила, на кота шикнула.

– Брысь, окаянный, убери эту дохлятину! – Всё же сходила на кухню, плеснула в черепушку прокисшей простокваши. Кот добычу убрал, кислятину вылакал.. Сколько смеха бывало раньше, когда кот вот так же приносил мышь.

– Кот притащил показать нам свою добычу! – непременно замечал Иван, – знать, не даром мы его кормим.

Иван непременно гладил кота по спине, приседал перед ним на корточки посмотреть на мышь, большая или маленькая? Он бы громко потребовал, хотя Мария и сама не против налить коту молока.

Иван был Жизнелюбом. Всякую мелочь дотягивал до события, вводил в орбиту своей радости всех людей. Дети присаживались на корточки, смотрели, как кот лакает, тоже гладили его по шерстке. А одной Марии скучно, вот бы Иван был жив, пусть бы больной, даже лежачий, но он свидетель ее юности, ее жизни.

Непостоянство Ивана

Когда то давно из всех знакомых девушек он выбрал именно её, Марию. Да и он был не плохим – из всех деревенских мужиков Иван выделялся силой, статью, разумностью своих слов и миролюбивым характером. Все бабы деревенские заглядывались на него, и нередко он отвечал им взаимностью.

Как то летом, всю ночь бродил где-то. Посевная закончилась, картошка окучена, косить ещё рано – вот и загулял мужик. Пошёл по чертежам, будто траву на покосе посмотреть, а вернулся чуть пьяненьким под утро. Мария уже с утренней дойки вернулась. Сапоги в глине измазаны, с фуражки листок клевера свисает, к светлой рубашке травинки прилипли, а по воротнику муравей ползёт, брюки тоже грязные, мятые.

– Всё проверил, трава хорошая! – бодро заявил он прямо с порога.

– Хоть бы детей постеснялся, – хмуро ответила Мария. Для Вальки и для Ваньки отец и такой всё ровно был лучше всех. Ревности матери они не разделяли. Пьяненького отца они даже лучше любили: он тогда больше шутил с ними, смеялся. Опасаясь гнева матери, они смирненько уселись за стол, пережидая её бурные тирады.

– Хорошая трава, хорошая, – продолжал толковать Иван, – клевер там даже растёт, мышьяк, тимофеевка, герань.

– То-то клевер высоко растёт! – вспылила Мария, смахивая травинку с его фуражки, – и муравьи высоко летают, по рубашке ползают.

– Муравьи внизу, ползают, – не понял Иван.

– Где внизу? В штанах что ли? Всё ,,хозяйство,, твоё, поди, подъели?

– Тебе осталось, – смеялся он, оседая на лавку и убирая муравья, перебравшегося ему на шею.

Ребятня за столом, знакомая с деревенской терминологией, приглушённо засмеялась. Анна прикрикнула на них, услала за озеро, собирать землянику. Нечего им слушать разговоры взрослых, смотреть на пьяного отца, которого отчитывают, как ребёнка. И так его не боятся, а потом совсем слушаться перестанут. Да и сама тоже скрылась подальше от семейного скандала ушла в огород. Иван не бушевал, не дрался, Мария тоже тарелки не била, но Анна уже не пыталась примирить супругов, защищая обычно зятя, как делала это раньше. В семье дочери она ощущала себя на положении ребёнка, зависимого от родителей. Ибо силы уже не те: она не могла, как раньше работать наравне с Марией, и по семейной иерархии статус её понизился. С уходом тёщи Иван осмелел, не докучала она ему нотациями, а всё же он её стеснялся. В пьяную голову чего не взбредёт, он стал угрожать Марие: снял широкий, солдатский ремень с тяжёлой бляхой, крутил его в руке.

– Они мне радые, вот! – накалял он себя, – а ты мне не радуешься.

Мария мужа нисколько не боялась. Иван только пугает, слова его не воспринимала всерьёз.

– Кто рад? Пчёлы? – Мария заметила, летающую по комнате пчелу. Та громко жужжала, летала возле печки, – пусть ужалит твоё ,,хозяйство,,

– Бабы! Бабы мне радые! Та же Зойка на руках меня готова носить. Лишь бы я прикоснулся к ней.

– Чем прикоснулся? И нашёл кого? Зойку! Она на любого бросается, кто в штанах ходит и хоть раз в неделю трезвым бывает.