Глава 1

Суд

Прошло два месяца с того самого дня, когда мир Лайзы Трейсон и ее друзей рухнул под весом одного из самых громких скандалов, которые когда-либо сотрясали Нью-Йорк. Эта история взорвала все новостные заголовки, превратив студентов элитного университета «Хиллкрест» из золотой молодежи в фигурантов уголовных дел. Мир, полный блеска, привилегий и бесконечных возможностей, за одну ночь превратился в пыль под обстрелом журналистов и ненасытной жажды общественного порицания.

«УНИВЕРСИТЕТ УБИЙЦ» – так теперь называли «Хиллкрест» не только в Нью-Йорке, но и далеко за его пределами. Статьи о скандале заполнили страницы самых влиятельных изданий – The New York Times, Vanity Fair, The Washington Post, а TMZ и People откровенно смаковали детали личной жизни участников дела. В каждом выпуске утренних новостей крутили репортажи, а ток-шоу на национальных каналах обсуждали это так, будто это был не реальный кошмар, а эпизод популярного телесериала.

Социальные сети буквально взорвались от комментариев. Вся лента была заполнена хэштегами вроде #KillcrestScandal и #EliteMurderers. В Facebook³ активно обсуждали посты, а YouTube заполнился видеоанализами произошедшего – от теорий заговора до разоблачений. Мнения разделились: одни считали, что студентов подставили, другие были уверены в их виновности, и все же, большая часть общественности осудила их без тени сомнения.

Первые недели были похожи на лавину, которая не собиралась остановиться. Репортеры буквально осадили ворота «Хиллкреста», надеясь заснять хотя бы мельком тех, кого раньше восхваляли как символы светской жизни Нью-Йорка. Они дежурили у дверей, в ожидании новой сенсации. Каждый шаг Лайзы, Джорджа, Линды, Джини и Инди фотографировался, каждое их движение анализировалось до мельчайших деталей, словно они были не людьми, а персонажами из шоу «Семейство Кардашьян»⁴. Журналисты не упускали ни малейшей возможности облить их грязью. Page Six опубликовал статью под заголовком «От светской жизни до суда: звездные дети Нью-Йорка на скамье подсудимых», где они буквально вскрыли прошлое каждого из участников дела, припомнив старые скандалы и слухи.

Vanity Fair вышел с материалом под заголовком: «Красное пальто – красная метка: как Лайза Трейсон превратилась из иконы стиля в обвиняемую». В статье с иронией обсуждали, как образ Лайзы, в ее знаменитом пальто Valentino, стал символом падения некогда недосягаемой девушки. Ее фотография, где она шагает по улице, с высоко поднятой головой, будучи окруженной охраной и репортерами, украсила обложки десятков журналов. Elle и Harper’s Bazaar тоже не остались в стороне, обсуждая ее наряды, которые когда-то восхвалялись, но теперь выглядели как траурные символы.

После первого слушания всех пятерых заставили надеть электронные браслеты, сковавшие их свободу. Теперь же вся компания была заперта в своих роскошных апартаментах, которые казались золотой клеткой. Общество отвернулось от них с такой же скоростью, с какой когда-то восхищалось. Все те, кто раньше стояли в очереди за дружбой с Лайзой и ее компанией, теперь сторонились их, будто они были заразными. Закрытые вечеринки, на которых они блистали, проходили без них. Все они оказались на грани изоляции, и никто не знал, что будет дальше.

– Вот они, – шептались за чашкой кофе в кафе на Манхэттене, показывая на экраны телевизоров, где снова и снова крутили кадры Лайзы, Линды и Джорджа.

– Они заслужили это, – слышались голоса, полные презрения. Фото Лайзы, сделанное папарацци перед первым слушанием, где она, казалось, не обращала внимания на репортеров, продолжало мелькать везде.

Репортеры осаждали здание суда, где проходили слушания. Каждый день у дверей появлялись журналисты, фотографы, блогеры, которые ждали малейших новостей. Они знали, что в этой истории много чего осталось за кадром, и жаждали узнать больше. В каждом репортаже поднимался один и тот же вопрос: что именно произошло в «Хиллкресте»?

– Что думаете о суде над «убийцами из Хиллкреста»? – спрашивали репортеры у случайных прохожих на улицах, пытаясь выжать хотя бы пару слов для новостных программ.

Тем временем, Нью-Йорк, погруженный в зиму, готовился к праздникам. Белые снежные хлопья мягко оседали на улицы, превращая их в идеальные декорации для рождественской сказки. Витрины магазинов горели огнями гирлянд. Город, казалось, жил своей жизнью – счастливой, наполненной надеждой, как и каждый год в декабре. Но эта праздничная сказка была чужда Лайзе и ее друзьям. Их мир разрушался, а вместе с ним и все мечты о беззаботности.

Лайза стояла у окна зала суда, ее глаза были устремлены наружу, но она не видела красоты снега или огней. Ее отражение в стекле показывало измученное лицо, на котором были видны следы ночных кошмаров. Маленькое зеркальце в ее руке было таким же хрупким, как и она сама. Лайза пыталась поправить выбившиеся пряди своих светлых волос, но ее руки дрожали, не давая ей сосредоточиться.

– Ужасно выгляжу, – прошептала она себе, отводя взгляд от зеркала. Бледная кожа, темные круги под глазами, опухшие веки – ее лицо больше не сияло, как раньше. Бессонные ночи и алкогольные запои, которые стали ее утешением, оставили свой отпечаток.

На другой стороне зала, на холодной металлической скамье, сидела Оливия Трейсон – безупречная, как и всегда. Ее черное платье, выполненное из плотного бархата, сидело безукоризненно, подчеркивая ее идеальную осанку. Высокие кожаные сапоги из коллекции Gianvito Rossi удлиняли ноги, а тонкие кожаные перчатки дополняли образ властной, неприступной женщины. Блестящие светлые волосы были безупречно уложены, а строгий макияж с идеально очерченными скулами говорил о том, что Оливия не позволяла себе ни одной ошибки – даже в такие моменты.

Лайза сидела чуть поодаль, и, несмотря на явное внешнее сходство, в этот момент они казались полными противоположностями. Ее наряд почти зеркалил материнский: такое же черное платье, но короче, с глубоким декольте и тонкими бретелями, а вместо сапог – замшевые ботильоны Saint Laurent на безумно высоком каблуке. Ее светлые волосы были собраны в пучок, а макияж слегка размазался, выдавая напряженность последних часов. Оливия выглядела так, будто держала под контролем целый мир, а Лайза – будто ее собственный мир только что сгорел дотла.

Лайза медленно подошла к матери, чувствуя, как комок подступает к горлу. Она знала, что ее действия разочаровали Оливию, но все же надеялась на понимание, хотя бы сейчас.

– Ты все еще злишься на меня? – Лайза села рядом, ее голос был тихим, почти неуверенным.

Оливия, не отрывая взгляда от фресок на стенах зала, вздохнула. Ее лицо оставалось непроницаемым, но ее раздражение было очевидным.

– Как можно было так глупо поступить, Лайза? – холодно ответила Оливия. – Ты под арестом, и вместо того, чтобы вести себя как следует, ты пошла в клуб. Анжела… Она тянет тебя на дно.

Лайза попыталась ответить, но слова застряли в горле. Ее сердце сжалось от боли. Она знала, что мать права, но обвинения касались не только Анжелы.

– Не надо винить Анжелу, – наконец произнесла Лайза, но ее голос был слишком слаб, чтобы переубедить Оливию.

Мать Лайзы отодвинулась в сторону, выражая свое явное разочарование.

– После того как ты связалась с ней, ты изменилась, – продолжала Оливия. – Я терпела твои выходки, твои попытки изменить свой образ, но теперь ты нарушила закон. Это уже слишком.

Эти слова резали сильнее, чем Лайза ожидала. Ее мать редко была такой суровой, но сейчас она даже не скрывала, насколько сильно ее дочери удалось разрушить все, что они вместе строили. Лайза почувствовала себя еще более униженной. Ее взгляд снова упал на стекло, и в отражении она увидела, как в дверях появилась Вирджиния Флойд.

Джини выглядела растерянной и напуганной, ее большие голубые глаза лихорадочно метались по залу, в тщетной попытке зацепиться за хоть что-то, что могло бы дать ей чувство безопасности. Она нервно сжимала в руках сумку Chanel 2.55 из черной матовой кожи с массивной золотой цепочкой, пальцы напряженно теребили гладкую поверхность.

На ней было кремовое пальто длиной чуть ниже колен. Из-под него выглядывал строгий черный костюм с приталенным жакетом и идеально сидящими брюками со стрелками, дополненный шелковой блузой в оттенке топленого молока с аккуратным бантом на воротнике.

Ее каштановые волосы были выпрямлены и аккуратно собраны в низкий гладкий хвост, из которого не выбивалось ни одной пряди.

– Привет, – прошептала Лайза, вставая и подходя к Джини. Она обняла подругу, чувствуя, как та дрожит.

– Привет, – Джини ответила тихо.

Оливия, заметив приближение Джини, медленно оторвалась от своих мыслей, ее взгляд стал мягче, и едва заметная улыбка тронула ее губы. В отличие от Анжелы, к Вирджинии она всегда питала теплые чувства, как будто видела в ней то, чего так не хватало остальным.

– Доброе утро, Вирджиния, – произнесла она с легкой, почти материнской интонацией. Ее голос, обычно строгий, звучал удивительно мягко.

– Здравствуйте, миссис Трейсон, – Джини неловко потянулась, чтобы снять шарф, ее взгляд блуждал по дорогим деталям интерьера, избегая встречи с глазами Оливии.

– Пожалуйста, зови меня Оливией, – с легким наклоном головы произнесла она, наблюдая за девушкой с одобрением.

Этот момент был как пощечина для Лайзы. Мать могла быть снисходительной ко всем, но только не к Анжеле. Оливия, подняв идеально ухоженную бровь, бросила быстрый взгляд на Лайзу, словно невидимым штрихом подчеркнув: я одобряю всех, кроме твоей драгоценной Анжелы.

Лайза почувствовала, как внутри все кипит, но сохраняла внешнюю невозмутимость. Осуждение Оливии всегда было слишком тихим, чтобы с ним можно было бороться.

– Где все остальные? – тихо спросила Джини, присаживаясь рядом с Лайзой.

Лайза замерла на мгновение, задержав дыхание, перед тем как ответить.

– Кэтрин, вероятно, все еще в камере, – с горькой усмешкой произнесла она, перекрещивая руки на груди. – Остальных я не видела.

Джини бросила на нее тревожный взгляд, ее пальцы нервно теребили край кашемирового шарфа. Она обняла Лайзу, словно боялась, что та исчезнет в любой момент.

– Я так скучала, – прошептала она, обняв ее крепче.

Лайза почувствовала, как тепло этих слов пробирается сквозь ее броню. Это был первый раз за два месяца, когда она ощутила поддержку. Они провели два месяца в изоляции. Суд запретил им любые контакты: звонки и сообщения отслеживались, а электронные браслеты на их лодыжках ограничивали свободу передвижения. Они жили в своих собственных мирах – одиночество, окруженное постоянным вниманием СМИ, прессой и судами.

– И я скучала, – Лайза тихо вздохнула.

В этот момент Оливия, чье присутствие сейчас давило на Лайзу, поднялась. Ее телефон зазвонил, и, извиняясь, она направилась к окну. Ее силуэт казался монументальным на фоне мягко падающего снега.

Джини, мгновенно заметив ее отдаление, развернулась к Лайзе и, схватив ее за руку, прошептала:

– Ты получала сообщения? – ее голос был дрожащим, словно от нервов.

– Последнее сообщение было два месяца назад, – тихо ответила она, не зная, что ожидать.

– У меня то же самое, – пробормотала Джини.

– Думаешь, стоит ожидать чего-то плохого? – Лайза заметно напряглась, ее глаза блуждали по холлу.

– Куда уж хуже? – Джини ответила саркастично, но ее лицо оставалось напряженным. Внезапно она заметила фигуру Джорджа Харингтона у входа.

Он стоял у главных дверей, высокий и слегка растрепанный, но все еще пытавшийся держаться. На нем был серый свитер от Burberry, слегка небрежно заправленный в брюки, которые явно нуждались в глажке. Его волосы были взъерошены, а под глазами виднелись темные круги. За ним следовала его мать, грациозная и элегантная в пальто от Prada.

Джордж пересек мраморный зал суда. Помахав рукой Лайзе и Джини, он подошел к ним.

– Привет, – сказал он, стараясь казаться спокойным.

– Привет, – ответили Лайза и Джини, но их голоса звучали натянуто.

Все трое осмотрели друг друга, каждый из них выглядел истощенным, измотанным бесконечным вниманием прессы и напряженным ожиданием того, что грядет.

Стук каблуков эхом отразился от стен зала, нарушив неловкую тишину. Все головы повернулись в сторону приближающейся Инди Гранд, чьи шаги звучали почти агрессивно. Она выглядела эффектно: короткая черная шуба из песца, струящаяся шелковая блузка с глубоким вырезом, идеально сидящие темные шорты и сапоги от Saint Laurent. Макияж был безупречным – ярко подчеркнутые глаза и губы цвета спелой вишни.

Позади шел Исак Брайс, высокий и атлетичный, в кожаной куртке Balenciaga и массивных ботинках. Его светлые волосы, будто небрежно взъерошенные, и легкая щетина добавляли образу опасного шарма. Однако для друзей присутствие Исака стало красной тряпкой. Он напоминал о худших временах Инди.

– Она снова с ним, – прошипела Лайза, скрестив руки на груди. Ее взгляд не отрывался от Исака.

– И что нам теперь думать? – добавила Джини, чуть наклонившись к Лайзе.

– Думаю она опять на этом… – ее шепот был тихим, но полным раздражения.

Джордж молчал, пристально наблюдая за Инди. Он пытался считать правду с ее лица, но зрачки девушки метались из стороны в сторону, будто она не могла сосредоточиться. Что-то в ее поведении казалось неестественным: она двигалась слишком резко, слишком нервно.

– Привет, ребята! – Инди улыбнулась.

– Привет, – коротко отозвалась Джини, не спуская глаз с Исака, который встал чуть позади.

Инди бросила на него быстрый взгляд.

– Мы с Исаком снова вместе, – произнесла она.

Джордж слегка прищурился, продолжая изучать Инди.

В этот момент появилась Линда Кристал, ее присутствие было почти кинематографичным – на ее плечах небрежно свисала роскошная серебристая норковая шуба, переливавшаяся в холодном свете люстр, подчеркивая ее безупречный вкус. Под шубой был приталенный шелковый топ в оттенке шампанского, едва заметно выглядывающий из-под густого меха.

Ее длинные ноги казались еще бесконечнее в зауженных брюках от Tom Ford, идеально облегающих фигуру. Тонкая золотая цепочка на талии выглядывала из-под пояса. Высокие лаковые ботильоны на шпильке отстукивали ритм по мраморному полу.