– Да ездил я! Вот под метель и попал! Промок и назад повернул! А так бы до самого Можайска доехал! – меня переполняло чувство гнева, лицо моё покраснело.

Ребята вновь замолчали. Видимо, они не знали, что́ сказать, равно как и не могли понять, можно ли мне верить.

Тут я не выдержал:

– Да не вру я! Ну зачем мне вам врать? Ну и чёрт с вами! Хотите пешком идти? Пошли! Но вы первыми к обеду же устанете и вечером захотите вернуться. И зачем тогда всё это? Зачем палатку выкрали? Зачем я вообще тут стою и вас уговариваю?

Видя моё отчаяние, Валера слегка улыбнулся, сделал мягче взгляд и сказал мне:

– Ладно. Не кипятись ты так. Чего доброго, ещё кто услышит про палатку.

– Не услышит, – тихо ответил я, обратив угрюмый взгляд в сторону.

– Что, действительно с двадцать вёрст проехал? – спросил Валерка уже скорее с чувством любопытства, нежели подозрения.

– Было дело, – сухо ответил я.

Распознав в моём голосе обиду, Валерка хлопнул меня по плечу и добавил:

– Не серчай. Ты дело говоришь. Я и сам пару раз ездил по шоссе. Но не двадцать вёрст, а до придорожной кафешки в сторону Москвы. До неё и километра не будет.

Мы молчали.

– Ну что, Иван! Поедем с нашим другом по Можайскому шоссе куда глаза глядят? – добавил Валера, повернувшись к Ваньке.

– Ох и чудаки вы, ребята! За то я вас и люблю! – воскликнул Ванька. – Едем!

– Едем! – радостно ответил я.

– Завтра в восемь утра у старой церкви на вéликах. Ефим, с тебя палатка. Мы с Ванькой позаботимся о еде. Если что, с утра говорите родителям, что просто в школу хотите поехать на велосипеде. Я своему бате тоже так скажу, – заключил Валерка.

– На том и порешили. До завтра, пацаны! – воскликнул я и схватил палатку.

Мы разошлись по домам. Когда я пришёл, родителей ещё не было дома. Я спрятал палатку под кровать и пошёл во двор проверить состояние велосипеда. За ужином я сказал родителям, что после школы мы с ребятами поедем в поход вместе с папой Егора. Далее последовала стандартная процедура: я пообещал тепло одеться, не сидеть на сырой земле, быть аккуратным у костра, не пить пиво, если отец Егора будет предлагать. Родители дали одобрение.

Вечером я не мог долго заснуть. Весь день казался мне забавным и увлекательным, и только теперь я вдруг ощутил какое-то нарастающее чувство стыда за то, что мы взяли без спроса палатку, за то, что обманул родителей, за то, что завтра прогуляю школу, за то, в конце концов, что заперли девчонок в раздевалке и, вероятно, тем самым сильно их напугали. Я открыл окно, и тотчас меня обдало прохладой апрельской ночи. Я уснул.

Глава третья

НАСТЕНЬКИНЫ СЛЁЗЫ

На следующий день я проснулся в семь часов утра. За окном светило солнце; стоял ясный безветренный день, такой же, как был вчера, позавчера и несколькими днями ранее. На какой-то миг мне показалось, что такая погода будет держаться всегда, что уже не будет ни бурь, ни дождей, ни морозов. Так нелегко мне было поверить в эти явления, наблюдая столь безмятежное утро вот уже который день.

Опомнившись от этих нелепых мыслей, я засобирался к завтраку. Когда я спустился на кухню, отец и мать уже сидели за столом и ели кашу. Я присоединился к ним. Через несколько минут отец встал из-за стола и, пожелав нам с мамой хорошего дня, отправился в гараж, откуда уже выехал на машине и поехал на работу в город Руза.

– Мам, сегодня я в школу на велосипеде поеду, – сказал я.

– Ты ещё вернёшься домой перед походом? – спросила она.

– Нет, мы сразу направимся к дому Егора.

– И где же ты оставишь велосипед?

О таком вопросе я не подумал. Пульс мой участился, на миг мне показалось, что моё враньё сейчас вскроется и мама узнает о моих настоящих намерениях.

Я начал сочинять на ходу:

– Да знаешь, однокласснику обещал дать велосипед покататься. Он мне на выходных всё равно не нужен будет. С одноклассником мы договорились, что он мне в понедельник его в школу прикатит назад.

Про себя я подумал: «Уф, надеюсь, выкрутился». Мама ничего не отвечала – хороший знак. Значит, она мне поверила и у неё нет дополнительных вопросов.

После завтрака я возвратился в свою комнату за палаткой и выскочил с ней на улицу. Я быстро подбежал к велосипеду, привязал к багажнику палатку заранее подготовленным шнурком и помчал к церкви. К счастью, церковь и школа находились в одной стороне, поэтому я не мог вызвать никаких подозрений, если бы вдруг мать выглянула в окно и посмотрела, куда я поехал. Чем сильнее я удалялся от дома, тем спокойнее становилось мне, и тем больше я был уверен в том, что родители ничего не заподозрили.

Когда я подъехал к церкви, мои друзья уже ждали меня там.

– Куда двинем? – спросил Ваня.

– Предлагаю на запад, в сторону Можайска, – ответил я.

Мне страшно хотелось одолеть ту часть пути, которую я не смог одолеть в прошлые выходные. Кроме того, миновав Можайск, я планировал добраться до Бородинского поля, о котором я не раз слышал и которое мечтал увидеть собственными глазами.

– Ну что же, в таком случае езжай первым, – сказал мне Валерка.

Мы направились в сторону дороги. Шёл девятый час утра, но было уже довольно тепло. Казалось, я всё ещё ощущал некое чувство стыда и тревоги оттого, что мы взяли палатку без разрешения и сейчас ехали в неизвестном направлении вместо того, чтобы быть на уроке. Но чем мельче становилась наша деревня, когда я оглядывался назад, тем меньше думал я обо всём этом.

– Что ты всё время оглядываешься? – окликнул меня Валерка.

– Вас боюсь потерять!

– Не дрейфь. Не потеряешь!

Мы въехали на шоссе. Так же, как и неделю назад, оно предстало предо мной пленительной серой полоской, убегающей вдаль. Так же замелькали придорожные сосны, загрохотали редкие грузовики. Манящей далью засверкала чаща вдали на горизонте. Словно очарованный долгожданным раздольем, я закрутил педали ещё сильнее и помчал вперёд навстречу столь ласковому прохладному ветру, какой бывает лишь тёплым апрельским днём. Скоро ноги стали тяжелеть, сердце забилось быстрее, и я понял, что слишком сильно рванул вперёд – в таком темпе я рисковал выбиться из сил через каких-нибудь два-три километра. Я перестал крутить педали, чтобы отдышаться и снизить скорость. Обернувшись назад, я увидел своих друзей, изо всех сил пытающихся догнать меня. Казалось, они отстали метров на двести.

– Куда ты так умчал? – Ванька был явно недоволен.

– Да сам не знаю, что на меня нашло, – ответил я, – давай я лучше замыкающим поеду.

Я пропустил ребят вперёд и поехал за ними. Первым ехал Ванька. Теперь он задавал нам темп. Должен признать, что ему удалось найти золотую середину – мы продолжали ехать довольно быстро, но неспешно и совсем не уставали. Машин было достаточно много, и нам не часто удавалось ехать в один в ряд, чтобы перекинуться парой фраз. Бо́льшую часть пути мы молча следовали друг за другом. Сначала мы старались кричать друг другу, если хотели что-то сообщить, но тотчас выбивались из сил. Мы условились, что доедем до того самого поворота, которым я воспользовался в прошлый раз, чтобы отъехать перекусить.

Когда мы достигли поворота в лес, не прошло и часа с момента нашего отправления от церкви. Едва завидев нужную тропинку, я окликнул ребят, и мы повернули с дороги. Мы присели на тот же самый ствол упавшего дерева, которым мне приходилось пользоваться в прошлый раз. Ванька достал пироги с мясом, ловко завёрнутые в полотенце. Они были ещё тёплые. Мы съели каждый по пирогу, запив чаем, который я успел прихватить из дома. Мы были по-прежнему полны сил и, едва закончив трапезу, ринулись дальше. Скоро мы благополучно проехали ту самую автобусную остановку, на которой закончилось моё прошлое путешествие, и перед нами открылся новый, прежде не виданный мною участок дороги; моё внимание было захвачено ещё сильнее.

Мы достигли Можайска ещё задолго до полудня, а к моменту, когда солнце достигло своей наивысшей точки, успели плотно пообедать в одной из городских столовых, успешно сохранившейся ещё с советских времён и пережившей девяностые годы. В то славное время мы позволили себе плотно поесть на семьдесят современных рублей. Пообедав, мы отправились в городской сквер, чтобы перевести дух, а затем на всех парах рвануть к Бородинскому полю.

Так удивительно беззаботно и плавно прошла для нас первая половина дня. Но события, произошедшие с нами в старом сквере, на долгие годы запечатлелись в моей памяти и повлияли на всю дальнейшую жизнь.

Мы расположились в старенькой беседке посередине сквера за игрой в карточного дурака. Надо отдать должное Валерке за то, что он догадался взять с собой колоду карт – тридцать шесть промасленных картонок здорово скрасили нам послеобеденный досуг.

– Король бубей! Что ты на это скажешь? – Валерка ходил под меня.

– Экий ты чертяга! Зла на тебя нет! – мне пришлось расстаться с последним козырем.

Отбившись, я вытащил карту из колоды. Ей оказался козырной туз – это чрезвычайно воодушевило меня.

– Ну, Ванька, быть тебе дурачком сегодня! – я бросил на стол три девятки и был уверен, что Ванька не сможет отбиться.

На мгновение наступила тишина. Казалось, Ванька тщетно пытался выбрать три карты, чтобы отбиться. Вдруг он замер.

– Тссс. Слышите? – шёпотом произнёс он.

– Я слышу шаги. Это физрук узнал, что ты стырил палатку, и идёт тебя выпороть, Ваня, – так Валерка пытался пошутить и одновременно напугать Ваньку.

– Да нет же! Кажется, там кто-то плачет, – ответил Ванька и указал на широкий дуб метрах в пятидесяти от нас.

У дуба никого не было видно. Сквер был пуст, и не было слышно ни единого звука. Кроме нас поблизости был лишь дедушка, уснувший на скамейке под ласковыми лучами весеннего солнца в противоположном конце сквера.

– Ты, Ванька, дурака не валяй! Коли нечем тебе крыться, так забирай девятки себе, а шуточки свои брось, – я заподозрил Ваньку в попытке отвлечь наше внимание от игры.

– Да ну вас! Глухомань! Что один, что другой! – с этими словами Ванька бросил карты на стол, даже не потрудившись перевернуть их лицевой стороной вниз, и ринулся к могучему дубу.

Мы с Валеркой переглянулись и побежали за ним. Около дуба мы догнали его, а когда забежали за дерево, все трое остановились как вкопанные в одну линию, точно оказались на краю пропасти. За дубом сидела девочка наших лет или чуть младше, закрыв глаза руками; по её красным горячим щекам катились слёзы.

– Девочка, что с тобой? – спросил Валерка, присев и наклонившись к незнакомке.

Девочка робко открыла глаза и тотчас вздрогнула. Казалось, грозное лицо и могучий вид Валерки напугали её ещё сильнее, чем то, что могло стать причиной её слёз. Она снова закрыла глаза руками и сжалась, словно над ней навис огромный предмет, который вот-вот свалится ей на голову, или огромный автомобиль мчался на неё и вот-вот мог врезаться в её хрупкое тело.

– Не бойся! Никто из нас тебя не обидит! Можем ли помочь тебе? – я попытался сказать это настолько нежным голосом, насколько позволяло моё желание пожалеть эту бедную девочку и помочь ей.

Юная страдалица вместо ответа залилась ещё бо́льшим плачем. Мы все были в растерянности. Казалось, каждый из нас хотел обнять это маленькое создание и успокоить её, а после найти обидчика и разорвать его в клочья. Но ни один из нас не решился прикоснуться к отчаянной девочке – мы все боялись, что напугаем её ещё сильнее. Я сел на землю и стал смотреть вверх, на затерявшееся в многочисленных дубовых ветках тёплое солнце. Ванька последовал моему примеру и сел на покрывало, сотканное природой из сухих прошлогодних листьев. Он потупил глаза. Все мы сидели возле девочки посреди пустого сквера и слышали лишь горький плач обиженного ребёнка, так жестоко рвавшего тишину прекрасного весеннего дня.

Когда вся рубашка юной мученицы была изъедена пятнами солёных слёз, девочка сделала глубокий вдох и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Лицо её было таким красным, словно было обожжено самыми едкими слезами, которые могут хлынуть только у самого несчастного ребёнка. Она долго осматривала нас пристальным взглядом, часто вытирая болевшие глаза промокшей в слезах рубашкой. Я протянул ей платок, который прихватил в дорогу, чтобы вытирать им руки перед едой. Но горькие слёзы прекрасной девочки стали первым, что впитал в себя этот кусок ткани. Девочка окинула нас взглядом ещё раз и сжала платок в руках. Казалось, она разглядела в наших потяжелевших глазах искреннее сострадание и желание всеми возможными способами не остаться безучастными к её горю. Не знаю, как в тот момент чувствовали себя мои друзья, но мои глаза мгновенно сделались влажными и тяжёлыми, а удушливый ком встал посреди горла, словно я вдохнул ядовитого газа. Но воздух не был отравлен, он был настолько чист, насколько может быть чистым весенний воздух посередине сквера в маленьком городке. Нет, ядовитым горем были наполнены движения худенькой девочки, ядовитая скорбь сочилась сквозь её сжатые зубы, она отражалась в её потерянном взгляде, она захлестнула её так, словно в один миг для неё исчезло всё самое дорогое в жизни.

– Простите меня, ребята, – едва слышным голосом прошептала она и резко зажмурила глаза.

Казалось, горькие страдания вновь прилили к её голове; она была готова зарыдать снова, но в её юном организме уже не оставалось воды хотя бы для самой маленькой слезинки.

– Простите… простите, – она шептала тяжело, прерывисто, постоянно заикаясь.

Валерка достал из рюкзака бутылку воды и протянул её девочке. Она отпила немного и вернула её.

– Боже мой! Ребята, как мне стыдно! Простите. Я, наверно, так вас напугала своим рёвом, – проговорила она, вытирая рукой зудящие глазницы.

– Как тебя зовут? Что с тобой случилось? Тебя кто-то обидел? – с нежным участливым взглядом задавал вопросы Валерка, словно пытаясь всеми силами извиниться за свой грозный облик типичного забияки.

Девочка поняла это и невольно улыбнулась, будто сама хотела пожалеть Валерку, который казался в тот момент таким неуклюжим.

– Настя, – тихо прозвучал застенчивый ответ лишь на один из вопросов.

– Кто же заставил тебя плакать? – перефразировал я вопрос Валеры.

– Да! Мы любого в порошок сотрём! Никто не смеет обижать такую милую девчонку! – рьяно подхватил Ванька.

Настя вновь улыбнулась. Казалось, ей льстило и даже согревало её сочувствие трёх незнакомых мальчишек, которые были едва ли старше.

– Нет! Вы не сможете мне помочь! – жалобно закричала девочка.

– Нет, так не пойдёт. Ты уж скажи, что произошло, а мы сами разберёмся! – воскликнул Валерка с явным оттенком обиды.

Тут он понял, что слишком резко закричал на и без того испуганную девочку, и тотчас добавил максимально ласковым голосом:

– Мы очень хотим тебе помочь, Настенька! Мы тебе обязательно поможем! Только дай знать, что́ мы можем для тебя сделать. Пожалуйста!

Это прозвучало так умоляюще, что создавалось впечатление, будто Валерка сам просил о помощи. Настя невольно вздрогнула, поражённая столь противоречивым тембром Валеркиных возгласов, затем посмотрела вверх, на те самые ветви деревьев, тщетно пытавшиеся скрыть апрельское солнце. Казалось, она попыталась успокоиться, прежде чем начать нам что-то рассказывать.

Глубоко вздохнув, она остановила взгляд на той самой бутылке, которую продолжал держать в руках Валера, и начала свой рассказ:

– В общем, это настоящий подлец! Самый настоящий мерзавец и негодяй! Я его ненавижу и в то же время боюсь. Его зовут Игорь. Он постоянно издевается, и не только надо мной. Он и его дружки три дня назад побили Петьку, семиклассника, за то, что он случайно врезался в одного из них, когда подъезжал к школе на велосипеде. А вчера я шла по школьному коридору в столовую и рылась в кармане, пытаясь нащупать пятирублёвую монету на пирожное. Я так неаккуратно копалась там, что из этого самого кармана у меня выпал листок, как раз когда я проходила мимо этих самых негодяев. Я хотела поднять его, но Игорь первый успел схватить его с пола. Он спросил, что там написано. Там был набросок стихотворения, я люблю писать стихи. Я попросила его отдать мне листок, сказав, что там личное. Возможно, это была моя ошибка, потому что у него тут же загорелись глаза, как у самой злющей змеюки. Он раскрыл листок и стал читать мой стих своим дружкам. Стих был о маленькой красивой птице, потерявшейся в пустыне. Они все стали смеяться надо мной. Боже мой! Мне хотелось провалиться сквозь землю. Я заплакала и побежала рассказать об этом учительнице. Всем им поставили по двойке за поведение и всё. А я потом весь вечер рыдала – до того обидно было, что они так издевались над моими стихами. Но всё бы ничего! Сегодня я уже почти успокоилась и позабыла об этом. Но когда я пришла сюда, в сквер, покататься на качелях, я заметила, как тут гулял кот Тимка из третьего дома, Людмилы Степановны кот. Он грелся на солнце, когда я подошла к нему, чтобы погладить. Он тотчас признал меня и завилял хвостом. Я стала гладить Тимку, но тут вдруг сзади подошёл он!

– Игорь? – перебил Ванька.

Настя продолжала говорить, словно не услышав вопрос:

– Он сказал мне, что это из-за меня ему двойку влепили. Я ответила ему, что он сам виноват. Тут он взял камень и бросил в Тимку.

– А может, он виноват?

– Нет! При чём здесь кот? Ты с ума сошёл? – я остолбенела.

– Любишь его, значит! – он взял ещё один камень и попал им Тимке в лапу.

Кот испугался, замяукал, тут он взял целую горсть камней и стал бросать их один за другим в кота. Тимка стал убегать, но уже хромал на одну лапу, а это чудовище продолжало бросать в него камни. Он попал Тимке в ухо и в голову. Тут я не выдержала и бросилась колотить его по рукам, лишь бы он выронил все свои камни. Он рассмеялся и успел швырнуть ещё один камень в кота, но промахнулся. А затем он сказал мне: «Сдохнет твой Тимка» и убежал. Бедный Тимка еле удрал в какие-то кусты. Господи, а вдруг он умрёт? А если этот гад пробил ему голову?

Тут Настя не выдержала и снова зарыдала, закрыв руками лицо. В этот момент моё сердце тоже не выдержало, и я ринулся скорее обнять бедную девочку, так сильно переживавшую за любимого кота, который, по-видимому, был ей настоящим другом.

– Не плачь, Настя! Ты же сама говоришь, что Тимка сумел убежать. Будь он сильно ранен, тотчас бы повалился на землю. Он, наверно, сильно напугался и спрятался где-нибудь, – я отчаянно пытался её успокоить.

– А вдруг он мёртвый? – едва Настя успела так подумать, едва она начала произносить эту мысль, как страшным градом хлынули слёзы из её и без того проплаканных глаз.

– Нет же! Он жив! – воскликнул Ванька. – Хочешь, мы прямо сейчас найдём его?

– Хочу! – робким голоском пробилось желание сквозь слёзы девочки.

– Куда он убежал? – спросил Ванька.

– Туда, – не открывая заплаканных глаз, Настя указала пальцем в сторону беседки, – серый с чёрным пятном.

Не проронив ни слова, Валерка и Ванька отправились искать подстреленного Тимку. Я же, слегка смутившись, что остался с Настей наедине, разжал свои объятья и сел напротив неё. Я решил остаться с нею и дождаться ребят. Мне не хотелось оставлять её одну. Я боялся, что если бы мы убежали искать кота втроём и задержались, то она могла допустить мысль, что мы просто сбежали, и тогда бы точно утонула в собственных слезах.

Я попытался подбодрить её:

– Они найдут его, Настя! Обещаю! Слово настоящего велосипедиста!

На красном от слёз лице промелькнула улыбка. Вероятно, Настя впервые слышала столь чудно́е словосочетание: «слово настоящего велосипедиста». Я достал из рюкзака пирожок, единственный, который мне удалось прихватить из дома, и протянул его милой девочке.

– Ой, что ты!

– Бери, не стесняйся!

Настя вцепилась в пирожок с малиной. Нагрянувший аппетит и сладкая малина отвлекли её от душевных переживаний.