Мне так уютно среди женщин, которым за тридцать, ближе к сорока. Мне приятны их мягкие обиталища – бухгалтерии, отделы кадров. Чай, печенье, каталоги “Avon”, тихонько играет какое-нибудь “Дорожное радио”…
– Пиши автобиографию, – сказала мне одна из милых сотрудниц отдела кадров областной больницы и протянула разлинованный листок.
– А что писать-то? – спрашиваю. – И… это… Вы, может, забыли, но я санитаром устраиваюсь, а не главврачом.
– Ой, правда, а мы и не знали, – подхватывая мой шутливый тон, продолжает приятная женщина. – Так положено. У нас и санитары пишут, где и когда родился, кто родители, какое образование… В свободной форме. Только без ошибок постарайся.
– Да ладно, всё равно это никто не читает, пиши там что хочешь, – рассмеялась из-за дальнего стола другая кадровичка, совсем молодая.
Я пожевал казённую авторучку и принялся за дело:
“Я родился 20 августа 1997 года. Город не платил за свет в течение нескольких лет, и терпение энергетиков лопнуло. В тот вечер роды в роддоме принимали при свечах. Мою маму привезли туда с сильнейшими схватками в состоянии героиновой ломки – “Скорую помощь” вызвали прохожие. Врачи сразу заподозрили в ней ВИЧ-положительную – много их стало в последние годы. Рожать отправили в неработающую душевую. Врач и акушерка надели по две пары перчаток. Вскоре родился двухкилограммовый я с признаками героиновой ломки. Меня перевели в детскую больницу, а маму оставили ломаться в душевой.
Через пару дней пришел её анализ на ВИЧ. Естественно, плюсовой. У меня тоже нашли антитела к ВИЧ. Однако через месяц выписали из больницы – ломку согнали, вес я набрал, что они ещё со мной могли сделать?.. Сказали: надо верить в лучшее – что на самом деле я не заразился и мамины антитела к полутора годам уйдут.
Нас с мамой встречала бабушка. С цветами. Она, как и заповедовали врачи, верила в лучшее. Ради ребёнка мама одумается, оставит наркотики и допишет диссертацию (до попадалова мама работала ассистентом на кафедре русской литературы ХХ века).
Но было не суждено. Мама умерла от передозировки, когда мне было три месяца.
Меня вырастила бабушка.
Мое детство – оно с запахом хлора. Бабушка хлорировала всё, с чем я соприкасался. Бельё кипятила. И посуда у меня была отдельная. А ещё она нашила себе масок из старых простыней. Без маски я её почти и не видел.
В садик я не ходил. В школу меня бабушка всё же отдала, чтобы никто не догадался, что я неизлечимо болен, да ещё такой постыдной болезнью.
Сначала всё шло хорошо, внешне я от других ничем не отличался, болел не чаще и не тяжелее других детей, пока вдруг в семь лет не выяснилось, что придётся пить лекарства. Это было удивительно, что есть, оказывается, какие-то таблетки, “чтобы не наступал СПИД”. Таблетки мне понравились – разноцветные. Они внушали надежду, что я проживу не так уж мало.
Всю жизнь с того момента мне предстояло пить сначала пять, а сейчас, когда препараты стали совершеннее, две таблетки в день. Бабушка всё удивлялась, что я жив на “этой химии”. “Невозможно жрать столько таблеток и долго жить”, – говорила она.
Но всё же умерла первой. Мне успело исполниться восемнадцать.
Я поступил в университет. Хотел в медицинский, но мой инфекционист в СПИД-центре, а это единственный человек, которому я доверяю, сказал, что с ежегодными проверками на ВИЧ для медиков я об этом могу забыть – нормально работать с моим диагнозом всё равно не дадут. Поэтому пошел на биофак. И хоть выращивать ГМО-картошку и кукурузу по закону нельзя, корпеть над ними в лаборатории не воспрещается, что мне и придётся после универа делать. Я не уверен, что это моё – быть ботаником. Наверное, поэтому и иду работать в морг. Буду подглядывать за медициной в щёлочку”.
– Что за ерунду ты тут понаписал?
– Так вы ж сказали, читать никто не будет… Да шутка, конечно, – заржал я. – Разве похож я на спидозного сына наркоманки?!
– Ну, конечно, не похож!.. – услышал я голос молодой кадровички.
– Переписывай, – вздохнула приятная женщина.
Похоже, с такими кадрами они ещё не сталкивались.
Я взял новый лист.
“Спирин Лев Валерьевич, 1997 года рождения. Мать – Спирина Маргарита Александровна, преподаватель, умерла в 1997 году от внезапной остановки сердца. Бабушка – Спирина Вера Петровна, учитель младших классов, пенсионерка, умерла в текущем году.
Закончил среднюю школу № 28 и поступил в NГУ на биологический факультет.
Проживаю по адресу: ул. Декабристов, д. 110, кв. 88”.
Эту биографию милые женщины одобрили.
Вы, конечно, уже поняли, что оба рассказа были правдивы.
Показать квартиру? Угловая хрущёвка. Две плавно перетекающих друг в друга комнаты, по площади не маленькие, но вытянутые, как плацкартные вагоны.
Я живу в комнате, которую бабушка называла “библиотекой”. В ней от прежней хозяйки, выжившей из ума школьной директрисы, покончившей с собой, осталась туча книг – от пола до потолка.
Раз уж я взялся тут распинаться перед вами, сразу обозначу круг любимых писателей. Без них я бы сдох, честно. Слóва-то дома было кинуть некому. А книга дает иллюзию общения, да и собеседник почти гарантированно – не дурак.
Ну, конечно, Сэлинджер. Это вы, должно быть, заметили. И ничего с этим уже не поделаешь. Я тут прочёл, что он сказал перед смертью, мол, “Над пропастью во ржи” был его ошибкой. Ну да, конечно. Ошибка. А ничего, что благодаря этой “ошибке” я, может, до сих пор жив? Иначе ж таким, как я – нам только вздернуться. Ну, или как там, Холден? Оседлать атомную бомбу?..
Потом – Вишневский. Упаси Боже, не Януш Леон. Я про Вишневского Александра Александровича. Сероватая книжка “Дневник хирурга” с предисловием маршала Жукова. Прочитав её, я и решил стать хирургом. Но мой ВИЧ рассмеялся мне в лицо. И ничего, что вируса в моем организме благодаря лекарствам и нет почти. Да и придумали же кольчужные перчатки – это такая суперштука, которая ни при каких авариях не даст мне заразить пациента… И все ведь это прекрасно понимают. Но нет. Мне можно только в морг. (Хотя и туда нельзя на самом деле, просто анализ на ВИЧ сдавать не обязали.) Я изо всех сил стараюсь, чтобы в моих словах не звучала вселенская обида, но получается что-то не очень, да?..
Ещё мне Библия нравится. Но только Новый Завет. Ветхий вообще не понимаю и того Бога я не знаю и знать не хочу.
А вот персонаж из Нового Завета – тот, конечно, мне симпатичен. Я уверен, что если бы Иисус пришел в этот мир сейчас, то обязательно был бы ВИЧ-инфицирован. Гомосексуал, наркоман, распутник или просто сын ВИЧ-положительной Марии. (Кого вы там ненавидите, презираете или боитесь?) А что, тогда ведь считали его обманщиком, одержимым бесами, самозванцем – по тем временам самые страшные грехи…
Короче, я знаю, этот чувак – он на моей стороне.
Бабушка меня не любила.
Бывает так, что бабушка и любит, и не любит одновременно – ну, как у Санаева (вы меня простите за вторичность и ссылки на авторитеты, я же в первый раз что-то осмысленное пишу, и мне навыка не хватает…), а моя бабушка меня просто не любила.
Она была мной не довольна по умолчанию. И что бы я ни делал – я ничего бы не смог изменить. Я же ВИЧ+…
А чего быть довольной?.. Дочь росла вроде хорошей девочкой, а потом влюбилась в этого проклятого Валерку. И где познакомились?! В университете! Она пришла ассистентом на кафедру, а он – только после аспирантуры. Нищий был. У него были ровно одни брюки. Голову мыл хозяйственным мылом, треснувшие авторучки изолентой заматывал. Решил подзаработать. Ну и так подзаработал, что через полгода сам прочно сидел на героине, да и дуру-Марго туда же утянул.
Дура-Марго – это моя мама. Проклятый Валерка – папа. Хотя тут бабушка была не уверена, ведь “Марго была та еще проститутка последние годы, могла и от другого тебя родить, она уже ничего не соображала, прости Господи”. Падение моих родителей было чрезвычайно быстрым. Потом я читал, что на героине люди могут и по десять лет жить с виду нормальной жизнью – только самые близкие в курсе их состояния. Моя же мама продержалась от первого до последнего укола всего лишь три года.
Бабушка хотела отдать меня в дом малютки, когда в полтора года диагноз подтвердили окончательно и мой ВИЧ уже навсегда врезался в ее жизнь, но Санпалыч из СПИД-центра отговорил ее. Сказал, что я хороший мальчишка, показатели отличные, а там, может, к моему совершеннолетию лекарство от ВИЧ изобретут.
Я – совершеннолетний. Санпалыч ошибался.
Бабушка в лекарство от СПИДа не верила, она почему-то думала, что и мама умерла от синдрома, а вовсе не от “отравления неизвестным веществом”, как было написано в документах.
– СПИД, с***, я тебя ненавижу! – воздевала она руки к небу, если вдруг на неё накатывала печаль по ушедшей дочке и больному внуку.
Она осталась совсем одна. Дедушка умер ещё до моего рождения, старшая дочь уехала в другой город. Подруг не было – подозреваю, она намеренно их уничтожила. Какие подруги, когда в семье почти чума…
А я, “камень на ее хилой шее”, совершенно не ценю того, что она меня не отдала в детский дом. Издеваюсь, грублю, не слушаюсь.
Когда она меня за это ругала, я всё не мог взять в толк, как же я могу вытворять все эти ужасы, если целыми днями один сижу в “библиотеке”?..
Короче, не любил я бабушку.
Я Нину любил.
Смуглеет салями, вызывающе поблескивает бутылка водки. Фрукты, конфеты, лимонад.
Радость. Праздник. Нина приехала.
Мне семь лет. Она вызволяет меня из моего невольного убежища:
– Иди поиграй с Ирой и Наташей.
Сначала я иду на кухню и ем деликатесы. Давлюсь от волнения. Ира и Наташа сидят рядом. Одной восемь, другой – десять. Они, конечно, и раньше приезжали, например прошлым летом, и Нина точно так же предлагала мне их компанию, и мы играли вместе, но за этот год они, как мне показалось, уж очень выросли. А я будто бы остался прежним. В общем, с моей семилетней точки зрения, они ужасно взрослые. Тем почётнее возможность поиграть с ними.
– Ты не боишься? Я бы на твоём месте к дочкам его не подпускала, – заводит бабушка старую песню.
– Нет, ВИЧ же не передаётся воздушно-капельным путем, сколько раз я тебе это уже говорила. И ты уже сними маску, мам. Ну, сколько можно?
– Вот ты так уверена, что не передаётся? – спорит бабушка. – Ещё каких-то двадцать лет назад и вируса-то такого не было, ну и как можно говорить, как он передаётся, а как нет?.. Ну уж нет, я согласна умереть от гипертонии, от инфаркта, от чего угодно, но не от того, что кожа станет, как у ящура. Нам инфекционист показал фотографию. Сказал, что если я таблетки ему давать не буду, то будет у него какая-то саркома, лимфома и вообще туберкулез…
Бабушка разрыдалась.
– Да ладно тебе, мам… – утешает ее Нина. – Мальчишка вон какой симпатичный, умный, безо всяких курсов к школе отлично готов. Еще нас с тобой переживёт!..
– Не дай бог! – Машет руками бабушка. – Кому он нужен, кроме меня?! На кого я его оставлю?
Я вращаю внутри себя чувство вины. Из-за того, что я родился с каким-то там плюсом, бабушка даже умереть спокойно не может. Вроде быть положительным – это очень даже и не плохо. Не зря про хороших персонажей в книгах и фильмах говорят – “положительный герой”. А я положительный – и это почему-то страшная беда.
Но сегодня мне весело. Ира и Наташа.
Я же не сказал, кто такая Нина. Это падчерица моей бабушки. Когда бабушка вышла замуж за дедушку, у него была дочь, то есть Нина, рано оставшаяся без матери. У самой бабушки тоже уже была моя мама, совсем маленькая.
Уж не знаю, как проходило детство Нины и моей мамы, но бабушка говорила, что их обеих считала родными. Нина стала её отрадой, когда “дура-Марго” пустилась во все тяжкие.
Нина вспоминать мою маму, впрочем, не любила.
– Много о себе думала, вот и получила!.. – вот и всё, что изредка говорила она о сводной сестре.
…Помню, когда я пошел в школу, а привела меня туда, конечно, бабушка, сосед по парте на первом же уроке задал мне вопрос:
– Где твоя мама?
– Да так, умерла… – и добавил многозначительно: – Много о себе думала, вот и получила!
Сосед посмотрел на меня со смесью удивления и почему-то уважения…
А я с детства занимаюсь маминой арифметикой. Её год рождения, 1972-й, отнимаю от нынешнего. И считаю: а сколько бы ей было сейчас лет? Какая бы она была? Я почему-то уверен, что с годами мама бы становилась красивее, умнее, счастливее. Жизнь бы наполняла её. Но к чему эти фантазии.
Мамы у меня нет, не было и не будет.
А Нина работала журналисткой в издательском доме “Провинция”. В соседнем городе. У нее было мало свободного времени, но все же она выкраивала пару дней раз в три месяца, чтобы навестить нас. И этих дней я так ждал, как и шахтеры не ждали зарплаты в год моего рождения…
Я тут недавно выбрасывал старое бабушкино постельное белье, и в каких-то проштампованных наволочках нашел заметку из газеты “Провинция” под заголовком “ВИЧ – наш бич”. Речь в ней шла о мальчике Л., родившемся от ВИЧ-положительной матери, которого растит нищая бабушка-учительница. Концы с концами они сводят еле-еле, хоть Л. и получает от государства две пенсии: как сирота и как ребенок с ВИЧ. Мальчик красив, активен и с виду здоров. Зачислен в общеобразовательную школу. Но что ждёт его в будущем? – задается вопросом автор статьи. Готово ли общество принять не такого, как все?..
Автор – Нина. И хоть сейчас я понимаю, что статья-то написана совершенно беспомощно, я благодарен ей хотя бы за такое участие в моей судьбе. Чёрт возьми, ведь именно этого мне и не хватало всегда.
Л. – это я. Я уже писал, что меня зовут Лев?.. Более долбанутое имя сложно себе представить, я считаю. В детстве я недоумевал: зачем меня так назвали? Почему не Бегемот, не Заяц, не Улитка?.. Потом свыкся. А бабушка объяснила. Медсестра ей сказала, когда она примчалась ко мне в реанимацию, что сейчас на небе созвездие Льва вот прям в ударе, и надо дать парню такое же сильное имя, как и знак Зодиака.
Эта же медсестра – видимо, в ее голове кипел эклектичный эзотерический суп – настояла на том, чтобы меня окрестили там же, в реанимации. А у меня ломка, представляете? Молодой священник, по ходу, до этого младенцев видел только на благостных мероприятиях в стенах храма, поэтому тощий красный червяк, исходивший поносом и бьющийся в конвульсиях, произвел на него тяжкое впечатление. Жалких десять минут покудесил он над моей душой и предпочел покинуть аскетичные интерьеры реанимации. Мне неудобно – может, я ему до сих пор в страшных снах являюсь? Или я много о себе думаю?..
Вообще, да, я много о себе думаю. А о ком думать? Вокруг меня слишком долго не было ни одной живой души…
Конечно, я немного преувеличиваю. Был у меня друг. Всего один, Рома. Он, в отличие от меня, в медицинский всё же поступил, счастливчик, и в морг мы пошли работать вместе…
О моём диагнозе одноклассники не знали. Знали только школьная медсестра и директор. Она-то меня в школу принимать не хотела, но Нина пригрозила ей прокурорской проверкой – не все в порядке было в школьной бухгалтерии… И строго-настрого приказала директрисе молчать о моем ВИЧ, ведь если бы узнали родители других школьников, началось бы такое… Хотя в семь лет, когда я пошел в школу, я, честное слово, не собирался ещё ни с кем заниматься сексом, да и наркотики в этом возрасте обычно не принимают. Но ведь все эти квохчущие над своими здоровыми детьми родители уверены, что я только и думаю, как передать свой гадкий вирус их чадушкам – а ну как покусаю, или поцарапаю, или ещё что?.. Они находятся в перманентной истерике по поводу ВИЧ, поэтому никогда не услышат, что так он не передаётся…
Но не сближался с одноклассниками я, в общем, по другой причине. Класс наш был “Э” – экспериментальный. После седьмого набрали двадцать восемь ребят (девочек почему-то не взяли) с большими способностями к естественным наукам, но все не могли быть равны. Те, что были умнее, не могли отказать себе в удовольствии подкалывать менее успешных в учебе. Ну и, конечно, не в выигрыше были прыщавые, толстые, чересчур скромные (по этой причине никто, кроме меня, не дружил с Ромой)… Также не любили рыжего долговязого Зайченко, родители которого были к тому же алкоголиками. Не пользовался авторитетом и узбек Чингизов, хотя учился он превосходно. Я болтался где-то между двух миров – успешных и отверженных – и боялся: только бы никто не узнал о моём ВИЧ, ведь это окунуло бы меня лицом в компостную яму.
Я и по сей день молчу про свой диагноз. Нет, не то чтобы я хотел каждому встречному о нем рассказать, просто как бывает: пью, например, в универе утреннюю таблетку, а у меня спрашивают: это что? И мне каждый раз врать, что это витамины? Пожизненные такие…
Или ещё, ну, это уже лирика. Выпиваю, скажем, на пару с другом бутылку-другую вина или пива бутылки три. И тянет меня на философию. Вдруг становится страшно, что не сегодня, так завтра вирус опоясает меня лишаем, обозначит мои лимфоузлы одутловатыми сливами, наградит несбиваемой температурой месяца так на два… Я знаю, как работают мои таблетки, и понимаю, что эти страхи беспричинны. Но болезнь, как ни крути, полностью вылечить нельзя. Рассказать о том, что на душе – необходимо, но раскрыться страшно. Велик риск, что собеседник натянет на себя накрахмаленную маску – нет, не ту, что носила моя бабушка, а метафорическую, ментальную, и я в эту секунду погибну для него, а он – для меня…
Итак, Рома был единственным человеком в моём окружении, которому я, собственно, как-то за пивом и сообщил:
– Знаешь, а у меня ВИЧ.
Он чуть не упал с трубы, на которой мы, будто гопники, а не студенты приличного вуза, сидели тем сентябрьским полднем.
– Ну, она хоть красивая была? – попытался пошутить Рома.
– Кто? – не понял я.
– Ну, девчонка, от которой ты заразился…
– А, девчонка!.. Ну да, ничего такая. Ну, не сказал бы, что девчонка… Ей уже 25 было.
Рома присвистнул.
– Фига ты, Лео. Честно, вот никогда бы не подумал, что ты способен с такой опытной…
Я ржу:
– Меня заразила моя мать. Скорее всего, это произошло во время родов.
– Извини… Блин, я, к сожалению, мало знаю о ВИЧ, – смутился Рома. – Как тебя поддержать?
– Всё нормально, – ответил я. – Я этого вируса и не ощущаю… Просто захотелось сказать…
– Вечером будешь? – перевел тему Рома.
– Где?
– Где, где?! Ну, мы же с тобой договаривались. В антикафе. Там сегодня “Прыщи и бёдра” выступают. Забыл, что ли?
Точно. Солистка “Прыщей и бёдер” (самокритичное название), филологическая студентка Диана, мне нравилась. Такая мягкая, полноватая флегма. Ей бы в библиотеке книги выдавать или в садике хороводы с детьми водить, но она, облачившись в рваную майку и наведя странный макияж, пела то, что сама определяла как трип-хоп. В принципе это было стильно и довольно интересно. Я думал, что вот к ней-то можно было бы подкатить и предложить проводить её домой и все такое. Она внушала мне доверие. Хотя что я вам вру?.. Какое доверие? Не доверяю я никому.
Не доверяю и не верю. Но надеюсь. Я читал, что это всё потому, что мне ещё только восемнадцать…
О проекте
О подписке