Кофейню лэрд выбрал уютную, но далеко не роскошную, чуть ли не первую из попавшихся, видно, вправду был голоден. Конечно – девятый час вечера. Маред даже почувствовала укол совести, это ведь из-за нее Монтроз так задержался в городе. И зачем ему уделять столько времени и внимания, не говоря о тратах, чтобы научить ее водить мобилер? Ему бы, наоборот, в полной мере использовать возможность побыть с ней наедине, раз уж он купил эту возможность так дорого. Мотивы Монтроза были решительно непонятны, и Маред отложила размышления на потом, благо хватало более насущных дел.

Им принесли омлет с грибами и сыром под лангедокским соусом, тарталетки, запеченную ветчину и яблочный пудинг – не слишком изысканно, но сытно и вкусно. Монтроз ел с аппетитом здорового голодного человека, Маред старательно жевала, чувствуя, что это вроде бы приятно, но сосредоточиться на еде никак не получалось, потому что между ними на краю стола лежал проклятый контракт. Неужели дома нельзя было посмотреть?

Словно отвечая на не заданный вслух вопрос, Монтроз взял верхний лист, и Маред обнаружила, что его светлость уже поел, а сама она гоняет вилкой листик салата по незаметно опустевшей тарелке вилкой.

– Как вы думаете, Маред, какова моя главная претензия?

Вопрос был задан спокойно, благожелательно и без малейших признаков издевки в тоне. Маред честно подумала, уже привычно начала краснеть, но все же выдавила:

– Мало… уступок с моей стороны?

– Видите? – кивнул лэрд. – Вы и сами все прекрасно понимаете. Контракт составляется, чтобы удовлетворить обе стороны. И если одна изначально думает только о себе, это плохая работа стряпчего. Некачественная.

– А почему я должна заботиться о ваших интересах? – возмутилась Маред. – Вы и сами это можете!

– Могу, – со смешком согласился лэрд. – И еще как. Уверены, что хотите этого?

Маред молча помотала головой, опустив глаза в пустую тарелку.

– Давайте посмотрим еще раз, – сжалился через полминуты молчания Корсар. – Дело не в моем удовольствии, а в том, что вы не можете поставить себя на место партнера. Точнее, не хотите. Попробуйте сыграть на моей стороне, Маред. Найдите такой вариант, который устроит меня и не станет воплощением ваших кошмаров наяву.

Маред послушно потянула к себе листы и не сразу поняла, что Монтроз встает и обходит столик, садясь рядом. В кофейне было почти пусто, лишь официант за стойкой занимался своими делами. И лэрд вел себя прилично, слегка облокотившись на столик и совершенно не пытаясь прижаться к Маред или коснуться ее. Только Маред все равно ощутила, как по спине бегут мурашки. Нет, целые жуки: крупные, тяжелые, с холодными толстыми лапками… Она попыталась отодвинуться, но справа, как назло, торчала кадка с чахлой пальмой, не давая сдвинуть стул. Монтроз покосился на нее, то ли насмешливо, то ли раздраженно дернул уголком рта и немного отодвинулся сам – даже дышать стало легче.

– Смотрите, – показал он тонким жалом ручки на место, которое Маред, сомневаясь, перечитывала раз десять. – Это мы уже пробовали.

Пункт касался использования «игрушек». У Маред кровь бросилась в щеки, уши, шею. Пробовали, да… Дыхание перехватило, в горле встал ком. Неужели будет насмехаться?!

– Формулировка, – бесстрастно подсказал Монтроз. – Добавьте возможность наложить вето и свяжите обязательность добровольного согласия с возможностью выбора.

– Это как? – беспомощно спросила Маред.

– Вариативно, – терпеливо повторил лэрд. – Маред, вы же понимаете, что ничего страшного в этом нет. И уж из пяти-шести вариантов обычно выбрать можно.

– Я… – услышала она себя как со стороны, – не могу. Не могу и не хочу. Я, наверное, сделала глупость с этим контрактом… Простите…

Он сидела, опустив голову, чувствуя, как позорные слезы капают на накрахмаленную скатерть, белые в розанах тарелки, скомканную салфетку, розовым пятном расплывающуюся перед глазами. И слушала сквозь шум в ушах негромкий ясный голос.

– Маред, вы просто устали. Я понимаю… Контракт – это ваш выбор, вы можете и вовсе от него отказаться. Давайте подумаем об этом позже. Маред, девочка…

В этот раз так злившее ее словечко «девочка» почему-то не раздражало. А может, просто не было сил на злость. Она послушно поднялась и вышла за расплатившимся лэрдом, села на заднее сиденье вместе переднего – и Монтроз ничего не сказал. Стемнело, иногда на обочине дороги попадалась остановка омнибуса с зажженным фонарем. Маред бездумно ловила взглядом эти огни, летящие мимо, и дорога шелестела под каучуковыми колесами «Драккаруса». Слезы мгновенно высохли на горячих щеках, но даже стыда Маред не чувствовала – просто пустоту в душе. Сидела, смотрела на дорогу, не видя ее, дышала в открытое окно ночной свежестью, смешанной с запахом пыли и, почему-то, апельсинов. А может, апельсинами пахло в мобилере? Монтроз не стал включать музыку, и Маред мельком испытала благодарность за тишину, вот, пожалуй, и все чувства, что у нее остались.

А потом она поняла, что мобилер стоит у обочины дороги, и место ей знакомо: впереди, перечеркнутая серебристой лунной дорожкой, струится река, вода темна, но зыбко-прекрасна, и вокруг покой, о котором можно лишь мечтать. Монтроз молча вышел из мобилера, и Маред, посидев минуту, пошла следом.

Он сидел на толстом бревнышке у кострища, где они в прошлый раз так и не разожгли огонь – из-за боязни Маред, разумеется. И снова повеяло запахом дыма от волос и кожи Монтроза, речной сыростью, страхом и постыдным горячим удовольствием. «Приручение, – подумала Маред отстраненно. – Он меня приручает, как зверька. Воспитывает, приучает к рукам. За хорошее поведение гладит и кормит лакомствами… Но если сейчас хоть пальцем прикоснется – уйду. Вот прямо пешком уйду в город…»

– Идите, искупайтесь, – с непредставимой обыденностью сказал Монтроз, сползая с бревна и растягиваясь на траве лицом к ночному небу. – Полотенца, правда, нет. Поэтому снимайте все – я не буду смотреть. Потом наденете сухое.

Так же бездумно Маред отошла к воде, даже не удивляясь своему равнодушному согласию, быстро разделась догола. В самом деле, не надевать же потом мокрое белье. А на его светлость – плевать. Вошла в холодную и черную, как закопченное стекло, воду, только мелкая серебряная рябь показывала, где кончается вода и начинается берег. Нырнув, проплыла, сколько смогла, не щадя тщательно уложенной прически, и вынырнула, только задыхаясь.

Время застыло. Она плавала, плескалась и ныряла до изнеможения, не боясь ни судорог, ни коряг на дне. И вылезла, лишь поняв, что руки-ноги налились свинцовой усталостью, а тело не чувствует холода. Отжала волосы, вытерлась рубашкой и с трудом оделась, не попадая непослушными пальцами по пуговицам и застежкам. Корсет даже трогать не стала, едва не рассмеявшись: после черной, почти бездонной пустоты ночной реки натягивать и зашнуровывать атласное орудие пытки? Это выглядело такой нелепицей, что сумасшествие обычного мира сразу вернулось на свое место.

Перекинув через руку мокрую рубашку, корсет и шейный платок – форменный, с корабликами – Маред вернулась к кострищу. Мобилер неярко светил фарами, Монтроз сидел немного в стороне от круга света, но даже так можно было разглядеть, что волосы у него мокрые. Тоже купался? Маред подошла и, по-прежнему не думая, присела рядом. Монтроз снял длинный сюртук и набросил ей на плечи.

Упрямиться и возмущаться, как она непременно сделала бы раньше, не хотелось. Маред равнодушно сунула руки в рукава: сюртук был приятно теплым, а воздух – холодным, просто ледяным – хоть обратно в воду залезай. Сунув ладони в складки платья, чтоб хоть немного согреть, она спросила равнодушно, будто речь шла о ком-то другом:

– Я действительно порочна, раз могу получить удовольствие, отдаваясь мужчине за деньги?

– Не думаю, – так же спокойно отозвался Монтроз. – Способность получать телесное удовлетворение – это не порок, а дар богов. Деньги здесь решительно ни при чем, телу ведь нравятся не они, а ласки, слова, любовные игры.

– Почему тогда раньше…

Она остановилась не от стыда, а от невозможности правильно объяснить то, что хотела сказать, но Монтроз, кажется, понял.

– Иногда чувственность просыпается слишком поздно или не просыпается вовсе. Иногда принимает странные искаженные формы. Случается, что первый опыт оказывается неудачным или даже калечащим. Давление общественной морали, принуждение или развращение, грубость и безразличие к чужим нуждам, отрицание важности своих желаний… Чувственность похожа на прекрасный, но очень хрупкий цветок, растущий среди множества опасностей. Любая из них – и цветок погибнет или вырастет уродливо искривленным. И потребуется множество усилий, чтобы вернуть ему силу и красоту. Вы не порочны, тье. Вы просто вдруг обнаружили, что не все в вашем теле подчиняется велениям разума. И ладно бы разума, но вы пытались жить так, чтобы ваши тело и душа всецело подчинялись морали – а это плохой садовник. Он предпочитает не растить цветы, а выпалывать их и мостить сад красивой цветной плиткой по линеечке. Ни колючек, ни сорняков, ни гадких червей. Цветов, правда, тоже нет, разве кое-где торчат дозволенные и очень приличные вазоны.

– Понимаю, – сказала Маред, и в этот момент она действительно понимала, о чем говорит лэрд стряпчий. – Но то, что предлагаете вы… Что же, следует совсем отринуть мораль и думать лишь об удовольствии?

– Нет, конечно, – голос Монтроза, сидящего совсем рядом, звучал странно, как издалека. – Но вы не станете порочной, просто отдавшись мужчине. Деньги – совсем другой вопрос. Что вас больше беспокоит, Маред? Обвинение в продажности или то, что вам нравится спать с мужчиной? Первое трудно отрицать, но посмотрите вокруг. Общество не считает пороком, когда юная девушка выходит за развратного богатого старика, ведь откровенная продажа тела прикрыта свадебной церемонией. Право же, любая шлюха честнее. При этом ревнители морали осуждают шлюх, торгующих собой, чтобы прокормить семью, но где их помощь, пока эти женщины еще добродетельны? Что касается постельных игр, то повторю еще раз: что вы делаете плохого, чтобы стыдиться? Если вы свободная взрослая женщина, никому не обязанная верностью, то кто может вам указывать, что делать со своим телом? Наслаждаться любовью так же естественно, как едой, теплом или сном. Вы можете считать, что я вас искалечил, тье, пробудив чувственность. С точки зрения морали это верно, потому что жить по-прежнему вы уже не сможете. Но гусеница, ставшая бабочкой, тоже искалечена с точки зрения других гусениц, ведь небо – такое неприличное и небезопасное место.

Он встал и ушел в кусты, а Маред, замерев, смотрела на темную гладь реки.

«Я непременно подумаю об этом, – решила она. – Лэрд стряпчий убедителен… Но на то он и стряпчий, чтобы оправдать любую точку зрения. И все же… В нашем городке меня посчитали бы безнадежно падшей женщиной, но я-то знаю, что, выйди я замуж за лэрда, и сплетни остались бы за спиной, а в глаза – лесть и лицемерное восхищение. Здесь же, в Лундене, даже фавориткой быть уже почти пристойно, ведь бриллианты и шелка любой даме добавляют респектабельности. И тот, кто брезгливо скривится при виде уличной шлюхи, поцелует руку красавице-фаворитке Монтроза. Смогу ли я жить по правилам этого мира и не потерять себя? И захочу ли потом считать это победой, а не поражением в самом главном бою? Не знаю…»

– Можно я отложу контракт на несколько дней? – сказала она вернувшемуся из кустов Монтрозу, с легким усталым презрением слушая свой бесцветный голос. – Мне нужно подумать…

– Разумеется, – безмятежно согласился Монтроз. – Но пока он не подписан, мы играем по моим правилам, понимаете?

– Да, – кивнула Маред. – Я понимаю. Если меня не устроят правила, я уйду из игры.

«Не уйду, – сказала она про себя с холодной пустой тоской. – Не могу. Но буду молчать об этом, пока возможно. Доверять нельзя никому. Бабочка вольна порхать, где вздумается, раз уж отрастила крылья, но свечей все равно стоит опасаться».

Она села в теплый мобилер, на этот раз рядом с лэрдом, сняла сюртук Монтроза и, аккуратно свернув, положила на заднее сиденье. Собрала листы контракта и сунула в сумочку.

– Завтра я весь день буду в городе, – сказал лэрд, трогая пусковой рычаг. – Если вам куда-нибудь нужно, могу отвезти.

– Нет, благодарю, – отозвалась Маред. – Я лучше поработаю над конкурсным проектом. Времени и так мало – всего неделя.

ГЛАВА 5. Нет подарка дороже времени

На следующий день лэрд не вернулся домой. Позвонил из города тье Эвелин и предупредил, что приедет лишь в понедельник вечером. И сообщил, что тье Уинни следует в понедельник отвезти в контору, а после занятий забрать из школы вождения. Голос экономки был бесстрастен и очень-очень вежлив, но в глазах что-то мелькнуло, только Маред не смогла сообразить – что. Затем тье Эвелин мило улыбнулась, осведомилась, что подавать на обед, и исчезла в своем волшебном саду.

Поднимаясь наверх, Маред вдруг поняла: экономка уверена, что лэрд остался в Лундене у другой женщины. Самое простое и логичное объяснение, не так ли? И тогда похоже, что Маред ей попросту жаль?

Зайдя в комнату, она присела на кровать, запустила пальцы во влажные после ванной волосы, беспомощно поглядела на экран вычислителя с документом по тендеру. Может, это неправда? Монтроз вполне мог просто задержаться, а у него там апартаменты, те самые, где все началось. Вопрос в том, будет ли лэрд проводить в них время один. Память услужливо нарисовала хрупкую белокурую красавицу с небесными глазами, умелую и готовую абсолютно на все, что может пожелать ее покровитель.

И ведь теперь Маред куда лучше представляла, чего именно лэрд может потребовать от женщины. Предательское воображение показывало картинки одна развратнее другой, опираясь на ее собственные воспоминания. Ремни и наручники, непристойные «игрушки» в пальцах Монтроза, непроницаемое расплавленное серебро его глаз… Она судорожно вдохнула, пытаясь отвлечься. Да что же это! Даже в отсутствие лэрда от него нет покоя. Еще не хватало… Чего именно не хватало, она не успела определить, потому что зазвонил фониль.

Вздрогнув, Маред неохотно потянулась за аппаратиком. С некоторых пор она не ждала от звонков ничего хорошего. Но на экранчике высветилось знакомое и все равно неожиданное имя.

– Маред, милочка! – радостно защебетала Изабель Кармайкл. – Где же ты пропадаешь? Я заезжала к тебе домой, твоя хозяйка сказала, что ты за городом!

– Вы… приезжали? Зачем? Что-то не так с дипломом? И я же не отключала фониль…

Другой причины, по которой она могла бы понадобиться рыжему недоразумению, Маред просто не могла придумать. Но диплом хорош! В этом она была уверена. Да она ручалась за каждую работу своей репутацией, иначе давно умерла бы с голоду.

– Ой, причем здесь диплом? – звонко рассмеялась Изабель. – Маред, ну что ты все об учебе! Я хотела пригласить тебя на пикник! Помнишь, я тебе обещала? А приехала сама, чтобы ты не отговорилась, как обычно. Ты же никуда не выезжаешь, так нельзя!

– На пикник? Но… я…

– Да-да, ты была в трауре, я понимаю. И маменька очень тебя одобряет! Она мне все уши прожужжала, как это достойно. Но год уже прошел, ты вполне можешь выезжать! Где ты сейчас?