Ей даже было смешно слышать, когда какая-то из подружек говорила: хочу стать завотделом, хочу поступить в институт. Анюта не понимала, как можно этого хотеть. Слово «карьера» в ее лексикон не входило. А в ее Вселенной, похоже, не было ни прошлого, ни будущего, один только нынешний день с его заботами и потребностями.

Но зато у нее была железная хватка, которая проявлялась в отношениях с людьми. Вцепившись в подружку, Анюта ни с кем не желала ее делить, пока бедная жертва не находила себе парня. Эта хватка оказалась роковой – если бы Анюта так не вцепилась в будущего мужа, то не затащила бы его в загс по случаю беременности и не осталась у разбитого корыта.

– Может быть, ты хочешь, чтобы у всех дети ели фрукты, а твой Федька радовался картошке? – сурово спросила Софья Андреевна. Удар был ниже пояса – крестная знала, что незатейливые молодые женщины, вроде Анюты, часто становятся сумасшедшими мамашами и видят смысл жизни в том, чтобы у ребенка все было не хуже, чем у других.

– Нет, – буркнула Анюта.

– И попробуй только не пойти в это самое «Инари»! Алло? Боря? Это Соня, вспомнил? Боря, тут у меня для тебя подарок – девочка с фантастической интуицией. Дочка покойной Люси, вспомнил? Тебе такая в «Инари» не нужна? Ага! Она завтра к тебе подойдет… В шесть ровно? Хорошо, и скажет, что от меня. У тебя все в порядке? И у меня все в порядке. Пока!

Вот так, без лишних раздумий, практически без сострадания и сочувствия, Софья Андреевна решила судьбу крестницы.

Анюте не очень хотелось идти в салон, причина была уважительная – она незадолго до свадьбы потратила на гадалку и какой-то невероятный любовный приворот кучу денег. Приворот оказался краткосрочный, восстановлению не подлежал. И отношение к таким салонам у Анюты было самое отвратительное. Но выбирать не приходилось: или гадальный салон, или торговать картошкой на базаре, причем неизвестно, возьмут ли маленькую хрупкую Анюту туда, где нужно переставлять мешки с корнеплодами.

Так что на следующий день она пошла в «Инари», взяв с собой Феденьку – а куда же его девать?

Гадальный салон помещался в современном здании, вход имел из Савельевского переулка, соседями его были флористический салон и маленькая студия дизайна – такого дизайна, который и у совершенно здорового человека способен спровоцировать шизофрению. Здание занимало примерно четверть квартала, и выходивший на Речную улицу фасад был украшен двумя здоровенными вывесками – банковской «Трансинвест» и загадочной «Steelballs».

Рядом стоял старинный дом с грамотно отреставрированным фасадом. Контраст был удивительный. Но Анюта ничего не смыслила в архитектуре. В истории, впрочем, тоже.

Дом был творением известного архитектора, к нему даже экскурсантов приводили. Он и имя имел – Афанасьевский, поскольку строил его невесть когда, еще в восемнадцатом веке, богатейший купец Афанасьев, тот самый, который дал имя еще одной протасовской достопримечательности – Афанасьевским Горкам. Там его иждивением воздвигли две богадельни – для одиноких вдов и отставных солдат. Как-то так вышло, что там вскоре стали селить умалишенных. И когда в середине двадцатого века город обзавелся неврологическим диспансером, воздвигнутым на месте богаделен, народ оставил за ним привычное название.

Афанасьевский дом был старинным только снаружи. Внутри он имел четыре квартиры, но какие квартиры! Двухуровневые, престижные! Две из них были с большими ванными комнатами, где помещались джакузи, а две другие – не только с джакузи, но и с саунами в подвале. Хорошо было и то, что имелась своя стоянка – в Парковом переулке.

Память у Анюты была не то чтобы плохая – а просто выкидывала навеки то, что не требовалось в быту. Осколки и огрызки она все же иногда сохраняла – вот и этот перекресток Речной и Савельевского был чем-то знаком. Если бы Анюте сказали, что лет шесть назад тут стоял двухэтажный деревянный дом, куда она дважды приходила с любимой подружкой в гости еще к одной подружке, она бы только пожала плечами: изменения в городском пейзаже к ее жизни отношения не имели.

Дядя Боря, которого она с грехом пополам припомнила, оказался не таким, как пятнадцать лет назад, высоким и стройным брюнетом, а толстым, крепко полысевшим, и росту в нем убавилось. Такое случается с мужчинами под шестьдесят. Однако взгляд был живой и бойкий.

– Входи, Анечка, – сказал он, увидев в дверях кабинета женщину с коляской. – Твой, что ли? Ну, как время летит! Знакомьтесь – Анечка, Дмитрий. Мой референт.

Дмитрий Анюте не понравился – слишком худое лицо, угловатые плечи, нос острый, темные волосы – плоской прядью на лбу, глаза глубоко посажены, усмешка кривоватая и хитроватая. Лет ему было – под тридцать. И Анюта видела, что она тоже этому хорошо одетому мужчине не понравилась.

Слово «референт» ей ничего не говорило. И узнавать, что оно означает, Анюта не желала – это была совершенно лишняя информация.

– Добрый день, Анечка, – сказал Дмитрий. – Так это про вас ходят по городу слухи, будто потрясающая интуиция?

Анюта сперва испугалась, потом поняла, что это шутка такая, и рассердилась. Нужно было что-то ответить, но она не могла найти подходящих слов.

– Перестань, Митенька, – велел догадливый дядя Боря. – Видишь, девочка стесняется. Садись, Анечка. А коляску можно вон туда…

Анюта впервые в жизни оказалась в кабинете начальника. Такие кабинеты она видела на телеэкране, но комната, куда она попала, выглядела как-то подозрительно. На стенах висели не картины, а застекленные витрины с монетами. Книжный шкаф был раскрыт, на полках стояли книги в старинных округлых переплетах, каждый переплет на вид – чуть ли не с Анютино бедро. На столе перед дядей Борей тоже лежали книги, а прямо перед его креслом был большой микроскоп.

И еще на столе были деньги – целая гора мелочи. Анюта опознала евро, центы, естественно, пятирублевки и десятирублевки, прочие видела впервые в жизни.

– Интуиция, значит… Анечка, давай проведем эксперимент, – сказал дядя Боря. – Видишь деньги? Тут, в этой куче, возможно, есть пара монет с секретом.

– С каким секретом? – спросила Анюта. Ей почему-то представилась очень плоская круглая коробочка, хотя и непонятно было, что можно держать в коробочке размером с пятирублевку.

– Этого я тебе пока не скажу, миленькая. А вот если тебе монета покажется необычной, именно покажется, ты мне ее отдашь. И потом у нас уже будет серьезный разговор. Или не будет – это как получится. Митя, пошли, не будем девочке мешать.

Они вышли из кабинета в дверь, которой Анюта сразу не заметила.

Несколько минут Анюта игралась с деньгами – раскладывала их по кучкам, потом строила из одинаковых столбики. Несколько крупных монет оказались совсем загадочными, из неведомых краев. Анюта разглядывала их, пытаясь понять – неужели золото? И вот она вспомнила, для чего сюда явилась.

Как следует растерев руки, Анюта стала трогать кончиками пальцев монетные столбики. Почему-то ей казалось, что это правильно. Потом она уловила тепло – может, миллионную долю градуса, но уловила. И она впала в то состояние, когда голова пуста, а руки самостоятельны.

Анюта не знала, что под потолком прицеплена веб-камера, и за ее пассами следят из другой комнаты дядя Боря и Митенька. В этой комнате обычно сидел охранник, контролируя «Трансинвест», но сейчас его выставили.

– Смотри, смотри… – шептал дядя Боря. – Она точно что-то такое чувствует… Транс, клянусь крокодилами, она умеет вводить себя в транс!

– У нее не все дома, – ответил референт, глядя, как Анюта с расфокусированным взглядом стучит по столу кулачком с зажатыми монетами.

– Митенька, у нормального человека ничего не получится…

Сам Борис Семенович был предельно нормален, но, начиная гадальный бизнес, на всякое насмотрелся. Лучшей гадалкой, какую он когда-либо видел и не сумел переманить к себе, была женщина с безумным взглядом и волосами дыбом, которую родственники уже боялись выпускать из дома. А референт Митенька был примерно таким же материалистом, как Анюта, когда не вводила себя в состояние поиска, хотя в последнее время его материализм дал изрядную трещину. Но Митенька полагал, что рано или поздно всему найдется научное объяснение, и не забивал себе голову сомнениями.

Анюта не знала, что ее правая рука обрела временный разум. Рука откуда-то знала, что если стучать кулаком по столу, температура монет повысится. Это произошло – и Анюта, опомнившись, отшвырнула монеты. Они полетели на пол.

Тогда только она опомнилась.

– Она вышла из транса и ничего не понимает, – сказал, глядя на экран, дядя Боря. – Возможно, мы нашли то, что нам требуется. Митенька, девочка с придурью, но ты уж разберись…

– И с придурью, и просто дура, – ответил референт. – Но как скажете, Борис Семенович. Идем, а то она сейчас, кажется, запаникует.

Они вошли в кабинет, и дядя Боря очень ласково заговорил с растерявшейся Анютой. Нужно было выпытать подробности, но она не знала никаких подробностей и не могла связно объяснить, что с ней произошло.

Дядя Боря был умен, а женщин на своем веку знал около двух сотен – близко, и столько же – по-приятельски. Случались и серьезные увлечения – вроде покойной Люси. Он усвоил: даже очень умная женщина любит маленькие подарки, а уж такая, как Анюта, даже не задумается, что подарок придется как-то отрабатывать.

– Ну ладно, Анечка, не буду тебя больше мучить. Вот твой гонорар. – И дядя Боря протянул конверт, в котором лежали две тысячные бумажки. – На самом деле ты нам очень помогла. Дай-ка я твой телефон запишу. Если что – буду звонить.

Анюта хотела спросить, не возьмут ли ее на работу, но уверенный тон дяди Бори сбил ее с толку.

– Хорошо, – сказала она и сразу заглянула в конверт.

Дядя Боря и референт переглянулись: совсем дикое дитя, не испорченное воспитанием.

Когда Анюта ушла, Митенька подобрал с пола монеты.

– Три штуки. Петровский пятак, двухеврик и десятирублевка.

– Пятак – это уже кое-что. Пятак в той шкатулке имеется! Двухеврик у нас впервые – если только у девочки получилось… Ну-ка, давай сюда десятирублевку.

Он положил монету на предметный столик микроскопа, тщательно изучил аверс и реверс, потом гурт.

– Ничего особенного… – пробормотал он. – Но что-то же девочка почувствовала. Митенька, без погружения не обойтись. Видишь, она как-то научилась сама себя вводить в транс. Значит, Митенька, организм у нее такой, и где самовнушение, там и внушение. Давай попробуем с пятаком.

– Будем пробовать.

Они вернулись в комнату, откуда наблюдали за Анютой.

Комната была не простая – кроме пяти экранов слежения (холл, операционный зал банка, несколько кабинетов, помещение «Инари» и какие-то еще комнаты сменяли друг друга, то увеличиваясь, то уменьшаясь), там были три стула, маленький столик с пультами и в углу – огораживавшие пятачок в квадратный метр перила. На этом пятачке был откидной люк.

Митенька открыл лаз в подвал и первым туда спустился.

Подвал тоже был не простой – посередке на бетонных цилиндрах высотой сантиметров семьдесят лежала каменная плита с резьбой. Кроме нее, там были стулья – три штуки, полки с книгами (что означало наличие вентиляции, потому что – кто же захочет портить плесенью старинные фолианты), а также – целая конструкция из ярких ламп, подвешенная над плитой, чтобы можно было разглядеть в подробностях каждую щербинку.

Соотнеся размеры плиты с шириной лаза, нетрудно было догадаться – ее сюда поместили еще во время строительства, и, чтобы ее извлечь, потребовалось бы разобрать все здание.

– Вряд ли у нее есть встроенные часы… – пробормотал дядя Боря, имея в виду каменную плиту. – Так что не будем ждать ночи. Хватит, если погасим свет.

Референт поставил на плиту три подсвечника, в каждом – по белой свечке.

– Вот интересно, что будет, если свечек – две или четыре? – спросил он. – Откуда взялось это «три»?

– Это ты узнаешь, Митенька, когда наконец встретишься со своим пра-пра… – сколько там этих «пра»? – дедушкой. И он тебе скажет, в каком трактате вычитал про «три».

– Царствие небесное тем трактатам. Погибли в пятом году, Борис Семенович, вместе с усадьбой. А если уцелели – наверняка лежат в чьей-то коллекции. После того как крестьяне разграбили и подожгли усадьбу, там наводили порядок жандармы. Видимо, трактаты прилипли к чьим-то шаловливым ручкам.

– Да, теперь уж поздно кудахтать и крыльями хлопать. Но главное у нас есть – плита. Осталось понять принцип действия. Ну, приступаем. Эксперимент следующий! Клади пятаки в лунки.