– Ты можешь ее к себе пока забрать?

– Да я бы забрала! Только у меня мама…

– Ну, если что, я к себе возьму. С Анной Ильиничной авось не поругаемся, я для нее плиту раскурочивать не стану. Так ей и передай.

Но Анна Ильинична, поблагодарив, ответила, что сама справится со склочницей – и не такое видывала, в войну побывала в оккупации, а соседка – не фриц и оружия у нее нет. Времени, правда, мало – всего один день. Ну да есть и такая штука, как партизанская смекалка.

Все было организовано по высшему классу – Анна Ильинична позвонила в «скорую» и затребовала специализированную бригаду для впавшей в бешенство соседки примерно за полчаса перед тем, как затеять скандал. Бригада приехала и застала соседку в халате, размахивающую палкой от швабры.

После укола соседка очень притихла. Она молча ушла к себе и заперлась, а Анна Ильинична заставила фельдшера «скорой» принять коробку хороших конфет.

Эту историю Илона, как только узнала, рассказала Яру.

– Вот это бабуля! – похвалил он Анну Ильиничну. – Думаю, что ваша склочница притихнет надолго.

Он оказался более чем прав. После того, как соседка не показывалась три дня, даже не выходила в туалет, Анна Ильинична забеспокоилась. На стук в дверь и крики соседка не отзывалась. Пришлось звонить участковому.

– Царствие небесное, – сказал, выйдя из комнаты, участковый. – Родня-то у нее есть? Чтобы похоронить?

Вот тут и настал звездный час Анны Ильиничны. Она, потолковав с Яром, поняла, что Лида с грудным ребенком и прописанной в ее комнате матерью может претендовать на дополнительную жилплощадь. И эту жилплощадь не придется ждать годами – вот же она!

Забирали Лиду из роддома всей корректурой, пока Анна Ильинична сидела в какой-то очереди, сражаясь за комнату.

Увидев подругу, Илона немного испугалась. Лида была какая-то заторможенная, словно спала на ходу, крепко держала ребенка и ничего не слышала – ни слов, ни уличного шума, слышала только дочкино дыхание. Когда их привезли домой, когда Жанна с Асей быстренько накрыли стол на кухне, а Тамара с Варварой Павловной показали Лиде все, что приготовлено для ухода за ребенком: стопки чистых пеленок, простых и фланелевых, распашонки и чуть ли не полсотни подгузников из дефицитной марли, даже баночку с ватными жгутиками – чистить маленькой Ксюшеньке носик и ушки, Лида немного оживилась и даже согласилась положить дочку в кроватку.

Ее пытались расспрашивать о роддоме, о родах, она отвечала, что все было нормально, и это опытным мамашам Тамаре и Асе даже казалось странным – редкая женщина хорошо отзывалась о роддоме, а Жанна – та вообще заявила:

– В следующий раз пойду рожать на вокзал. Там и кому помочь найдется, и все будут успокаивать, и не бросят одну в палате. И чище там!

– Ох, девки, беда – Лидка будет сумасшедшей мамашей, – сказала Варвара Павловна, когда шла вместе с Илоной, Региной и временно заменившей Лиду Асей в редакцию. – Видели? У нее на ребенке свет клином сошелся.

– Разве это плохо? – спросила Илона.

– Это у нее – чересчур. Своего родишь – поймешь, – ответила Варвара Павловна. – Вы же ее знаете – притворяться не умеет. Есть мамаши, которые притворяются сумасшедшими, а она действительно на радостях умом тронулась. Ничего, кроме доченьки, не видит и не слышит. Нельзя женщине быть такой серьезной…

Очень удивились корректорши, услышав это от Варвары Павловны. Но безмолвно согласилась – Лида действительно поражала своей серьезностью. И одевалась она так, чтобы через пару лет вписаться в немолодой и идейно выдержанный коллектив издательства общественно-политической литературы, и причесывалась тоже – как будто ей не нравилось быть молодой. Даже странно было, что она отважилась на попытку замужества. Впрочем – не объяснялось ли это тем, что к замужним в коллективе совсем другое отношение? Не вертихвостка, не озабочена ловлей женихов, а знает только дом и работу, работу и дом…

К концу смены Илона позвонила Яру – рассказать новости.

– Мы ее сегодня привезли. Ребенок замечательный, спокойный, так что скоро, наверно, мы сможем к ней в гости сходить.

– Сперва пусть они разгребут вторую комнату. Тогда ребенок сможет спокойно спать, пока мы будем чаи гонять, – ответил Яр.

Илона немного растерялась – она пыталась вспомнить, когда в последний раз созванивалась с Яром, до или после смерти скандальной соседки. Вроде бы до – но откуда он знает, что комната освободилась?

– Ты сегодня идешь на репетицию? – вдруг спросил Яр.

– Иду, а что?

– Я буду в тех краях, можно встретиться на минутку. Я тебе кассету записал – «Пинк флойд», как ты просила.

Вспомнить, когда она просила «Пинк флойд», так, сразу, Илона тоже не могла.

– И я взял тебе немецкую тушь для ресниц, с ершиком. Брасматик то есть.

– Ой!!!

Это был полный восторг.

Илона, разумеется, красила ресницы. У нее, как и у всех, была коробочка с тушью, к которой прилагалась щеточка. Если поплевать на тушь и размазать щеточкой слюну, получалась жижа, которой можно было в три слоя накрасить ресницы, а потом перед зеркалом иголкой разделить волоски, чтобы не было комков. Общей мечтой был «брасматик» – слово, недавно вошедшее в обиход: не знать, что такое «брасматик», было стыдно. Это могла себе позволить только женщина за сорок, то есть – почти бабушка.

«Брасматик», как и хороший мягкий карандаш, чтобы рисовать стрелки в углах глаз, не покупали в магазинах, а доставали. А если удавалось раздобыть «Ланком» с фирменной золотой розочкой на черном патрончике, так это получался настоящий праздник. Достать при подружках «Ланком», чтобы подправить реснички», – какое блаженство сравнится с этим?

– Ну так где встречаемся?

Илона стала назначать место и время, совершенно забыв спросить, откуда Яр знает про вторую комнату.

После успешной премьеры «Большеротой» Буревой задумал новый спектакль – он раздобыл пьесу Брагинского и Рязанова «Притворщики», перепечатку, чуть ли не десятую копию, бледную, как следы дождевых капель на трамвайном окне. Пьеса была новенькая, свеженькая, прямо со сковородки, и после блистательного успеха «Иронии судьбы» творение этих авторов должно было пойти на ура. Буревой обсудил свою затею и с дирекцией ДК, и в комитете комсомола, и в парткоме. Удалось заинтересовать решительно всех. Договорились – в марте его вызывают на съемки, роль хоть и не главная, но интересная, а с апреля начинается работа над «Притворщиками». А пока что по выходным в ДК показывали «Большеротую», причем играл только первый состав, и это было страшно обидно.

Илона с нетерпением ждала, пока профкомовская машинистка перепечатает «Притворщиков», – хотелось узнать, есть ли там для нее хоть крошечная роль. Меж тем в корректуре случилось странное событие.

Лида и Анна Ильинична заявили, что после декретного отпуска Лида на работу не выйдет, а еще хоть бы годик посидит с маленькой Ксюшей. И леший с ним, со стажем, пускай прерывается. Ребенок важнее.

– Что я, их не прокормлю? – спросила Анна Ильинична. – Да божечки мои! Я так вязать умею, что вам и не снилось.

Действительно, дежурства при телетайпе очень располагали к вязанию. И образовался неожиданный дуэт – Регина снабжала Анну Ильиничну модными журналами, даже немецкими, со схемами свитеров и джемперов, где-то добывала пряжу и приводила клиенток, Анна Ильинична взялась за дело яростно. Правда, с подбором цветов могла оплошать – она чувствовала объем и не чувствовала взаимоотношений цветов. Зато работала аккуратно, и Регина, чтобы похвалить ее, говорила:

– К вашим свитерам можно хоть какой лейбл пришивать, и никто не догадается!

Лида же вся ушла в материнство, и когда корректорши навещали ее, то ясно видели – вежливости, положенной хозяйке дома, хватает ненадолго, примерно на четверть часа, а потом Лиду уже несет к кроватке, к пеленкам, которые нужно прогладить с двух сторон, и говорить с ней о редакционных делах – совершенно бесполезно. Даже когда ей сказали, что выпускающий Ромка попросился в корректуру, она не ахнула, не показала удивления, ее эта фантастическая новость вовсе не затронула.

А меж тем даже Варвара Павловна не могла упомнить случая, чтобы в корректуру взяли мужчину. Как-то изначально должность эта предназначалась женщинам – во всяком случае, в послевоенное время, а что было до войны – она не знала.

Она пошла к Бекасову советоваться.

– А почему бы нет, Варя? – спросил Бекасов. – Парень грамотный, учится на заочном. Он как раз на диплом идет. Твоя корректура для него – вроде санатория.

Посмеялись. Действительно – выпускающий все время носится, как наскипидаренный кот, а корректор сидит, и бывает даже полчаса свободного времени – можно книжку почитать. Тем более что книжек дипломнику читать приходится много.

– Проверю на глазастость, – сказала Варвара Павловна. – И если не видит ошибок – извиняй, Леша. Когда у него защита-то?

– Следующей зимой.

– И уже теперь садится за диплом?

– А что, нужно в последнюю минуту?

У Варвары Павловны сразу образовалось свое мнение по этому вопросу, но она промолчала.

Прошло еще около месяца, пока нашли другого выпускающего, и Рома перебрался в корректуру на Лидино место. Ему предстояло читать гранки и полосы в паре с Илоной.

Илона была не слишком довольна, однако выбирать не приходилось. И были у нее заботы поважнее, чем Ромкины затеи. Буревому, похоже, надоела студия. Его опять вызывали на пробы, и он возвращался из Москвы веселый, довольный и совершенно чужой. Он говорил, что в следующем сезоне будет ставить «Притворщиков», обещал также хотя бы пару спектаклей «Большеротой» второму составу, но все это было – как будто подспудное «скажу все, чего ждете, только отвяжитесь от меня».

Когда Илона добыла экземпляр «Притворщиков», когда прочитала пьесу и осмыслила ее, то поняла, что ни одна роль ей не светит. Причина – молодость. Роль светила Наде, леди Гризел в «Большеротой». Наде сорок, она контролер ОТК, и там, в цеху, над ней посмеиваются – нашла себе игрушку. Но леди Гризел она прекрасная, и вот теперь ее ждет роль режиссерши Евгении Борисовны. Главная женская роль, конечно же, достанется Лене – Лена тридцатилетняя эффектная женщина, она блистает в роли Ледив-зеленом. Но вообще ее вот-вот сманят в оперетту – у нее замечательный голос. Там, правда, она всю жизнь проторчит в хоре, но это все же работа, а не хобби. Раису сыграет Вероника – тут и к гадалке не ходи. У Вероники такое чувство юмора, что Раиса получится просто блестящая. Вот как там, на небесах, распределяют актерские способности?! Веронике, с ее внешностью, следует быть подавальщицей в заводской столовке! А она – талант…

В двадцать один год еще не очень анализируешь стремления и судьбы, иначе Илона пожалела бы женщин, которые нашли утешение в «Аншлаге». Но ей все еще казалось, что «Аншлаг» – лучшее место в мире.

Близилось лето – а на лето студию распускают. Буревой уже похвастался, что у него будут съемки в Крыму. Все понимали – душой он уже в Крыму и просто не помнит, чего наобещал второму составу. Илона держалась долго – но, когда Вероника позвонила в корректуру и сказала, что сегодняшняя репетиция отменяется, она не выдержала, ушла в маленькую корректорскую и разревелась. Там ее и обнаружил Рома, которому выдали целую кипу гранок и оригиналов.

Рома перепугался до полусмерти. Он кинулся утешать, в помутнении рассудка даже обнял, Илона стряхнула его руку и обругала дураком. Словом страсти кипели минут десять. Потом пришла Регина, тайно выбегавшая по своим причудливым спекулянтским делам, Рому выставила, а Илону обозвала дурой, что, в общем-то было даже справедливо.

– Ни один мужик не стоит того, чтобы так из-за него реветь! – сказала сразу поставившая диагноз Регина. – Иди, умойся, у тебя глаза черные.

Тушь, понятное дело, не выдержала рыданий. Илона ушла в туалет и попыталась без зеркала привести лицо в порядок. Потом села за работу, работа не заладилась, она пропустила кучу ошибок и схлопотала нагоняй от Варвары Павловны. Было только одно спасительное средство – звонить Яру.

Яр примчался на встречу, обремененный двумя неуклюжими спортивными сумками. Судя по осунувшемуся лицу – куда-то с ними мотался и сильно устал.

– Дела, дела, – сказал он. – Вот, ездил, вернулся.

– Как у тебя с твоей?

– Да все по-прежнему, – пытаясь установить сумки на парковой скамейке, – ответил Яр. – Что ей сделается! Все та же блажь в голове, простых вещей не понимает. Можно ведь просто жить вместе, пока это обоих устраивает…

– Так вы помирились?

– Мы? Помирились?.. – лицо Яра окаменело. – Ну, в общем…

Видимо, свет фар пролетевшей за парковой оградой машины исказил и преобразил черты лица. Полыхнули белые блики на волосах, разъехались и вернулись на место углы рта. Глаза полностью растаяли в черных пятнах на месте глазниц, но вернулись, и лицо вновь стало округлым и свежим, даже сходства с Буревым прибавилось.

– Садись, – сказал Яр. – Да садись же. Меня еле ноги держат. Хочешь коньяка?

Он достал из бокового кармана сумки фляжку.

– Давай из горла, – предложил он. – Мне кажется, это для тебя сейчас самое подходящее лекарство.

Илона подумала и согласилась.

Крепких напитков она обычно не пила. Роскошью считалось шампанское, редакционные мужчины приносили «Агдам» и «Фетяску», предлагали корректорше, заглянувшей по делу в кабинет. Илона все это перепробовала и осталась недовольна. На премьере «Большеротой» пили что-то загадочное, самодельное, из большой бутыли, которую притащил звукооператор Вурдалак Фредди. Дома стояла бутылка коньяка – «для гостей». Илоне и в голову не приходило, что можно к ней прикоснуться.

А тут – фляжка с награвированной картинкой, с целым пейзажем – старинный город, башенки, темный проем ворот. И пахнет интересно.

Она сделала два глотка и удивилась – какой, оказывается, приятный и мягкий напиток.

– Приучайся, – сказал Яр. – Воспитывай вкус. Чтобы в приличном обществе не опозориться. Ну, давай, выкладывай.

– А чего выкладывать… Он на меня вообще больше внимания не обращает!

– Только не реви, только не реви! – закричал Яр. – Смотри вверх! Вверх смотри, говорю!

Это помогло – удалось не заплакать.

Яр похлопал Илону по плечу.

– Я тебя сейчас спрошу, а ты, пожалуйста, не нокаутируй меня.

– Ну?

– У тебя кто-нибудь уже был?

– Это как?

– Это – ты с мужчиной уже была?

Илона опустила голову. Не то чтобы ей было очень стыдно… Она понимала, что в двадцать один год уже должна быть какая-то личная жизнь. Но – в состоянии законного брака! Морали и нотации, которые она слышала от матери, намертво въелись в душу. До свадьбы – разве что поцелуи. Да и после свадьбы – в полной темноте, под одеялом, не снимая ночной рубашки. Не она одна была такая праведница – бывшие однокурсницы слышали от своих матерей то же самое.

– Понятно, – сказал Яр. – Ну так это тебе и мешает. Ты же с ним ведешь себя, как ребенок со взрослым, а не как женщина с мужчиной. Ты понаблюдай, понаблюдай за собой!

– А как?

– Ну, хорошо, понаблюдай, как с ним себя ведут женщины. У вас в «Аншлаге» ведь не только девчонки. Илонка, ты же актриса! Сыграй женщину!

– Он догадается!

– Ты даже не представляешь, до какой степени мы недогадливы…

Она невольно улыбнулась. Улыбнулся и Яр.

– Ну, потренируйся на ком-нибудь, что ли, – посоветовал Яр. – Поверти хвостом. Вот у тебя кофточка – две верхние пуговицы не застегнуты, это правильно. А ты еще и третью расстегни. Юбочку – на пару сантиметров короче, у тебя же стройные ножки. И вот что – тебе надо чуточку румяниться. Ты после зимы какая-то бледненькая.

– Румяниться?

Это слово вызывало в памяти какие-то исторические романы с героинями в фижмах и кринолинах.

– Ох, еще и этому тебя учить? У тебя губная помада есть? Нет? Так, который час? Половина восьмого. Мы еще успеваем в универмаг.

– Зачем?

– Купим тебе помаду.

– Там же ужасная!

– Для меня найдут хорошую.

С помадой у Илоны были сложные отношения. Она видела, как красит губы мать, и это ей совершенно не нравилось. Мать мазала губы, потому что этот примитивный грим был деталью образа конторской служительницы. Варвара Павловна тоже не появлялась на люди с ненакрашенными губами, но хоть цвет выбрала более удачный, не такой химический. Регина могла намалевать рот, как у инопланетянки. Вероника экспериментировала – тоже где-то ухитрялась доставать разные помады или просто менялась с подружками. Другие девушки в «Аншлаге» Илоне не очень нравились, и потому она не обращала особого внимания на их грим, хотя Лена умела нарисовать себе совершенно великолепный рот.