Но Нечай не шутил. Он искренне был огорчен, что из такой дали завезли в столицу да и держат взаперти.

– А к дядьке Ивану ты как попал? – заехал с другого конца Стенька.

– Так мы ж все вместе ехали!

Стенька вспомнил – и точно, Ивашка в приказе вопил, что куда-то ездил на полгода, почему и заложил женку Марфицу за пятнадцать рублей.

– Купец, стало быть, тебя сманил, а у дядьки Ивана ты поселился?

– Да они сговорились, чтобы я тут жил! Купец-то за меня кормовые деньги дядьке Ивану дал, по две деньги на день.

– А чем это ты ему так полюбился, что он за тебя кормовые деньги вносил? – Чем дальше, тем более странным казался Стеньке Нечаев приезд в Москву…

– А за жернова!

– Какие жернова?

Они уже почти подошли к шепоткинским воротам. Чтобы услышать поболее, Стенька удержал верзилу у калитки.

– А то ты не знаешь! Наши касимовские жернова всюду славятся! Как зима, так к нам за жерновами и едут! Которые купцы красную юфть возами берут, которые – сукно. Я одного видел – сита с решетами вез, и ничего больше! Разве это товар! Его и девка погрузит! А вот жернова грузить – это такое дело!

– Так ты что, жернова там у себя, в Бунькове, тесал? – Стенька окончательно перестал понимать, кто таков Нечай и за каким чертом привезен на Москву.

– Нет, в лес с охотниками хаживал. У нас леса знатные! Уйдешь, бывало, с мужиками на седмицу, идешь, идешь, конца-края нет…

– А купца Рудакова в лесу повстречал! Он на зиму в берлогу спать залег, лапу сосать, а ты его и поднял!

Нечай уставился на Стеньку в недоумении – видать, шутки в Бунькове были не в ходу.

– У него сани сломались, – несколько обиженно сообщил парень. – Бунькова не доехал, сани и не выдержали. Жернова-то весят! Он у нас новые купил, а я жернова перегружал. Он мне и говорит, чего тебе тут гнить, поехали со мной! Я и согласился.

– Так ты, выходит, беглый! – догадался Стенька.

Теперь он осознал, почему парня так старательно прячут. Детина приметный, с Ивановскую колокольню ростом будет… хотя… Кто из того замшелого Бунькова в Москву поплетется беглого искать?

– Так все ж бегут! – воскликнул Нечай.

Стенька только вздохнул.

Нечай был из тех, кого зовут – простая душа. Его и впрямь выпускать со двора было опасно.

– По-разному бегут-то, – заметил Стенька. – Ну, брат Нечай, там теперь не до меня. Коли хозяин ногу сломал, бабка с той ногой долго возиться станет.

– Так ты уходишь, что ли? – огорчился детинушка.

– Да не век же мне тут вековать! Я человек служилый.

– Эх!..

Столько скорби было в этом кратком слове, что Стеньку поневоле жалость проняла.

– Да не тоскуй ты! Обживешься – и в Кремль сходишь, и всюду!

– Да-а, всюду! Вон дядька Иван охромел – кто меня поведет? А обещали-то, обещали! И в Кремль, и в Успенский собор на царя посмотреть, и в бани, где дородные девки, и Охотный ряд показать, и боевые часы на башне, и Евангелие напрестольное в два пуда, и конные бега, и деревянную грамоту, и как на Лобном месте дьяки царев суд возвещают…

Парень перечислял все соблазны, не замечая, что у собеседника глаза явственно лезут на лоб.

– Вот, стало быть, чем тебя сманили… – осторожно, осторожнее некуда, чтобы не спугнуть, молвил Стенька. – Ну, в Успенский собор – это понятно, и царя посмотреть, и Богу помолиться. В баню… А что, у вас своих нет?

– Да мы-то в печах моемся. В вытопленную печь свежей соломки настелят и залезают мыться.

– А в Охотном ряду чего покупать собрался?

– Да хоть поглядеть-то!

Стенька собирался понемногу добраться и до главного, но тут старушечий голос принялся звать Нечая.

– Молоде-ец! Поди сюда-а! Хозяин зовет!

– Ахти мне! Проведает еще, что я за калитку выходил! – забеспокоился Нечай, и стало ясно, что при своем богатырском росте он еще – дитя малое, неразумное.

– Ты беги, беги! – велел Стенька. – А я вдругорядь приду! С дядькой Иваном уговорюсь и сам тебя всюду отведу!

– Не обманешь? – Нечай от радости так ухватил благодетеля за плечо, что Стенька чуть не взвыл, железные пальцы парня и сквозь тулуп, пожалуй, чуть ли не до кости впились.

– Вот те крест! – Стенька радостно перекрестился.

Надо же – вот где на сей раз вынырнула деревянная грамота!

Поскольку дело попахивало изменой, он решил прежде всего посовещаться с Деревниным. Но сразу же бежать к страдальцу домой он не мог – и так уже достаточно долго пропадал незнамо где, а его место сегодня было – торг на Красной площади.

Ближе к вечеру, разняв две драки, поймав за ворот вороватую бабу и еще немало добрых дел совершив, Стенька направился к Деревнину.

Он шел через торг, уже предвкушая, как расскажет о странных словах Нечая, как поразится Гаврила Михайлович, как они вместе будут обсуждать дальнейший розыск, как они придумают ловушку для Ивашки Шепоткина и купца Рудакова, что неопытных деревенских детин деревянными грамотами прельщают. И как увяжут все это вместе с тем розыском, который, никому не сказавшись, затеяли около печатни…

Деревнин, узнав про Нечая, прямо встрепенулся.

– Так я ж толковал – еретическое писание! – воскликнул он. – Башмакову невесть что мерещится, а мы и струсили! Видать, еще какой-то старец на Москве объявился, на новый лад веру переиначивает!

Воспрял духом Деревнин! В приказ наутро засобирался! Грамотку написал Протасьеву – что-де надо взять за приставы Ивашку Шепоткина и живущего у него Нечая, как по прозванию – неведомо. Стенька понесся с грамоткой и добился, что сам пойдет с приставами брать того Ивашку с Нечаем. Как всегда, когда предстояло куда-то бежать, кого-то хватать, действовать решительно и отчаянно, он разгорелся – глаза выпучил, волосы сами дыбом поднялись, голос сделался звонкий, отрывистый. Боец, да и только!

Примчавшись домой, он обнаружил спящую жену и ужин на столе. По зимнему времени темнело в такую рань, что невольно тянуло в сон сразу после заката. Стенька постоял, глядя на свою Наталью и улыбаясь. Подумал, а не подходящий ли день для супружеского дела. Обычно Наталья строго за этим следила, в ночь на среду и на пятницу к себе не подпускала, да еще прибавлялось множество предпраздничных ночей и четыре поста, и обо всем об этом предупреждал баб в слободской церкви отец Кондрат. А матушка Ненила всякий раз, когда приносили в январе или феврале крестить дитя, старательно высчитывала, не во грехе ли, в самый Великий пост, зачато. То же касалось майских и июньских детишек, а также апрельских и августовских.

Хотя следовало бы разбудить Наталью и посовещаться с ней о важных делах, Стенька решил просто потихоньку лечь. Предстоял трудный день, и лучше встретить его в чистоте, может, оно и зачтется…

Ночью приморозило, а в такие ночи особенно сладко спится. Проснулись оттого, что печка остыла, а в затянутое пузырем оконце явственно пробился свет.

Стенька ахнул и стал впопыхах собираться, правую ногу заматывая в онучу, а левую, босую, суя в сапог… Наталья только и успела сунуть ему за пазуху кусок круто посоленного хлеба.

В приказе уже все было готово к походу за Ивашкой Шепоткиным и Нечаем, а заодно и никому не ведомым купцом Рудаковым. Стенька единственный знал, где Шепоткин живет, поэтому ждали лишь его и покрыли гнилыми словами с головы до ног. Деревнин – и тот словечком припечатал.

Несколько обидевшись, Стенька поспешил выполнять задуманное. На сей раз покалеченных с ним не было, извозчика нанимать не стали – и пришлось идти к Шепоткину на Волхонку пешком, а поселился он там, где Волхонка уже звалась Пречистенкой и стояли недавно отстроенные белокаменные боярские и княжеские дома. Неподалеку стояли и Большие конюшни, которые по привычке все называли Чертольскими.

– Вот! – Стенька указал рукавицей.

Пристав Никон Светешников негромко стукнул кулаком в ворота. Залаял кобель.

– Отворяй! – грянул Никон.

Одно это он и умел – греметь страшным голосом, наводя ужас на посадский люд.

Кобель заливался, а из людей никто не подал голоса.

– Отворяй, не то ворота высадим!

– Хозяин у них ногой скорбен, – сказала, подойдя, статная женка. – Погодите, добрые люди, пес меня знает, я войду и хозяйку вызову.

– Дай Бог здоровья, голубушка, – проявил вежество Стенька.

И как было не проявить – такие длинные, без уголька черные брови да такие огненные глаза не всякий день на улице встретишь!

Голубушка повернулась к нему и посмотрела пристально.

– Всем хорош молодец, – сказала она загадочно. – Послушай меня, я баб знаю, не давай своей женишке воли!

– Да что ты такое плетешь! – под общий хохот воскликнул покрасневший Стенька.

– Ты думаешь, она в твоей воле ходит, а она себе иное в голову забрала! Ох, молодец, замесили на дрожжах – не удержишь на вожжах!

И с тем она проскользнула в калитку.

– Умом баба тронулась, – сказал другой пристав, Кузьма Глазынин. – Вот ходит такая, что-то там себе думает, а потом как начнет в церкви выкликать! И вчетвером ее оттудова не выведешь – лягается! Потом возят к старцам – отчитывать…

– С нами крестная сила! – произнес испуганный Никон, а Стенька подумал, что ему во время розыска для полного счастья только кликуш недоставало.

– Заходите, я кобелю цепь укоротила! – позвала женка.

Стенька, оба пристава и стрелец Трофимка Баламошный вошли на двор и поднялись на крыльцо.

Увидав таких гостей, Ивашка, сидевший на скамье и евший калиновую кулагу с хлебом, чуть не обмер.

– Ах, вот ты как? – напустился он на Стеньку. – Мало вам было той полтины? Теперь еще и на суд потянете? Почуяли, что можно из меня денег вытянуть?!

Он подумал, что Земский приказ все же решил докопаться до правды о закладе жены Марфицы за пятнадцать рублей.

– Уймись! – прикрикнул Стенька, в то время как прочие трое крестились на образа. – Ты полтину уплатил, и на том дело закрыто. А пришли мы вот за чем – позови того парня, Нечая, что у тебя живет!

– Какого Нечая? – весьма правдоподобно удивился Ивашка.

– Какого? А такого, что вчера тебе дрова колол!

– Ах, его? Ну так он дрова поколол да и прочь со двора пошел.

– Ври, да не завирайся! – прикрикнул на хозяина Стенька. – Ведомо нам учинилось, что тот Нечай – беглый, и купец Рудаков его к тебе жить определил, и по две деньги на день кормовых давал. Вот и зови Нечая! Не ты, а он нам надобен!

Ивашка Шепоткин уставился на земского ярыжку с подлинным ужасом.

– А ты как проведал?

– Запираться станешь – на дыбу пойдешь! С первой виски промолчишь – со второй заговоришь! – принялся стращать Стенька.

Он собирался было добавить про горящие веники, которыми кат гладит по ребрам несговорчивых, но тут из-за крашенинной занавески заголосила Марфица. Да как!

– Ахти мне, бессчастной, горькой сиротинушке! Останусь я вдовой ненадобной, буду меж чужих дворов скитаться, голодная, холодная, раздетая, разутая!.. Ахти мне, смертушка моя пришла!

– Люди добрые! Безвинно на дыбу тащат! Злодеи оговорили! – возвысил голос и Ивашка.

Кузьма Глазынин зажал уши, Трофимка Баламошный присел и голову в плечи втянул.

– Молчи, дура! Не мешай государеву розыску! – прикрикнул на Марфицу Стенька, но она лишь пуще соловьем разливалась.

В это время странноватая женка, войдя из сеней, прошла к печке и зашла за занавеску. Там вдруг сделалось тихо. Ивашка тоже вдруг перестал блажить. Женка вышла и направилась к Стеньке.

– Ты, молодец, коли что надобно, меня спроси. Я тут многих знаю.

– Ты уж мне наговорила! – огрызнулся Стенька.

– Что увидела, то и сказала. А Нечая и точно увезли. Приезжали за ним на санях. Так что тебе его уже не тут искать надобно.

– А кто приезжал? – Стенька решил, что от женки будет больше толку, чем от заполошного семейства Шепоткиных.

– А кто привез, тот и увез.

– Купец Рудаков, что ли?

– Этого я знать не могу. А вот что скажу – никогда раньше тут этого человека не встречала. Иванушка! – Она повернулась к Ивашке. – Кто тебе этого подкидыша сосватал?

– Да купец Рудаков же!

– А кто он таков, откуда взялся?

– В дороге сошлись, как я из Касимова ехал, и он там был со своими возами…

– И сговорились, чтобы тот Нечай у тебя пожил? – осторожно вмешался Стенька. – Да ты не бойся, что беглого к себе пустил, это он пусть боится! Вольно ему парней сманивать!

– Ахти мне! – взвыл Ивашка, и таким же криком отозвалась Марфица.

Стенька замахал на Ивашку руками.

– Помолчал бы ты, Иванушка! А как того Рудакова звать-величать? – спросила женка.

– А звать его Перфилием, а по отчеству – не помню… – хмуро отвечал Ивашка. – Мне до него дела нет. Я за него не ответчик!

– А живет он где? Ты, Иванушка, добром скажи! – потребовала женка, да как! Брови сошлись, с лица она сделалась как те рыси, которых для государевой потехи выкармливали зверовщики Семеновского потешного двора.

– Да ведь он меня в гости не зазывал! Я даже не знаю, есть ли у него на Москве двор-то! Коли он парня своего мне подсунул!..

– А парня как звать? – не давая земскому ярыжке и слова молвить, продолжала вести розыск разумная женка. – Нечай – это по-домашнему. А крещен каким именем?

– А я откуда знаю! Меня на крестины не звали!

– Ты кому другому, Иванушка, а не мне огрызайся! – предупредила женка. – Вот уйду сейчас вовсе – кто твою скорбную ногу править станет? Меня бабка Козлиха потому и прислала, что я это могу, а у нее уже не так получается.

И повернулась к Стеньке.

– Ты, молодец, больше от него ничего и не выведаешь. Я его знаю – он всю дорогу от Касимова до Москвы пьян был. Его, как мертвое тело, везли. А про того купца Рудакова скажу – не стар, боек, шуба у него и точно дорожная – волчья, поди. Ростом невелик. И уж не знаю, показалось иль нет, а одно плечико у него выше другого. Шуба большая, поди разбери…

Женка приподняла левое плечо, задумалась, припоминая, приподняла правое…