– Опять же, – продолжала баба Стася, – люди есть разные. Вот ты, к примеру, в таком положении вежливо бы днем явилась – так, мол, и так, бывшая хозяйка прислала, пакетик в тайничке позабыла. А если человек весь век по тюрьмам, то он иначе просить не умеет, как кулаком. Он уже не так устроен, как мы с тобой. Может, сам по себе он еще и не так уж был плох, – а тюрьма всякого погубит. Еще никто оттуда лучше, чем был, не возвращался. Хуже – это да, это бывало.

Баба Стася говорила общеизвестные вещи. При нужде я и сама кому угодно наговорила бы таких прописных истин. Да, люди от природы разные – истина первая. Да, для уголовника лучший, если не единственный способ без затруднений побывать в квартире – придушить на полчасика хозяйку и взять ключи. На то он и уголовник. Абстрактно все эти истины я знала. Когда увидела их в конкретном применении – не желала верить собственным глазам.

– А дальше все совсем просто. Ты ладошками тепло и холод чуешь? – вдруг спросила баба Стася.

Не знаю, как насчет тепла и холода, но какие-то странные способности у меня есть. Мне приходится иногда массировать бегемотиц – так, на скорую руку, когда они чего-нибудь потянут или остеохондроз даст себя знать. Однажды прямо на тренировке у одной бегемотицы отнялась левая рука. Шуму было! Единственное во всей медицине, в чем я ориентируюсь, – это массаж. Я прикрикнула на свое стадо, чтобы не кудахтали – мол, это все минутное дело. И стала массировать бесчувственную руку. Результата, конечно, не было никакого. Я вспомнила старое правило – массаж при травме нужно вести выше места поражения. Определила границу чувствительности и принялась мять плечо и спину. Тут оно и случилось. Где-то под лопаткой я ощутила как бы бугорок. Он вырос и приник верхушечкой к кончику моего пальца. Я с силой нажала на него, загоняя обратно в спину, и тут моя пациентка заверещала – по руке мурашки побежали, да еще какие свирепые! Так и должно быть, ответила я, продолжая растирать ее левую лопатку и жать на бугорок. Мурашки – это было замечательно! Через минуту чувствительность в руку вернулась полностью, а бегемотицы уставились на меня с религиозным почтением. Вообще они удивились меньше, чем я сама. Потом я не поленилась и проконсультировалась у знакомого врача. Оказывается, я набрела на точку с китайским названием, отвечающую за остеохондроз. Потом я таким же методом тыка нашла на бегемотицах еще несколько точек – в общем, что-то мои пальцы чуяли.

Эту историю я рассказала бабе Стасе, и она успокоилась.

– Значит, и без меня найдешь спрятанное, – сказала она. – Могла бы я тебе помочь, да только лучше привыкай сама.

– А ты, бабушка, научишь меня глаза отводить?

– Этому обучу. Невелика наука. А теперь полечу-ка я к подружкам досидеть.

– Зачем, бабушка? Скучно же тебе с ними!

– А ты не понимаешь? Все мы одним грехом повязаны, все душу дьяволу продали, хоть и с добрым намерением. Вот сидим мы вместе – и вроде не так нам страшно. А отколется кто-нибудь одна – других сомнение возьмет, не нашла ли она ход к спасению да не спаслась ли тайком от всех? Нет, лучше уж честно сидеть с этими бедолагами.

– А ты сама – разве не боишься?

– Ну, побаиваюсь… Так ведь я хитрая! Я ведьмовской дар получила, чтобы зерно из колхозного амбара незаметно украсть, а потом его на добрые дела пустила. И опять же – я по справедливости это зерно взяла, не может быть, чтобы человек всю весну и все лето спину горбил, а ему за это – горсточку на трудодень. Все зачтется! Я же не сижу за пирогами и не жду околеванца! Помяни мое слово – выручит нас всех Зелиал. А то еще, может, своего ангела справедливости найдет. Совсем ладно будет.

Она вздохнула.

– Встретились мы тогда – я молодая, он вроде бы тоже. Запал в душу! Никому не говорила, засмеют, а тебе скажу. Ты не больно смешливая. И вот сколько лет прошло – я седая, старая, а он – все такой же. Погляжу на него – словно и лет этих не бывало.

Баба Стася замолчала.

– Всякое у меня в жизни было. И мужу верности не соблюла, не то, что другие. Полсела у нас вдов было. Иная так до смерти и блюла, это я доподлинно знаю. А я – нет. И вот теперь могу тебе сказать, одна у меня была думка – уж если не он, нечистая сила, бес треклятый, так пропадай моя телега, все четыре колеса! Диковинно, правда? Ну, ладно уж, лети! Лети!..

* * *

Каждую ночь это повторяется – из-под земли вырастают белые тени, вся радость которых отныне – полет и справедливость.

Давным-давно умерли и Теофиль Готье – поэт, и Карлотта Гризи – его синеглазая подруга, танцовщица, и Жюль Перро – танцовщик, которого она тоже когда-то любила и который сочинил ей танцы. Те трое, тот извечный треугольник… Они и не знали, что угадали правду.

А я это знаю. И до них каждую ночь виллисы во главе с повелительницей Миртой неслись над землей. И после них несутся. Они лишь развели в стороны пару дев с гипсовыми лицами и в неживых веночках, чтобы поставить между ними еще одну – Жизель. И все изменилось – милосердие стало расшатывать изнутри непоколебимую справедливость виллис. Правда, Жизели удалось спасти лишь одного человека – именно того, кто, на мой взгляд, и не заслуживал спасения из ее рук. Только одного…

Но она летит вместе с ними, она среди них – воплощенное сомнение. А вдруг белая справедливость не безупречна?

И потому их танец прост, а ее танец – загадка даже для нее самой. Она никогда не знает, как станцуется будущей ночью. Потому что неизвестно – кто встретится на пути.

* * *

Это оказался пистолет.

Я нашла его на кухне.

Когда здесь установили газовую плиту, то обычную дровяную не убрали. Решили – если хозяйка захочет, вызовет мастеров, они разберут это чудище, заодно и целый угол на кухне высвободится. А хозяйке было не до того. И плита ей не мешала. Так она и достояла до появления Сони. А у Сони тоже до нее руки не дошли.

Коробка с пистолетом и патронами была засунута глубоко в топку – точнее, даже не в саму топку, а в пространство под ней, куда сквозь решетку проваливается зола. С меня семь потов сошло, я квартиру раз десять обошла по периметру, растопырив пальцы и скользя ладонями по всем стенам, на всякой высоте. О печке я подумала в последнюю очередь – еще и потому, что, как положено комфортабельной горожанке, не представляла ее внутреннего устройства. К тому же я не знала, что искала. И не подозревала, что туда можно затолкать такую большую коробку.

Когда мои руки ощутили холод, я подумала, что это холод от кирпичей и от тяжелых чугунных колец, обнаруженных под клеенкой. Вот что сбило меня с толку. Ведь в первый раз я прошлась только по верхней поверхности плиты. И лишь к концу поисков додумалась обследовать ее бока.

Струя холода оказалась настолько сильной, что я сразу полезла отворять топку. Ну и перемазалась, конечно, как черт.

Это был, мне кажется, «макаров». Мы еще в школе стреляли из «макарова», и я выбивала не меньше восьмидесяти пяти. Заряжать его я тоже умела.

И вот я зарядила этот пистолет и стала расхаживать по Сонькиной квартире, играя то ли в ковбоя, то ли в гангстера. Я воображала, что сзади раздался шорох, и мгновенно оборачивалась уже со вскинутым пистолетом. Мне безумно хотелось сделать хоть один выстрел – у нашего школьного «макарова» был изумительно плавный спуск, пуля вылетала от одного намека на прикосновение, и я научилась этим пользоваться. Пистолет был все-таки тяжеловат для моей руки, и я слегка его качала вверх-вниз, стреляя при мгновенном совмещении мушки с центром мишени. Но тут я угодила в собственную ловушку. В Сонькину квартиру-то я попала через окно и убраться отсюда могла только в вороньем виде. А как унести пистолет с коробками патронов? В клюве? Даже если хватит силенок – меня же собьет камнем любой мальчишка, увидевший это странное зрелище. Так что оставалось спрятать находку на прежнее место, дождаться во дворе Соню и умудриться вынуть оружие незаметно уже в ее присутствии.

Мы договорились, что она придет к пяти. Без трех пять я вылетела из окна, в пустой подворотне перекинулась и кротко села ее ждать.

Прождала до шести.

Сонька пришла совершенно невменяемая.

– Ну, что еще случилось? – спросила я.

– Таня Бочкун пропала. Уже третий день дома не ночевала, – взволнованно сказала Соня. – Я бы таких родителей стреляла! Собственными руками!

Оказалось – мать сгоряча выгнала из дому двенадцатилетнюю дочку из-за какой-то ерунды – то ли немытого пола, то ли немытой посуды, вспомнив при этом и прошлые грехи, вроде двойки по литературе и потерянного кошелька с десятью рублями. Девочка, видно, была упрямая, и мать с этим упрямством уже сталкивалась, потому и сорвалась на скандал.

Она подняла тревогу только на следующий день – была уверена, что дочка ушла ночевать к бабушке. Но у бабушки Таня не появлялась. Тогда начались бестолковые поиски – у подружек, давным-давно проживающих на дачах, у дальних родственников, к которым девчонку приходилось затаскивать в гости под страхом репрессий. Наконец, обессилевшая мать оставила заявление в милиции и побрела в школу – искать классного руководителя. Как будто Сонька могла хоть чем-то помочь!

И вот тут я ошиблась.

У Соньки оказалась знакомая – на телевидении, в «Новостях». Она пообещала, что фотографию девочки покажут в вечерней программе. Сонька потому и опоздала, что возила туда эту фотографию.

Мы наскоро перекусили вместе, и я потащила Соньку на тренировку. Насчет желудочных колик у Соньки я не беспокоилась – не такой человек, чтобы перетрудиться в зале! Кое-каких результатов она, конечно, достигла, а потом немедленно дала себе послабление.

Мы шли по городу – слева у меня находилась Сонька, а справа – спортивная сумка. Наверху в ней лежала коробка с патронами и заряженным пистолетом. И я мечтала – ну, появись только, маньячок! Ну, появись! Посреди улицы я срежу тебе клок волос метким выстрелом! Или ухо. Ну, появись только – не обрадуешься!

После тренировки я планировала забрать Соньку к себе ночевать. Даже ужин заранее приготовила – начистила картошки и оставила ее в кастрюле с холодной водой, чтобы прийти – и сразу поставить на огонь. Вареная картошка с творогом и сметаной – это замечательно.

Но домой мы попали довольно поздно. Одновременно с нами в соседнем зале качаются атлеты – ну так их тренер сдуру запер моих коровищ в душе, а сам ушел с ключом домой. Пришлось преследовать.

Покормив и уложив Соньку, я пошла принять ванну. Без ванны на сон грядущий я – не человек.

Тут и появился Зелиал.

Самое интересное – я нисколько не смутилась. Возможно, еще и потому, что была по уши в пенке. Ванна с пенкой – одна из немногих моих радостей.

– Добрый вечер, – сказал Зелиал. – Я проститься пришел. Теперь меня долгое время, возможно, не будет.

– Куда же вы собрались?

Он присел на край ванны.

– Трудно объяснить. Намекнули мне, что один маг вроде бы умеет вызывать ангела справедливости! Вот, лечу искать мага. Правда, неизвестно, что из этого получится. С магами держи ухо востро. Поэтому я вот что решил сделать…

Из-под плаща он достал стопку разноформатных листков. Сверху лежал мой договор.

– Гори они синим пламенем! – стараясь казаться беззаботным, воскликнул Зелиал. – Семь бед – один ответ!

И пламя действительно было синим.

Пепел он аккуратно стряхнул в раковину и залил водой.

– А я пистолет нашла, – похвасталась я. – Руками почувствовала! Потом, когда коробку в руки взяла, сквозь промасленную бумагу увидела.

– Руками – это баба Стася научила? – спросил он. – Хорошая бабушка. Я ее еще молодой помню. Обязательно ей скажите, что я договор сжег. Пусть вздохнет спокойно! И еще скажите такие слова – она свое уже получила. Если по справедливости – то уже получила, и пусть больше ни о чем не волнуется.

– Что-то мне ваш голос не нравится, – забеспокоилась я. – Вы что-то такое затеяли…

– Да, – честно сказал он. – Я не знаю, что из этого получится. Поэтому всех отпускаю на свободу. Так будет лучше всего. Они отстрадали. А если за кем-то и остался еще маленький долг – жизнь взыщет. Вот только за вас обидно. Не успел помочь. Даже не придумал еще, как помочь.

– Я сама справлюсь, – гордо ответила я. – Теперь у меня есть пистолет! Я найду его и так припугну, что не обрадуется!

– Вообще-то огнестрельное оружие следовало бы сдать в милицию… – неуверенно заметил Зелиал.

– Вот когда моя милиция будет меня беречь и защищать, я пойду и сдам пистолет, – пообещала я. – Честное слово!

И он понял, что это будет еще не скоро.

– Поосторожнее с ним все-таки, – попросил демон.

– Ничего, я умею. И ни один патрон даром не истрачу.

Зелиал улыбнулся, протянул тонкую, голубоватой бледности руку и вынул из моего узла свое черное перышко.

– Забираете? – растерялась я.

– Да в нем теперь, пожалуй, уже никакой колдовской силы не осталось, – усмехнулся демон. – Разве что оставить на память?

– Оставьте, – попросила я его. – Хоть такая память…

– Если вам угодно… – он сунул перо обратно в узел и установил его там торчком, как у индейского вождя. Это прощальное веселье и баловство грустного демона очень мне не понравились. А когда он провел холодной ладонью по моему лбу и щеке, стало совсем странно. Как будто эта ласка разбудила меня спящую, и оборвался сонный бред, и вокруг был мой хороший утренний мир, и вообще все стало хорошо.

– Вот так, – непонятно почему удовлетворенным голосом сказал Зелиал. – А теперь я лечу. Мне нужно в строго определенную минуту уйти в иное пространство. Там все построено на игре совмещений, видите ли. Если я пропущу совмещение этой ночи, то другое долго рассчитывать придется. Удачи вам!

– И вам удачи! – воскликнула я, приподнимаясь по грудь из ванны. Я поняла, что если не обниму его сейчас, то удачи никакой не будет! Но он уже обратился в столб тумана и стал втягиваться в щель между вентиляционной трубой и стенкой.

Мне надо было в тот момент, когда его пальцы скользили по моему лицу, поцеловать его руку! Вот что я вдруг поняла, хотя еще не могла осознать, почему бы.

Уютная ванна потеряла для меня всю прелесть. Я встала и включила душ. Мне надо было смыть с себя что-то этакое – не грязь, разумеется, я вообще до жути чистоплотна, а как будто пленку. Взяв головку душа в руки, я лупила себя со всех сторон тугими струями, и уходило что-то надоевшее, застарелое, лет примерно восемь мешавшее мне жить.

Ощущение пробуждения – иначе я не могла назвать свое новое чувство. И это даже озадачило меня – пробуждение нашло когда являться, во втором часу ночи! И придется мне теперь ворочаться рядом с Сонькой. Я вообще не терплю посторонних в постели, разве что в исключительных случаях. А теперь все сложилось вместе – и прощай, сон! До рассвета промучаюсь, не иначе.

Но вышло совсем не так.

Я легла. Сонька под своим одеялом была такая теплая, что я это резко ощутила и умилилась. Мне захотелось, чтобы рядом, и не за двумя одеялами, было живое тепло, к которому в любой миг можно приникнуть. И я удивилась – как же я жила все это время? А главное, зачем и почему я так жила? Заставили меня, что ли? Почему я даже не пыталась внести в свою жизнь тепло? Откуда взялось упрямство, породившее в недобрую минуту мое вечное заклинание: «Я никому не нужна, но и мне никто не нужен!»

Рядом была Сонька, всего лишь Сонька. Если бы рядом был пес или кот, я все равно бы задумалась о природе и свойствах живого тепла. И, возможно, додумалась бы до того, что самое сильное, мощное, густое тепло возникает под мужской ладонью на женской щеке. Даже если эта ладонь прохладна, как ночной ветер.

Но я неожиданно для себя уснула, привалившись к Сонькиному боку, а когда проснулась – она уже вылезла из постели, сидела на краю, кутаясь в одеяло, и с интересом на меня смотрела.

– Доброе утро, – сказала я.

– Доброе, – согласилась Соня. – Я сейчас на тебя смотрела и удивлялась, как человек во сне меняется. У тебя же вечно такое лицо, будто ты готова всех перекусать. А во сне – ну ни капельки.

– Это была не я, – странное подозрение смутило меня.

– Не просыпайся, – попросила Соня. – Я сама чай заварю и бутерброды намажу, ты только не просыпайся.

– Я уже проснулась.

– Тогда все это очень странно…

В Сонькиных словах вроде не было ничего удивительного – ей от меня немало доставалось, сперва на тренировках, потом за пределами зала. Я особа языкастая. Невзирая на это, она умудрилась понемногу привязать меня к себе. Видно, готова была терпеть мою кусачесть ради ощущения надежного, чуть ли не мужского плеча. Именно так я всегда понимала наши отношения.

Но сейчас они вдруг оказались совсем иными, и я даже не могла нашарить слов, чтобы объяснить их самой себе.

Я встала и подошла к зеркалу.

И мне не удалось сосредоточиться, чтобы встретить спокойный, уверенный и внимательный взгляд оттуда. А уж придавать лицу спокойствие я научилась вроде бы давным-давно.

Точно какую-то пленку унес на своих ладонях Зелиал. Мне не удавалось натянуть маску. Это раздражало. А когда я понемногу, словно сон из кусочков, сложила свой разговор с демоном, то стало мне совсем кисло. Я поняла, в чем дело, – это прощание выбило меня из колеи.

И потому я вся устремилась к единственному человеку, перед которым могу сейчас выговориться, – а такой потребности у меня не было, пожалуй, с юности. Меня понесло к бабе Стасе – причем я же совершенно не знала, где и как ее искать!

Спровадив Соньку, я устремилась туда, где меня ждали лишь по вторникам.

Анна Анатольевна открыла мне дверь, и. я впервые увидела ее улыбающейся. Она была растрепана, в халате и босиком, даже без тапочек.

– Вы меня разбудили! – объявила она, хотя был уже одиннадцатый час. – Заходите! Завтракать будете?

Я окинула взглядом прихожую, случайно заглянула во все распахнутые двери – в ванную, кладовку, на кухню, – и все поняла. В прихожей стояли два чемодана, на вешалке висело летнее мужское пальто, в ванной на видном месте стоял таз с замоченными рубашками, а на разложенном диване, который я углядела сквозь портьеры, спал высокий крупный мужчина, седой и с лысиной.

– Муж вернулся! – поймав мой взгляд, с гордостью сообщила Анна Анатольевна. – Выставила его молодая-то. Вот – жить будем…

Я спросила адрес бабы Стаси и быстренько исчезла.

Бабу Стасю я обнаружила на лавочке перед подъездом. Она читала соседкам письмо от дочери. Увидев меня, она быстренько свернула свой бенефис, сделала знак, и мы поднялись к ней в гости.

– Так и думала! – воскликнула она, когда я передала ей прощальные слова Зелиала. – Умница он и добрый. Где-то в глубине души верила я, что он всех нас на свободу отпустит, да и карает не за грехи наши глупые, а за мысль – душу нечистому продать. Да за само желание душу свою навеки погубить уже карать надо!

– Так что, бабушка, – вернула я ее от философских мыслей на землю, – придется мне теперь без него разбираться со своим маньячком. Он это знает и не возражает. Ты все грозилась обучить меня глаза отводить – ну, давай, я готова.

Баба Стася задумалась.

– А ведь не могу! – растерянно сказала она. – Ей-богу, не могу! Забыла! Словно и не умела никогда! Стой… поняла! Это же он договор сжег, и все силу утратило – и наша купля-продажа, и плата за душу с ней вместе!

Тут и меня охватило отчаяние. Из этого следовало, что и я лишилась всех своих способностей! Хотя – проник же мой взгляд сегодня сквозь портьеры?

– Баба Стася, а перекидываться?

Она неуверенно провела по себе руками.

– Перо! – вдруг воскликнула она, шаря в волосах. Но пера не было.

– И такой памятки не оставил… – пригорюнилась баба Стася.

– Мне оставил, – и я достала из узла свое заветное перышко, – Вот…

Баба Стася внимательно его рассмотрела.

– А ну, перекинься! – вдруг велела она.

Я сунула перо в волосы и мгновенно обернулась вороной.

– Обратно вертайся, – сказала баба Стася. – Ничего не разумею. Что ж он тебя-то на свободу не отпустил? Ты же из нас из всех самая невинная!

Я тоже задумалась – и внезапно поняла, в чем тут дело.

– Баба Стася, он-то отпустил! Он только забыл, что мы договор в двух экземплярах составили! Как полагается! Свой экземпляр он сжег, но мой-то, со всеми подписями, цел! Ясно?

– И не сожжешь? – пристально глядя мне в глаза, спросила баба Стася.