Глава 9

В канун Рождества небо покрылось облаками и грозило дождем. Ночью еще и потеплело, и грязь во дворе перемесили коровьи копыта. Стены спальни Мэри стали влажными на ощупь, а в углу, на отставшей штукатурке, появилось огромное желтое пятно.

Мэри высунулась из окна, и мягкий влажный ветер обдувал ей лицо. Через час Джем Мерлин будет ждать ее на пустоши, чтобы отвезти на Лонстонскую ярмарку. Она же никак не могла решить, ехать с ним или нет. За эти четыре дня Мэри стала старше, и лицо, смотревшее на нее из треснутого, покрытого пятнами зеркала, выглядело осунувшимся и усталым.

Под глазами виднелись темные круги, щеки ввалились. Мэри плохо спала и почти ничего не ела. Впервые она заметила сходство между собой и тетей Пейшенс. У них были одинаковые морщины на лбу, одинаковый рот. Если еще поджать губы и начать их прикусывать, то Мэри будет вылитая тетушка. Ее ужимки легко было перенять, так же как и манеру нервно сплетать пальцы, и Мэри отвернулась от предательского зеркала и принялась шагать взад-вперед по тесной комнатушке. Последние несколько дней она старалась больше времени проводить в своей каморке, ссылаясь на простуду. Заводить разговоры с тетей, даже самые короткие, Мэри опасалась: глаза выдали бы ее. Женщины смотрели бы друг на друга с одинаковым немым ужасом, с одной и той же затаенной мукой; и тетя Пейшенс все поняла бы. Теперь у них была общая тайна – тайна, о которой они не должны были никогда не говорить между собой. Интересно, сколько лет тетя Пейшенс хранила этот секрет в мучительном молчании? Никто никогда не узнает, сколько она выстрадала. Куда бы она ни уехала, эта боль будет ее преследовать. Она не отступит. Мэри больше не удивляли бледное, подергивающееся лицо, руки, теребящие платье, расширенные, остановившиеся глаза. Теперь, когда она все знала, она прекрасно понимала ее состояние.

Сначала Мэри чувствовала себя больной, смертельно больной; в ту ночь она лежала на кровати и молила ниспослать ей милосердный сон, но и в этом ей было отказано. В темноте девушке чудились незнакомые лица: изможденные лица утопленников. Там был и ребенок со сломанными запястьями, и женщина с прилипшими к лицу длинными мокрыми волосами, были испуганные лица мужчин, не умевших плавать. Иногда Мэри казалось, что среди них – и ее отец с матерью; они смотрели на дочь широко раскрытыми глазами, губы у них были мертвенно-бледные, и они протягивали к ней руки. Возможно, то же самое видела тетя Пейшенс по ночам, одна в своей комнате; призраки являлись ей и умоляли, а она отталкивала их прочь. От нее им не дождаться помощи. На свой лад тетя Пейшенс тоже была убийцей. Она убила этих людей своим молчанием. Ее вина была столь же велика, как и вина самого Джосса Мерлина, ибо она была женщиной, а он – чудовищем. Он привязал ее к себе плотскими узами, и она не отвергла его.

Теперь, на третий день, ужас отступил, и Мэри чувствовала себя ко всему безразличной, в одночасье постаревшей и безмерно усталой. Острота переживания притупилась. Мэри стало казаться, что в глубине души она была готова к тому, что случилось. Вид Джосса Мерлина, стоявшего в тот первый вечер под навесом крыльца с фонарем в руке, был предостережением, а громыхание дилижанса, затихающее вдали, звучало как прощание с миром.

В былые дни в Хелфорде ходили разговоры о тех, кто грабит корабли: обрывки слухов, передаваемых на деревенских улицах, рассказанная шепотом история, загадочный кивок… Но люди там были немногословны, и разговоры быстро заглохли. Двадцать или даже пятьдесят лет назад, когда ее отец был молод, слухи, возможно, и не имели под собой никакой почвы. Но сейчас настали иные времена. Она снова и снова видела перед собой лицо дяди и слышала, как он шепчет ей на ухо: «Разве ты никогда раньше не слышала о тех, кто грабит разбитые суда?» Представить только, тетя Пейшенс жила с этим десять лет… Мэри больше не считалась с дядей. Она перестала его бояться. Только ненависть осталась в ее сердце, ненависть и отвращение. Он утратил все человеческое, превратившись в зверя, выходящего на охоту по ночам. Теперь, когда Мэри видела его пьяным и узнала, каков он на самом деле, Джосс Мерлин не мог ее испугать. Ни он и ни кто другой из его компании. Они – зло, разъедающее всю округу, и Мэри не успокоится, пока их не растопчут, не вычистят и не уничтожат. Жалости они не дождутся.

Оставались тетя Пейшенс – и Джем Мерлин. Он ворвался в мысли Мэри против ее воли, и он ей не нужен. И без Джема ей было о чем подумать. Он слишком похож на брата: глаза, губы, улыбка. Вот где таилась опасность. Мэри узнавала в Джеме дядю – в его походке, в повороте головы; и она понимала, почему десять лет назад тетя Пейшенс сваляла такого дурака. В Джема Мерлина легко влюбиться. До сих пор мужчины не очень-то для нее много значили; слишком много было работы на ферме в Хелфорде, чтобы думать еще и о них. Были парни, которые улыбались Мэри в церкви и ходили с ней осенью на пикники; однажды сосед поцеловал ее за стогом сена после стаканчика сидра. Все это было очень глупо, и с тех пор Мэри избегала этого человека; он был вполне безобидным парнем, который через пять минут забыл о случившемся. Во всяком случае, она никогда не выйдет замуж; Мэри давно так решила. Она потихоньку накопит денег, купит ферму и будет жить там одна. Мужской работы она не боится. После того как Мэри навсегда вырвется из трактира «Ямайка» и сумеет устроить для тети Пейшенс какой-никакой дом, у нее вряд ли найдется время думать о мужчинах. И тут, вопреки ее воле, опять появлялось лицо Джема Мерлина, заросшее щетиной, как у бродяги, и его грязная рубашка, и смелый, вызывающий взгляд. В нем не было нежности, Джем груб, ему присуща определенная жестокость, он вор и лжец. Этот человек воплощал в себе все, чего Мэри боялась, что ненавидела и презирала; но она знала, что может полюбить его. Природе нет дела до предубеждений. Мэри решила, что мужчины и женщины похожи на животных на ферме в Хелфорде, все живые существа подчиняются одному общему закону притяжения: если есть какое-то внешнее сходство или что-то общее в характере, значит их потянет друг к другу. Этот выбор делает не разум. Животные не рассуждают, как и птицы в воздухе. Мэри не была ханжой; она выросла на земле и слишком долго жила в окружении птиц и зверей, видела, как они спариваются, рожают детенышей и умирают. В природе не слишком много романтики, не станет она искать ее и в своей жизни. Дома Мэри видела, как девушки гуляют с деревенскими парнями: там были и пожатия рук, и румянец смущения, и долгие вздохи, и любование лунной дорожкой на воде. Мэри наблюдала, как они идут по тропинке позади фермы – ее называли Тропинкой влюбленных, хотя у людей постарше было для нее более подходящее словечко, – и парень обнимает девушку рукой за талию, а она положила голову ему на плечо. Они смотрели на звезды и на луну или на пламенный закат, если стояло лето, а Мэри, выходя из коровника, мокрыми ладонями утирала пот с лица и думала о новорожденном теленке, которого она оставила рядом с его матерью. Девушка смотрела вслед удаляющейся парочке, и улыбалась, и пожимала плечами, и, входя в кухню, говорила матери, что и месяца не пройдет, как в Хелфорде опять будет свадьба. А потом звонили колокола, и резали пирог, и парень в воскресной одежде стоял на ступенях церкви с сияющим лицом, переминаясь с ноги на ногу, а рядом томилась невеста, одетая в муслин, с завитыми по торжественному случаю волосами. Но вот еще и года не прошло, и луна и звезды могут сиять хоть всю ночь, а нашей парочке до этого и дела нет. Парень приходит домой вечером, устав от работы в поле, и раздраженно кричит, что ужин подгорел, что его и собака есть не станет, а девушка огрызается сверху, из спальни; у нее оплывшая фигура, кудряшки исчезли; она ходит взад-вперед со свертком в руках, а сверток мяукает, как кошка, и не желает спать. Какие уж тут лунные дорожки. Нет, Мэри не питала романтических иллюзий. «Любовь» – красивое слово, но не более того. Джем Мерлин – мужчина, а она женщина, и что ее привлекало в нем: руки, лицо или улыбка, – она не знала, но что-то внутри ее отозвалось, и самая мысль о Джеме раздражала и возбуждала одновременно. Она изводила Мэри и не оставляла в покое. Девушка решила, что должна снова его увидеть.

Мэри еще раз взглянула на серое небо и низкие облака. Если она собирается в Лонстон, то уже пора одеваться и выходить. Никаких оправданий от нее не дождутся; за последние четыре дня девушка ожесточилась. Тетя Пейшенс может думать, что ей угодно. Если у нее есть хоть капля интуиции, она должна догадаться, что Мэри не хочет ее видеть. Ей достаточно только посмотреть на своего мужа, на его налитые кровью глаза и трясущиеся руки, и она все поймет. Еще раз, может быть последний, пьянство развязало ему язык. Трактирщик выболтал свой секрет, и теперь его будущее в руках Мэри. Она еще не решила, как использовать эти сведения, но больше она его покрывать не будет. Сегодня она отправится в Лонстон с Джемом Мерлином, и на этот раз отвечать на вопросы придется ему; придется Джему присмиреть, когда он поймет, что Мэри их больше не боится и может уничтожить, когда захочет. А завтра – ну, завтра видно будет. Ведь есть еще Фрэнсис Дейви, пообещавший, что в его доме в Олтернане она всегда найдет приют.

Что за странный сочельник, размышляла Мэри, шагая через Восточную пустошь. Ястребиная вершина служила ей ориентиром, а холмы по обе стороны остались позади. В прошлом году она в это время стояла на коленях в церкви рядом с матерью и молилась о том, чтобы здоровье, и сила, и смелость были ниспосланы им обеим. Мэри молилась о душевном покое и безопасности; она просила, чтобы Господь подольше сохранил для нее мать и чтобы их ферма процветала. В ответ пришли болезнь, нищета и смерть. Теперь Мэри одна; она опутана сетями жестокости и преступления, живет под кровом, который ненавидит, среди людей, которых презирает; она идет через бесплодную, недружелюбную пустошь на встречу с конокрадом и человекоубийцей. В это Рождество она не станет молиться Богу.

Мэри ждала Джема на возвышенности у Тростникового брода и издали увидела направляющуюся к ней маленькую кавалькаду: пони, крытую двуколку и двух лошадей, привязанных сзади. Возница в знак приветствия поднял кнут. Мэри почувствовала, как краска бросилась ей в лицо и тут же схлынула. Эта слабость причиняла девушке мучения; о, если бы она была осязаемой и живой! Тогда Мэри могла бы вырвать ее и растоптать. Она засунула руки под шаль и ждала, нахмурив лоб. Джем свистнул, подъехав к ней, и бросил к ее ногам сверток.

– С наступающим! – сказал он. – Вчера у меня в кармане лежала серебряная монета и прожгла там дырку. Это новый платок для твоей головки, мисс.

Мэри собиралась при встрече быть сдержанной и молчаливой, но такое вступление сделало ее намерение трудновыполнимым.

– Ты очень добр, – сказала она. – Но, право, ни к чему было так тратиться.

– Ерунда. Не впервой, – отозвался Джем, окинув ее с головы до ног холодным, нагловатым взглядом и насвистывая что-то невнятное. – А ты рано пришла, – продолжал он. – Боялась, что я уеду без тебя?

Мэри забралась в повозку рядом с ним и взяла в руки вожжи.

– Как приятно снова править лошадьми, – сказала она, проигнорировав его замечание. – Мы с матерью раз в неделю ездили в Хелстон по базарным дням. Кажется, все это было так давно. У меня сердце болит, когда я об этом думаю; как мы с мамой смеялись вместе, даже в тяжелые времена. Тебе этого, конечно, не понять. Тебе никогда ни до чего не было дела, кроме себя самого.

Джем скрестил руки на груди и смотрел, как девушка правит.

– Этот конь может пересечь пустошь с завязанными глазами, – заметил он. – Дай же ему волю. Он ни разу в жизни не споткнулся. Вот так-то лучше. На него можно смело положиться. Что ты сказала?

Мэри спокойно держала вожжи и смотрела на дорогу впереди себя.

– Ничего особенного, – ответила она. – Можно сказать, я говорила сама с собой. Значит, ты собираешься продать на ярмарке двух лошадей?

– И извлечь при этом двойную выгоду, Мэри Йеллан, и ты получишь новое платье, если поможешь мне. Нечего улыбаться и пожимать плечами. Терпеть не могу неблагодарность. Да что с тобой сегодня? Румянец исчез, и глаза потухли. Может, живот болит?

– Я не выходила из дому с тех пор, как мы виделись в последний раз, – сказала Мэри. – Оставалась у себя в комнате наедине со своими мыслями. А это невеселая компания. За эти четыре дня я успела состариться.

– Жаль, что ты скверно выглядишь, – продолжал Джем. – Я воображал, как прискачу в Лонстон с хорошенькой девушкой, а парни будут смотреть на нас и подмигивать. Ты сегодня скучная. Не лги мне, Мэри. Я не так слеп, как ты думаешь. Что случилось в трактире «Ямайка»?

– Ничего особенного, – сказала она. – Тетя топчется на кухне, а дядя сидит за столом, обхватив голову руками, и перед ним стоит бутылка бренди. Только я сама переменилась.

– Посетителей больше не было?

– Насколько я знаю, нет. Через двор никто не проходил.

– У тебя губы поджаты и круги под глазами. Ты устала. Я однажды видел женщину, которая выглядела так же, но на то была причина. Ее муж вернулся к ней в Плимут после четырех лет, проведенных в море. Это явно не твой случай. А может, ты обо мне думала?

– Да, я думала о тебе однажды, – ответила Мэри. – Прикидывала, кого повесят раньше – тебя или твоего брата. Насколько я понимаю, разница невелика.

– Если Джосса повесят, он будет сам виноват, – сказал Джем. – Уж если кто и сует сам голову в петлю, так это он. Мой братец изо всех сил спешит навстречу беде. Если она его настигнет – поделом, и тогда никакая бутылка бренди его не понадобится. Он закачается трезвый.

Они ехали молча; Джем играл с кнутом, а Мэри чувствовала рядом его руки. Краешком глаза она взглянула на них и увидела, что пальцы у него длинные и тонкие; в них были та же сила и та же грация, что и в руках его брата. Эти руки привлекали ее; те, другие отталкивали. Впервые Мэри поняла, что отвратительное и привлекательное существуют бок о бок и грань между ними очень тонкая. Мысль была неприятная, и девушка постаралась выбросить ее из головы. А что, если бы рядом с нею сидел Джосс, каким он был десять, двадцать лет назад? Мэри запрятала это сравнение в дальний угол своего сознания, испугавшись возникшей в ее воображении картины. Теперь она знала, почему ненавидит дядю.

Голос Джема ворвался в ее мысли.

– На что это ты смотришь? – спросил он.

Мэри подняла взгляд.

– Я случайно загляделась на твои руки, – коротко сказала она. – Они похожи на руки Джосса. Долго мы еще будем ехать по пустоши? Вон там, вдалеке, разве не вьется большая дорога?

– Мы выедем на нее ниже и сократим путь на две-три мили. Так, значит, ты замечаешь, какие у мужчины руки? Выходит, ты все-таки женщина, а не сорванец с фермы. Может, все же расскажешь, почему ты четыре дня молча просидела в своей комнате, или хочешь, чтобы я сам догадался? Женщины любят таинственность.

– Ничего таинственного тут нет. Во время нашей прошлой встречи ты спросил, знаю ли я, почему моя тетя похожа на ожившее привидение. Это ведь твои слова, правда? Тогда я не знала, ну а теперь знаю, вот и все.

Джем посмотрел на девушку с любопытством, а потом снова стал насвистывать.

– Пьянство – забавная штука, – сказал он через пару минут. – Я однажды напился в Амстердаме, когда ходил в море. Помню, я услышал, как часы на колокольне пробили половину десятого вечера, и я сидел на полу, обнимая хорошенькую рыжую девушку. А дальше сразу было семь часов утра, и я очнулся, лежа в канаве, на спине, без сапог и без штанов. Хотел бы я знать, что я делал все эти десять часов. Я думал, думал, но, ей-богу, так и не вспомнил.

– Тебе очень повезло, – сказала Мэри. – Твой брат не так удачлив. Когда он напивается, к нему, наоборот, возвращается память.

Лошадь замедлила шаг, и Мэри стегнула ее вожжами:

– Когда дядя один, он может говорить сам с собой, – продолжала Мэри, – это вряд ли подействует на стены трактира «Ямайка». Но на сей раз он был не один. Я оказалась там, когда он очнулся от своего оцепенения. И ему снились сны.

– И когда ты услышала один из его снов, то заперлась у себя в спальне на четыре дня, так, что ли? – спросил Джем.

– Так оно и было, – ответила Мэри.

Он вдруг перегнулся через нее и отобрал вожжи.

– Ты не смотришь, куда едешь. Я говорил тебе, что эта лошадь никогда не спотыкается, но это не значит, что ее нужно направлять на гранитную глыбу. Дай-ка лучше мне.

Мэри откинулась назад, предоставив Джему править. И точно, она была невнимательна и заслужила упрек. Лошадь ускорила шаг и пошла рысью.

– Что ты собираешься делать? – спросил Джем.

Мэри пожала плечами.

– Я еще не решила, – сказала она. – Приходится считаться с тетей Пейшенс. С чего это ты решил, что я собираюсь посвятить тебя в свои планы?

– Почему бы и нет? Я Джоссу не защитник.

– Ты его брат, а для меня этого достаточно. В этой истории много пробелов, и ты прекрасно вписываешься в некоторые из них.

– Думаешь, я стану даром тратить время, работая на брата?