– Я вас очень хорошо поняла, – сказала Мэри. – Я не любопытна и никогда в жизни не занималась сплетнями. Мне безразлично, чем вы занимаетесь в своем трактире, с кем общаетесь. Я буду работать по дому, и у вас не будет причин для недовольства. Но если вы хоть чем-нибудь обидите тетю Пейшенс, я вам обещаю – я немедленно уйду из трактира «Ямайка», разыщу мирового судью и приведу его сюда, и пусть вами занимается закон. Попробуйте тогда согнуть меня в бараний рог!

Мэри страшно побледнела. Она понимала: если сейчас Джосс снова заорет на нее, она расплачется, и тогда уж он станет хозяином положения. Неосторожные слова вырвались у нее помимо воли, сердце Мэри разрывалось от жалости к бедной, сломленной тетушке, и она не смогла сдержаться. Мэри не предполагала, что этим спасла себя: ее решительность произвела на дядю хорошее впечатление. Он откинулся на спинку стула и заметно расслабился.

– Неплохо, неплохо, – проворчал он. – Очень неплохо сказано! Вот теперь мы знаем, с кем имеем дело. Показываешь коготки? Славно, славно, моя ми лая. Видать, мы с тобой два сапога пара. Если уж мы будем с тобой играть, то в одной команде. Может быть, когда-нибудь у меня найдется для тебя работенка у нас в «Ямайке», какая тебе еще не встречалась. Настоящая мужская работа, Мэри Йеллан, когда приходится играть с жизнью и смертью.

Тетя Пейшенс тихонько ахнула.

– Ах, Джосс, – прошептала она, – пожалуйста, не надо!

В голосе тети Пейшенс прозвучала такая мольба, что Мэри с удивлением посмотрела на нее. Тетушка вся подалась вперед и делала мужу отчаянные знаки, чтобы он замолчал. Страдальческий взгляд тети напугал Мэри больше, чем все происшедшее этой ночью. Ее вдруг пробрал озноб и даже слегка затошнило. Почему тетя вдруг впала в такую панику? Что собирался сказать Джосс Мерлин? Мэри охватило жгучее любопытство, довольно жуткое, по правде говоря. Дядя нетерпеливо махнул рукой.

– Отправляйся спать, Пейшенс, – приказал он. – Надоело мне видеть за ужином твою мертвую голову. Мы с племянницей понимаем друг друга.

Жена сразу встала и пошла к двери, но по пути еще раз оглянулась с выражением бессильного отчаяния. Было слышно, как она почти бегом поднимается по лестнице. Джосс Мерлин и Мэри остались одни. Он отодвинул от себя пустой стакан из-под бренди и облокотился о стол.

– В моей жизни была всего одна слабость, – сообщил он, – и я тебе скажу какая. Выпивка! Это какое-то проклятие, я и сам понимаю. Никак не могу удержаться! Когда-нибудь выпивка меня погубит, и хорошая работа пропадет зря. Иногда я по многу дней не прикасаюсь к выпивке, разве что капельку, вот как сегодня. А потом вдруг жажда как нападет на меня, и я пью, что твоя губка, часами не отрываюсь от бутылки. Выпивка для меня – все: и сила, и слава, и женщины, и Царство Божие. В это время я – король, Мэри. Как будто весь мир держу в кулаке. И рай, и ад. Тогда я делаюсь очень разговорчивым и выбалтываю все свои дела направо и налево. Запираюсь в комнате и ору свои секреты в подушку. Тетка твоя запирает меня на ключ, а я, как протрезвею, начинаю барабанить в дверь, чтоб она выпустила меня. Никто об этом не знает, кроме нас с нею, да вот теперь я еще тебе рассказал. Рассказал потому, что я уже немного выпил и не могу держать язык за зубами. Но я не такой пьяный, чтобы совсем уж потерять голову. Не такой еще пьяный, чтобы рассказать тебе, почему я живу в этом богом забытом месте и почему я – хозяин трактира «Ямайка». – Его хриплый голос понизился почти до шепота. Торф едва тлел в очаге, по стене протянулись тени, похожие на длинные пальцы. Свечи тоже догорали, отбрасывая на потолок чудовищно искаженную тень Джосса Мерлина. Он с глупой пьяной улыбкой приставил палец к носу Мэри. – Этого я тебе не сказал, Мэри Йеллан. Нет, у меня еще осталась капля ума… и хитрости. Если хочешь узнать больше, спроси свою тетю. Она тебе расскажет сказочку. Я слышал, как она сегодня плела, будто у нас здесь собирается хорошее общество и сквайр снимает передо мной шляпу. Вранье, все вранье! Одно я тебе скажу, потому что ты это и так узнаешь. У сквайра Бассата не хватит духу даже нос сюда сунуть. Если он встретит меня на дороге, наверное, перекрестится да пришпорит свою лошадь! И все наши драгоценные помещики тоже. Здесь больше не останавливаются ни дилижансы, ни почтовые кареты. А, мне плевать; у меня клиентов хватит. Пускай помещики обходят меня стороной, мне от этого только лучше. Да уж, у нас выпивают, и еще как! Кое-кто приходит в «Ямайку» в субботу вечером, а кое-кто запирается на замок и прячет голову под подушку, заткнув уши! Бывают такие ночи, когда ни одно окошко на пустоши не светится на целые мили вокруг, только в трактире «Ямайка» пылает огонь. Говорят, песни и крики слышно аж на фермах под Раф-Тором. В такую ночь ты можешь и сама заглянуть в бар, если захочешь, вот тогда и увидишь, какое у меня собирается общество!

Мэри сидела очень тихо, вцепившись руками в сиденье стула. Она не смела пошевелиться, боясь, как бы у него снова не переменилось настроение. Она уже поняла, что он может в один миг перейти от откровенности к самой бесцеремонной грубости.

– Все меня боятся, – продолжал Джосс, – вся их поганая свора! Боятся меня, а я никого не боюсь! Я тебе говорю: кабы я был образованный да ученый, я мог бы потягаться хоть с самим королем Георгом! Пьянство вот только меня губит, пьянство и горячая кровь. Это наше родовое проклятие, Мэри. Не было еще такого случая, чтобы кто-нибудь из Мерлинов умер в своей постели. Моего отца повесили в Эксетере. Он поссорился с одним типом и убил его. Моему деду отрезали уши за воровство. Его отправили в ссылку, он умер в тропиках от укуса ядовитой змеи. Я – старший из трех братьев, все мы родились в тени Килмара, что высится над Пустошью Двенадцати, вон в той стороне. Если идти через Восточную пустошь до самого Рашифорда, то увидишь громадную гранитную скалу, которая похожа на руку дьявола, вылезшую из земли. Это и есть Килмар. Кто родился в его тени, обязательно сопьется, вот как я. Мэтью, мой брат, утонул в Тревартском болоте. Мы думали, во флот подался, потому и нет от него вестей, а летом наступила засуха, семь месяцев не было дождя, глядим – Мэтью торчит в болоте, руки поднял над головой, а вокруг летают кроншнепы. А брат Джем, черт бы его побрал, у нас младшенький. Еще цеплялся за юбку матери, когда мы с Мэттом уже были взрослыми мужчинами. Мы с Джемом никогда не ладили. Слишком уж он шустрый и слишком острый на язык. Ну да в свое время его тоже поймают и повесят, как отца.

Джосс замолчал и уставился на свой пустой стакан. Взял его в руку, подержал и снова поставил на стол:

– Нет, хватит. Не буду сегодня больше пить. И так уж наговорил достаточно. Иди спать, Мэри, пока я не свернул тебе шею. Вот, держи свечку. Твоя комната прямо над крыльцом.

Мэри молча взяла подсвечник и хотела пройти мимо дяди Джосса, но он вдруг схватил ее за плечо и развернул лицом к себе.

– Иной раз ночью ты услышишь колеса на дороге, – сказал он, – и эти колеса не проедут мимо, а остановятся у «Ямайки». И еще ты услышишь шаги во дворе и голоса под окном. Когда такое случится, Мэри Йеллан, ты не вылезай из постели и голову спрячь под одеяло. Поняла?

– Да, дядя.

– Очень хорошо. А теперь убирайся, и, если еще хоть раз меня о чем-нибудь спросишь, я тебе все кости переломаю.

Мэри вышла в темный коридор, наткнулась на диванчик, стоявший у стены, и наконец кое-как ощупью нашла лестницу. Поднявшись на второй этаж, Мэри остановилась, повернувшись лицом к лестнице, и попыталась сориентироваться. Дядя сказал – ее комната над крыльцом. Мэри пробралась через неосвещенную площадку, прошла мимо двух дверей по обеим сторонам коридора, – видимо, это были пустующие комнаты для гостей, которые больше не останавливались на ночлег в «Ямайке». Дальше ей попалась еще одна дверь. Мэри повернула ручку и в мигающем свете свечи убедилась, что это ее комната, так как на полу стоял ее сундук.

Стены без обоев и голые доски пола. Перевернутый ящик вместо туалетного столика, на ящике – треснутое зеркальце. Ни кувшина, ни умывальника. Видимо, умываться придется в кухне. Кровать жалобно заскрипела, когда Мэри присела на нее, а два тонких одеяла показались ей сырыми. Мэри решила лечь не раздеваясь, прямо в запыленной дорожной одежде, и накрыться плащом. Она подошла к окну и выглянула. Ветер утих, но дождь все еще лил, вернее, уныло накрапывал, размазывая грязь на оконных стеклах.

В дальнем конце двора послышался шум: странный стонущий звук, словно его издавало какое-то больное животное. Было слишком темно, чтобы рассмотреть его как следует; Мэри различила только что-то темное, тихонько покачивающееся взад-вперед. От рассказов Джосса Мерлина у нее разыгралось воображение, и на какой-то кошмарный миг ей показалось, будто это виселица, на которой висит удавленник. Но девушка тут же сообразила, что это просто вывеска трактира, которую давно не чинили, и поэтому она раскачивается от малейшего дуновения ветерка. Всего лишь обычная, на заржавевших петлях доска, которая знавала лучшие времена, а ныне белые буквы на ней стерлись и посерели, и вывеска отдана на милость ветров: «Трактир „Ямайка“» – «Трактир „Ямайка“»… Мэри задвинула шторы и забралась в постель. Зубы у нее стучали, руки и ноги онемели от холода. Она долго сидела на кровати, съежившись в беспросветном отчаянии. Нельзя ли убежать из этого дома и как-нибудь одолеть двенадцать долгих миль до Бодмина?.. Но она так устала, вдруг не дойдет, свалится на полдороге и заснет, где упала, а на рассвете проснется и увидит, что над ней стоит громадный Джосс Мерлин?

Мэри закрыла глаза, и сразу перед ней встало его ухмыляющееся лицо. Потом ухмылка превратилась в сердитую гримасу, он затрясся от злобы. Мэри ясно видела его черные космы, крючковатый нос и длинные сильные пальцы, в которых таилась смертоносная грация.

Мэри чувствовала себя птичкой, попавшей в сеть. Сколько ни трепыхайся, все равно не выбраться. Ес ли она хочет вырваться на свободу, нужно уходить сейчас. Вылезти в окно и бежать сломя голову по белой дороге, которая змеится по равнине. Завтра будет поздно!

Мэри раздумывала, пока не услышала его шаги на лестнице. Он что-то бормотал себе под нос и, к великой радости Мэри, свернул влево от лестницы, в другой коридор. Она решила не ждать больше. Если остаться под этой крышей хоть на одну ночь, мужество покинет ее, и тогда она пропадет. Сойдет с ума и сломается, как тетя Пейшенс. Мэри открыла дверь и на цыпочках выползла в коридор. У лестницы она остановилась и прислушалась. Ее рука уже лежала на перилах, а нога нашарила верхнюю ступеньку, когда из другого коридора до нее долетел какой-то звук. Кто-то плакал, стараясь заглушить подушкой тихие всхлипывания. Это была тетя Пейшенс. Мэри постояла еще минуту, потом вернулась в свою комнату, бросилась на кровать и закрыла глаза. Что бы ни ждало ее в будущем, как бы ни была она напугана, сейчас она не уйдет из «Ямайки». Она должна остаться с тетей Пейшенс. Она нужна здесь. Может быть, она сможет утешить тетю, они найдут общий язык, и Мэри как-нибудь сумеет, – неизвестно как, сейчас она слишком измучена, чтобы продумать все до конца, – но как-нибудь она сумеет защитить тетю от Джосса Мерлина. Ее мать семнадцать лет жила и работала совсем одна и переносила такие трудности, каких Мэри никогда не узнает. Она бы не струсила, не сбежала от этого полоумного дядьки, не испугалась бы зловещего дома. Пусть он себе стоит в одиночестве на вершине холма, бросая вызов людям и ураганам. Мать Мэри нашла бы в себе мужество бороться. Да, бороться и победить. Она бы не сдалась.

И Мэри вернулась в свою жесткую постель. Она молила о сне, но не могла избавиться от напряжения. Каждый звук бил ей по нервам – от царапанья мыши за стеной до скрипа вывески во дворе. Она считала минуты и часы этой бесконечной ночи, а когда в поле за домом раздался первый крик петуха, Мэри перестала считать, вздохнула и уснула как убитая.