Однако вскоре после их бракосочетания служебные дела срочно потребовали моего отъезда, и лишь в декабре я получил первую весточку от Виктора, который звал приехать к ним на Рождество. Я охотно принял приглашение.

Они были женаты уже восемь месяцев. Виктор был в отличной форме и выглядел счастливым, Анна же показалась мне еще красивее. Я не мог отвести от нее глаз. Меня встретили чрезвычайно радушно, и я провел блаженную неделю в прекрасном старинном доме Виктора, хорошо мне знакомом по прежним визитам. Их брак оказался удачным – это стало очевидно с первой минуты. И если в перспективе еще не просматривался наследник, огорчаться не стоило – впереди у них была масса времени.

Мы совершали прогулки по владениям Виктора, немного охотились, вечерами читали и пребывали в полном довольстве и согласии.

Я заметил, что Виктор приноровился к более спокойному темпераменту Анны, хотя слово «спокойствие» вряд ли полностью передает то особое свойство, которому трудно подобрать название и которое я определил бы как тихость. Эта тихость шла из глубин ее естества и завораживала все вокруг. Мне всегда нравился шропширский дом с его высокими потолками и множеством просторных комнат, со старомодными решетчатыми окнами, и я любил сюда приезжать, но теперь атмосфера умиротворения стала еще полнее, еще ощутимее. Дом окутывала необычная, непроницаемая тишина, приносившая душе больше, чем просто покой.

Странно, что, пытаясь восстановить в памяти эту неделю, я не могу припомнить никаких традиционно рождественских событий. Я не помню, что мы ели, что пили, ходили или нет к церковной службе, – думаю, да: Виктор как местный сквайр не должен был пренебрегать условностями. Запомнилось мне лишь удивительное умиротворение наших совместных вечеров, при закрытых ставнях, перед горящим камином. Недавняя деловая поездка, очевидно, вымотала меня больше, чем я предполагал, и теперь, в доме у Виктора и Анны, мне хотелось одного – расслабиться и отдаться во власть благословенной, благотворной тишине.

Через несколько дней я заметил в доме и другую перемену: там стало гораздо меньше вещей. Исчезли многочисленные безделушки, куда-то делась антикварная мебель, доставшаяся Виктору в наследство от предков. Просторные комнаты стояли теперь полупустые, а в большом зале, где мы проводили вечера, не осталось ничего, кроме длинного обеденного стола и кресел у камина.

Вероятно, изменения пошли на пользу, и дом от них только выиграл. Однако я счел немного странным, что инициатор этих перемен – женщина. Обычно молодая хозяйка первым делом приобретает новые портьеры, ковры и прочее, старается, чтобы в холостяцком доме чувствовалась женская рука. Я решил при случае выяснить мнение Виктора.

Он рассеянно огляделся вокруг и сказал:

– Да, мы избавились от лишнего хлама. Анна так захотела. Она против культа собственности. Распродаж мы не устраивали. Просто все роздали.

Мне отвели гостевую комнату, которую я занимал и раньше, и она в виде исключения сохранила свой прежний вид. Там было все, к чему я привык: горячая вода, утренний чай, печенье, сигаретница – все говорило о заботе и внимании хозяйки дома.

Однажды, проходя по коридору к лестничной площадке на верхнем этаже, я заметил, что дверь в комнату Анны, всегда закрытая, приотворена. Я знал, что это бывшая спальня матери Виктора. В свое время там стояла великолепная старинная кровать с пологом и другая массивная, добротная мебель – в духе общего убранства дома. Праздное любопытство заставило меня мимоходом заглянуть внутрь. Мебели в комнате не было. Ни занавесей на окнах, ни ковра на полу. На голых досках стояли стол, стул и походная кровать, застеленная одним легким одеялом. Окна были раскрыты настежь, хотя надвигались сумерки. Я пошел прочь и на лестнице столкнулся с Виктором. Он мог заметить, как я заглядываю в комнату Анны, и мне не захотелось юлить и изворачиваться.

– Извини за вторжение, – сказал я. – Эта комната сейчас совсем не похожа на то, что было при жизни твоей матушки.

– Да, Анна не выносит финтифлюшек, – коротко ответил он и добавил: – Ужинать идешь? Анна послала меня за тобой.

Мы вместе спустились вниз и больше не возвращались к этому разговору. Однако спартанская спальня Анны почему-то не шла у меня из головы. Я сравнивал ее со своей – удобной и уютной, – и меня не покидало ощущение собственной ущербности. Очевидно, Анна имела повод считать, что я не в состоянии обойтись без привычных мелочей и прочих излишеств, без которых она обходилась с легкостью.

В тот вечер, пока мы сидели перед камином, я внимательно наблюдал за ней. Виктор куда-то отлучился, и мы с Анной на короткое время остались вдвоем. Как обычно в ее присутствии, на меня вместе с тишиной снизошел умиротворяющий покой. Он окутывал и обволакивал меня – ничего похожего я прежде не испытывал в моей однообразной, косной жизни. Атмосфера покоя исходила от Анны, но порождалась она иным, нездешним миром. Я хотел сказать ей об этом и спешно подыскивал слова. Наконец я решился:

– Вы преобразили этот дом. Почему? Я не понимаю.

– Не понимаете? – В ее голосе сквозило удивление. – Я думала – вы поймете. Мы ведь оба ищем одно и то же.

Почему-то мне вдруг стало страшно. Тишина теперь чувствовалась сильнее, становилась гнетущей.

– Не знаю, ищу ли я что-либо вообще…

Мои слова повисли в воздухе. Повинуясь какой-то силе, я оторвал взгляд от огня и теперь не мигая смотрел в глаза Анне.

– А разве нет? – спросила она.

Помню, мне сделалось не по себе. Я впервые увидел себя со стороны: жалкий, никчемный человечишко, который мечется взад-вперед по свету, заключая бессмысленные сделки с такими же ничтожествами, как он сам. И все это ради того, чтобы быть сытым, одетым и жить в довольстве до гробовой доски.

Я подумал о своем собственном доме в Вестминстере, который я так старательно выбирал, а потом так продуманно обставлял. Я увидел свои книги, картины, коллекцию фарфора, двух преданных слуг, которые пеклись обо мне, поддерживали чистоту и порядок в ожидании моего возвращения. До сих пор дом со всем его содержимым неизменно радовал меня, но внезапно его ценность показалась сомнительной.

– Что же вы мне советуете? – спросил я. – Продать все, что у меня есть? Бросить работу? А потом?

Вспоминая наш обмен репликами, я недоумеваю: чего ради я задавал эти вопросы? Анна намекнула, будто бы я что-то ищу, а я, вместо того чтобы поспорить или согласиться, ни с того ни с сего стал спрашивать, не избавиться ли мне от того, что я имею. Я не осознал тогда важности сказанного. Помню только, что меня охватило смятение, между тем как минуту назад я был совершенно спокоен.

– Ваш ответ может не совпасть с моим, – сказала Анна. – Да и в своем собственном я еще не уверена. Со временем буду знать.

Глядя на нее, я подумал: такой женщине, с ее красотой, безмятежностью, душевной тонкостью, ответа долго искать не придется. Чего ей не хватает? Разве что детей – и ее неудовлетворенность, возможно, объясняется именно этим…

Вернулся Виктор и, как мне показалось, принес с собой тепло и ощущение стабильности: было что-то очень привычное, уютное в старой домашней куртке, которую он накинул на плечи, не дав себе труда переодеться после ужина.

– Морозит по-настоящему, – сообщил он. – Я выходил поглядеть. Термометр упал почти до нуля. А ночь удивительная. Полнолуние. – Он придвинул кресло поближе к огню и улыбнулся Анне. – Холод, как той ночью на Сноудоне. Боже праведный, не скоро я это забуду! – И, повернувшись ко мне, со смехом добавил: – Я не успел тебе рассказать: Анна наконец сделала мне одолжение, согласилась подняться на Сноудон.

Я взглянул на Анну, и меня поразили ее отсутствующие, отрешенные глаза. Я инстинктивно почувствовал, что ей неприятен этот разговор и что сама она никогда бы его не начала.

– Анна – темная лошадка, – продолжал Виктор. – По горам лазает не хуже нас с тобой. Представь, она все время шла впереди, а в какой-то момент вообще исчезла!

Полушутливо-полусерьезно он принялся во всех подробностях описывать их подъем на Сноудон, крайне рискованный, учитывая позднее время года.

Утром, когда они вышли, день обещал быть ясным, но через несколько часов погода резко переменилась – загрохотал гром, засверкали молнии, поднялась снежная буря. На спуске их застигла темнота, и они вынуждены были заночевать под открытым небом.

– Ума не приложу, как я умудрился с ней разминуться. Она все время была рядом, а потом раз – и пропала. Скажу откровенно, я провел довольно мучительные три часа, в кромешной тьме, при штормовом ветре.

Пока он говорил, Анна не проронила ни слова; она целиком ушла в себя. Мне было неловко, я нервничал и хотел, чтобы Виктор поскорее закончил свой рассказ.

– Тем не менее вы вернулись целые и невредимые, – сказал я, решив его поторопить.

– Верно, – подтвердил он невесело. – Около пяти утра, насквозь промокшие и порядком напуганные. Анна, кстати, отделалась легко. Вышла из тумана как ни в чем не бывало и удивилась, почему я возмущаюсь. Сказала, что укрылась под какой-то скалой. Диву даюсь, как она себе шею не сломала. В следующий раз в проводники назначу ее.

– Может, следующего раза не будет, – предположил я, взглянув на Анну. – Хватит и одного.

– Ну что ты, – рассмеялся Виктор. – Мы уже все распланировали – летом отправляемся в Альпы. А может, в Пиренеи или в Доломиты, пока точно не знаем. Было бы здорово, если б ты к нам присоединился. Собралась бы настоящая альпинистская команда.

Я с сожалением покачал головой:

– Заманчиво, но, увы, невозможно. К началу мая я должен быть в Нью-Йорке, вернусь не раньше сентября.

– Впереди еще уйма времени, – утешил меня Виктор. – До мая всякое может случиться. Ближе к весне обсудим.

Анна по-прежнему хранила молчание, а я не мог взять в толк, почему Виктор не находит в ее поведении ничего странного. Внезапно она встала и, пожелав нам спокойной ночи, пошла к себе наверх. Ей явно была не по нутру вся эта горная тематика. И я решил: Виктора пора вразумить.

– Подумай хорошенько, прежде чем затевать это путешествие, – сказал я. – Анну в него втягивать не надо.

– Втягивать? – Виктор был искренне изумлен. – С чего ты взял? Она сама это придумала.

Я не верил своим ушам:

– Сама?!

– Ну да. Анна помешана на горах. Спит и видит, как бы туда попасть. Валлийская кровь! Я старался не сгущать краски, когда описывал ту ночь на Сноудоне, но, откровенно говоря, ее выносливость и смелость меня просто поразили. Я места себе не находил от страха за нее, почти не спал, к утру был еле жив – а она явилась из тумана, будто дух из иного мира. Никогда ее такой не видел. Она спускалась с этой треклятой горы играючи, словно провела ночь на Олимпе, а я ковылял за ней, как ребенок. Анна – необыкновенная личность, ты-то хоть это понимаешь?

– Да, – подтвердил я. – Согласен. Анна – личность необыкновенная.

Вскоре мы отправились спать, и когда я разделся и натянул пижаму, заботливо оставленную перед камином, и увидел возле кровати термос с горячим молоком, припасенный на случай, если я сразу не засну, и сунул ноги в мягкие домашние туфли, я снова вспомнил монашескую спальню Анны, ее узкую походную кровать. Непроизвольным жестом – в укор себе – я сбросил теплое атласное одеяло, положенное поверх шерстяных, и решил на ночь открыть окно пошире.

На душе было неспокойно, сон не приходил. Огонь в камине почти погас, из окна потянуло холодом. Я слышал, как тикает в ночной тиши мой старый дорожный будильник, отсчитывая час за часом. В четыре утра лежать без сна сделалось невмоготу, и я с благодарностью вспомнил про термос. Но перед тем как выпить молока, я позволил себе еще одну поблажку и встал закрыть окно.

Я вылез из постели и, дрожа от озноба, прошел через комнату. Виктор был прав: снаружи подморозило. Земля покрылась инеем. Светила полная луна. Я постоял с минуту – и вдруг из-за деревьев скользнула какая-то тень и замерла прямо под моим окном. Человек – кто бы он ни был – стоял открыто, не прячась, не пригибаясь по-воровски. Он застыл в неподвижной позе, словно медитируя, обратив лицо к луне.

И тут я понял – это же Анна! На ней был халат, подхваченный витым пояском, волосы были распущены. Она молча стояла на траве, подернутой морозом, и я с ужасом заметил, что она босая. Я следил за ней, придерживая рукой портьеру, и вдруг почувствовал, что совершаю святотатство – подсматриваю исподтишка за чем-то очень личным и тайным, не предназначенным для посторонних глаз. Я закрыл окно и вернулся в постель. Инстинкт советовал молчать, и я решил не говорить о ночном бдении ни Виктору, ни тем более самой Анне. Но меня мучила тревога, не оставляли дурные предчувствия.

Утро выдалось солнечное, мы кликнули собак и пошли пройтись. Оба, и Виктор и Анна, выглядели нормально и настроены были бодро. И я подумал, что просто перенервничал накануне. Если Анне нравится разгуливать босиком по ночам, это ее частное дело, и с моей стороны непорядочно шпионить за ней.

Оставшиеся дни прошли без каких-либо существенных событий; нам было хорошо и спокойно вместе, и мне ужасно не хотелось уезжать.

Я снова увиделся с ними – совсем ненадолго – несколько месяцев спустя, перед самым отъездом в Америку. Я забежал в книжный магазин в районе Сент-Джеймс запастись чтением на время долгого пути через Атлантику – кстати, в те дни еще свежа была память о трагедии «Титаника», и люди решались на трансатлантический вояж не без опаски – и обнаружил там Анну и Виктора: они изучали карты Европы, разложенные на всех свободных поверхностях.

Повидаться как следует не получилось. Мой день был расписан до самого вечера, у них тоже накопилось много дел, так что времени едва хватило на то, чтобы поздороваться и распрощаться.

– Ты застал нас за подготовкой к летней экспедиции, – сказал Виктор. – Маршрут уже разработан. Подумай еще раз! Присоединяйся!

– Исключено. Если не случится ничего непредвиденного, я вернусь к сентябрю. И первым делом с вами свяжусь. Куда же вы в итоге направляетесь?

– Все решила Анна. Долго думала, выбирала и нашла наконец совершенно недоступное место. Мы с тобой в этих горах не бывали.

Он провел пальцем по развернутой перед ним крупномасштабной карте. Точку на ней Анна уже отметила крестиком.

– Монте-Верита, – прочел я.

Подняв глаза, я встретился взглядом с Анной.

– Абсолютно незнакомая территория, – заметил я. – Постарайтесь все разведать досконально, заручитесь советами знающих людей, наймите проводников из местных и так далее. А почему все-таки вы собрались именно туда?

Анна улыбнулась, и мне стало стыдно за свой дурацкий вопрос.

– Монте-Верита. Гора Истины, – ответила она. – Поедемте с нами! Прошу вас!

Я покачал головой и пошел готовиться к отплытию.

В те месяцы, что я провел в Америке, я часто думал о них обоих и всякий раз им завидовал. Они поднимались на неизведанные вершины, я же был зажат со всех сторон – не горами, которые я так любил, а бесконечными делами. Порой я был готов призвать на помощь мужество, пустить работу побоку, повернуться спиной к цивилизованному миру с его сомнительными радостями и отправиться вместе с обоими моими друзьями на поиски Истины. Меня удерживали условности, в первую очередь мысль об удачно складывающейся карьере, оборвать которую было бы чистым безумием. Я понимал: мой жизненный график расписан и менять его поздно.

Я возвратился в Англию в середине сентября и был удивлен, не обнаружив среди огромного вороха накопившейся почты ни одной весточки от Виктора. Прощаясь, он обещал написать, подробно рассказать обо всем, что они видели, как прошло путешествие. Телефона у них дома не было, связаться с ними напрямую я не мог. Поэтому я взял себе на заметку написать Виктору, как только разберусь с деловой корреспонденцией.