Кукла

Предисловие

Ниже приведены страницы из потрепанной записной книжки, размокшей от соленой воды. Многие строки размыты и не поддаются прочтению. Сама книжка найдена в расщелине скалы на берегу залива.

Имя владельца, несмотря на тщательное расследование, так и не удалось установить. То ли бедняга утопился рядом с местом, где спрятал свой дневник, и тело погребло море, то ли бродит до сих пор по свету, стараясь забыться и стереть из памяти страшную трагедию, что выпала на его долю.

Некоторые страницы сильно повреждены и совершенно неразборчивы, вот почему в повествовании так много пробелов и оно страдает обрывочностью и непоследовательностью, включая непонятный финал.

В местах, где слова или целые строчки невозможно прочесть, я ставил многоточие. И мы никогда не узнаем, имели ли на самом деле место невероятные жуткие события, описываемые в этой истории, или они являются плодом больного воспаленного воображения. Единственной причиной, заставившей опубликовать эти записи, является желание удовлетворить многочисленные просьбы друзей, которых заинтересовала моя находка.

Доктор Э. Стронгмен

Бэй, Южная Англия

* * *

Интересно, осознает ли человек свое безумие? Порой кажется, я не в состоянии собраться с мыслями, ибо сознание переполняют ужас и отчаяние, а рядом нет ни души. Никогда в жизни не испытывал такого страшного одиночества. И поможет ли этот дневник выплеснуть наружу скопившийся в мозгу яд?

А ведь меня действительно отравили, и вот теперь не могу заснуть. Стоит закрыть глаза – и снова вижу перед собой проклятое лицо…

Ах, если бы оно оказалось сном, над которым можно посмеяться, призраком, созданным воспаленной фантазией.

Смеяться легко. Животики надорвешь. Так давайте хохотать, пока из глаз не хлынет кровь. Пожалуй, и правда смешно. Но нет, сгущающаяся внутри пустота причиняет боль и превращает человека в развалину.

Если бы я имел надежду, то последовал бы за этой женщиной на край земли, несмотря на мольбы и проклятия в свой адрес. Надо было показать, что представляет собой любовь мужчины. Да, живого мужчины из плоти и крови. И я бы вышвырнул из окна поганое ветхое тело и смотрел, как оно разобьется вдребезги, исчезнет навеки. Чтобы никогда не видеть растянутого в злобной плотоядной ухмылке малинового рта…

Мной овладело неистовство, начисто лишив способности рассуждать здраво.

Утверждая, что она непременно бы осталась со мной, обманываю себя. Я не побежал за ней, потому что понимал всю безнадежность своего положения. Никогда бы она не полюбила ни меня, ни любого другого мужчину.

Иногда я хладнокровно размышляю о случившемся и испытываю к ней жалость. Добровольно отказаться от стольких радостей жизни, и никто не узнает правды. Как она жила до встречи со мной и чем занимается сейчас?

Ребекка. Ребекка, постоянно думаю о тебе, вспоминаю серьезное бледное лицо, горящие фанатичным блеском огромные глаза, как у святой, тонкие губы, что скрывают острые белые зубки, словно сделанные из слоновой кости, и ореол непокорных, будто наэлектризованных темных волос. В жизни не встречал женщины прекраснее. Но кому по силам проникнуть в твою душу и мысли?

Холодная, равнодушная, бессердечная. Только женщина без сердца могла решиться на такой поступок. А твоя удивительная способность отгородиться непроницаемой стеной губительного молчания, за которой пылает неугасимый огонь… Как страстно я ласкал тебя в мечтах, Ребекка!

Ты сыграла бы роковую роль в жизни любого мужчины. Несгораемая искра, что освещает тьму, вновь и вновь разжигая пламя.

Что же я любил в тебе, помимо равнодушия и таившихся за ним намеков и обещаний?

Да, любил я слишком сильно, желал не в меру страстно и испытывал безграничную нежность. И вот теперь эти чувства вросли в сердце, словно искореженный корень, отравив смертельным ядом мозг. Ты превратила меня в умалишенного, наполнила душу ужасом и разрушительной ненавистью, что сродни любви. Заставила испытать вызывающую тошноту жажду. Если бы я мог хоть на мгновение успокоиться и привести в порядок мысли. Всего лишь на мгновение…

Хочу составить план, аккуратно расписать все по датам.

Думаю, все началось на квартире у Ольги. Помню, на улице в тот день шел дождь, и по оконному стеклу стекали грязные струйки. В комнате было полно людей, которые о чем-то беседовали, сгрудившись у фортепьяно. Был там и Ворки, его уговаривали что-нибудь спеть, а Ольга то и дело заливалась смехом.

Ее визгливый пронзительный хохот всегда вызывал у меня отвращение. Ребекка сидела на табурете возле камина, поджав под себя ноги, и напоминала эльфа или проказливого мальчишку.

Я видел ее спину и забавную маленькую меховую шапочку на голове. Помню, внимание привлекла необычная поза, и очень захотелось увидеть ее лицо. Я попросил Ольгу представить меня.

– Ребекка, – обратилась она к девушке, – покажись гостю…

…повернувшись, она сорвала с головы шапочку, и волосы неукротимой лавиной хлынули на плечи. Прикусив губу, она посмотрела на меня широко распахнутыми глазами и улыбнулась.

Еще помню, как сидел рядом с ней на полу и говорил без умолку – не важно о чем. Наверняка нес какие-то глупости. А в ее речи слышались придыхание и сдерживаемый жар. Да и говорила она мало, все больше улыбалась… проникающие в душу глаза фанатика – они видели слишком много и непомерно много требовали. Могли увлечь в свой омут любого, лишить сил к сопротивлению. И я чувствовал себя утопающим, поняв с первого взгляда на Ребекку, что обречен. Покинув дом Ольги, я брел по набережной точно пьяный. Навстречу двигались невнятно лопочущие лица, чужие плечи толкали меня, и в сознании остались тусклые огни фонарей, отражающиеся в мокрых тротуарах, да приглушенный шум машин. А сквозь все это сияли ее глаза и неописуемо прекрасные непокорные волосы, по-мальчишески стройное тело… сейчас вся картина отчетливо предстает перед глазами. Память сохранила события в той последовательности, как они происходили, каждый момент игры. Я вернулся на квартиру к Ольге – Ребекка была там.

Она сразу же подошла ко мне и серьезно, как ребенок, спросила:

– Вы любите музыку?

Не понимаю, что означал этот вопрос, ведь в тот момент никто не играл на рояле. Я что-то пробормотал в ответ. Внимание привлекла кожа Ребекки, цвета слабо заваренного кофе, сияющая и чистая, как ключевая вода.

Она была одета в коричневое платье, скорее всего из бархата, а вокруг шеи завязан красный шарф.

Глядя на длинную, по-лебединому изящную шею, я вдруг подумал, как без малейшего усилия затяну шарф и задушу ее. Представил лицо Ребекки перед смертью – полуоткрытый рот и вопрошающий взгляд. Глаза, должно быть, побелеют, но она не испугается. Эти мысли промелькнули в сознании, пока девушка что-то оживленно рассказывала. Узнать о Ребекке удалось мало. Вероятно, она скрипачка, сирота, живет одна в Блумсбери.

Ребекка сообщила, что много путешествовала, особенно по Венгрии. Три года прожила в Будапеште, где обучалась музыке. Англия пришлась не по душе, и хочется вернуться в Будапешт, который стал для нее самым прекрасным, единственным и неповторимым городом во всем мире.

– Ребекка! – окликнул кто-то из гостей, и девушка улыбнулась ему через плечо.

Я могу без конца описывать улыбку Ребекки! Такую живую и яркую и в то же время далекую и неземную, не имеющую ни малейшего отношения к словам окружающих. Ее глаза постоянно преображались, будто невидимая рука вращала серебряную рукоятку.

В тот день она ушла рано, и я, сгорая от нетерпения, прошел в другой конец комнаты, чтобы расспросить Ольгу. Но и от Ольги удалось узнать немного.

– Ребекка родом из Венгрии, – сообщила она. – О родителях ничего не известно. Думаю, они евреи. Ко мне ее привел Ворки, который познакомился с Ребеккой в Париже, когда та играла на скрипке в одном из русских кафе. Но между ними ничего нет, и живет она совершенно одна. Ворки говорит, девушка удивительно талантлива и если будет работать, вскоре никто не сможет с ней сравниться в искусстве игры на скрипке. Только, похоже, ей безразлично, и трудиться Ребекка не желает. Однажды я слышала ее игру в доме у Ворки – должна признаться, у меня мурашки побежали по спине. Она стояла в конце комнаты и была похожа на пришельца с другой планеты: волосы торчат в разные стороны, словно дремучие дебри. А потом Ребекка начала играть. И каждая нота звучала причудливо и дико, западая в душу. В жизни не слышала ничего подобного. Нет, это невозможно описать.

И снова я ушел от Ольги, погрузившись в мечты, где перед глазами плясало лицо Ребекки. Я тоже услышал ее игру на скрипке. Ребекка стояла, выпрямившись, строгая, словно прилежный ребенок. Глаза широко раскрыты, на губах играет улыбка.

На следующий вечер она должна была играть дома у Ворки, и я пошел послушать. При всей своей мелочной лживости Ольга не преувеличивала. Я сидел как зачарованный, не в силах пошевелиться. Не знаю, что она исполняла, но мелодия была изумительной, всепоглощающей. И мир вокруг перестал существовать, остались только мы с Ребеккой, купаясь в невыразимом блаженстве. Вот мы взобрались на крутую гору, а потом взмыли в воздух и поднимались все выше и выше.

Вдруг скрипка стала выражать протест, будто отвергая меня, но я не сдавался и настаивал на своем. Потом хлынул поток звуков, то уступая, то сопротивляясь, смесь нот, в которой переплелись желание и нежность и неописуемое наслаждение. Я чувствовал, как сердце бьется, будто мощный двигатель огромного корабля, и его удары отдаются в висках.

Ребекка стала частью меня, мной самим, и этот восторг было невозможно вынести. Мы достигли вершины, дальше которой дороги нет. Ослепительное солнце било в глаза, я поднял голову и взглянул на Ребекку – она улыбалась. Мелодия скрипки оборвалась на изысканно пленительной ноте – свершилось!

В изнеможении я откинулся на спинку дивана, не в силах справиться с бурей противоречивых чувств – столь восхитительные мгновения невозможно пережить наяву. Слишком много в них неземной красоты. Прошло минуты три, прежде чем я пришел в себя. Будто прыгнул в черную бездну и погрузился в сон – и вот снова пробудился.

Никто не обращал на меня внимания: Ворки занимался напитками, а Ребекка сидела за роялем и перелистывала ноты. На просьбу сыграть что-нибудь еще ответила отказом, сославшись на усталость. Гости настаивали, и Ребекка снова взялась за скрипку и исполнила прелестную короткую пьесу, безыскусную и чистую, как молитва ребенка.

Чуть позже тем же вечером она подошла и присела ненадолго рядом, а я от волнения не мог произнести ни слова. Проклиная себя за глупость, все же набрался смелости и посмотрел ей в лицо.

– Во время вашей игры я пережил удивительные чувства, словно вкусил сладостной отравы. Такое забыть невозможно. У вас редкостный, нет, воистину опасный дар.

Некоторое время Ребекка молчала, а потом заговорила тихим сдержанным голосом.

– Я играла для вас, – призналась она. – Хотела понять, что чувствуешь, когда играешь для мужчины.

Ее слова привели в замешательство, и я не понял смысла. Ребекка с улыбкой смотрела мне в глаза. Нет, она не лгала и не притворялась.

– Что вы хотите сказать? – удивился я. – Неужели раньше вам не приходилось для кого-нибудь играть? Странно.

– Наверное, – согласилась она. – Видимо, так и есть. Не могу объяснить.

– Хочу снова с вами встретиться, – выдохнул я. – Наедине, когда можно поговорить по душам. С нашей первой встречи в квартире у Ольги я непрестанно думаю о вас. Да вы и сами знаете, верно? Именно поэтому сегодня вечером и играли для меня одного.

Отчаянно хотелось добиться откровенности, заставить сорваться с губ заветное «да». Но Ребекка только пожала плечами, уходя от ответа. Ее уклончивость раздражала.

– Не знаю, не знаю, – откликнулась она.

Я спросил, где она живет, и Ребекка назвала адрес. О, она очень занята, и мы не сможем встретиться до конца недели. Вскоре вечеринка закончилась, и девушка исчезла.

Дни тянулись бесконечно долго. Я постоянно думал о Ребекке и не мог дождаться дня свидания.

В пятницу терпение лопнуло, и я отправился к ней домой. Ребекка жила в старинном особняке в Блумсбери, где снимала верхний этаж. Дом имел угрюмый, навевающий тоску вид, и я удивился такому странному выбору.

Ребекка сама открыла дверь и проводила меня в просторную пустую комнату, похожую на мастерскую. Тут же горела керосиновая плитка. Меня поразила гнетущая обстановка в жилище, но Ребекка, казалось, ничего не замечала и пригласила сесть в ветхое кресло.

– Вот здесь я упражняюсь в игре на скрипке и ем, – сообщила она. – Чудесная комната, верно?

Я ничего не ответил, а она подошла к буфету и достала напитки и зачерствевшее печенье. Сама Ребекка ни к чему не притронулась.

Она казалась отстраненной и чужой, а мое присутствие, похоже, наводило скуку. Разговор получился вымученным, с долгими паузами, и я не сумел излить, что накопилось в душе. А ведь хотелось так много сказать. Ребекка сыграла на скрипке несколько знакомых классических произведений, которые даже отдаленно не напоминали музыку, что я слышал в ее исполнении у Ворки.

Перед уходом она показала свое жилище, состоявшее из кладовой, которую Ребекка использовала в качестве кухни, убогой ванной и маленькой спальни, обставленной просто и строго, как монашеская келья. Из мастерской вела дверь еще в одну комнату, но хозяйка ее не показала. А комната явно была большой: я определил это по окну, когда вышел на улицу и увидел, как Ребекка опускает тяжелую портьеру.

(Примечание доктора Стронгмена: далее несколько страниц выцвели и покрылись пятнами, прочесть их не представляется возможным. Повествование продолжается с середины предложения.)

– …нет, не холодно, – настаивала она. – Я пыталась объяснить свои странности. Мне никто и никогда не нравился, и я ни разу не влюблялась. Люди меня скорее отталкивают, а не привлекают…