Достигший единства подобен младенцу не ведающему мира – он ничем не болеет, по причине отсутствия всякого рода знаний, а точнее самых носителей информации в пределах досягаемости ума. В меру своего синкретизма младенческому уму еще недоступна бездна познаний, откуда обязательно поползут паразиты – оборотни и вампиры, несущие на себе вирусы и болезни. Но подобное может произойти и с взрослым, когда со всех сторон окружающие его люди палками отобьют всякое желание рыпаться – только небо над головой, да и то – с овчинку. К тому же, все шводы ушли на поля.

Ван Юань не ломал себе голову, почему с ним случилось подобное, не задавал вопросов. Любое движение, даже мысленно, вызывало в нем адскую боль. Но прекратив требовать чего бы то ни было, он вдруг ощутил удивительную тишину. И конечно, за ней последовал отклик – на тонкой грани между миром и бытием он почувствовал истинную духовность, не касающуюся движений, не затуманенную желаниями, – Небо приблизилось. И он словно самка воспринял его в себя – Небо обязательно войдет в человека, очистившегося от страстей, хотя бы на время. И отнюдь не желание сласти, как многие наивно себе полагают, обольщаясь чувственно и пуская слюни, двигало им, а исключительное неделание – отсутствие всякой к тому причины.

Пускай, неофит называет это блаженством, обнаруживая тем самым свое неведение предмета – возможно, в нем еще полным-полно тайных желаний и они, притворившись невидимыми, получают определенные наслаждения. С другой стороны, Небо жалеет падшего человека и, похоже, сейчас нет ни одного, кто смог бы достичь полного освобождения и при этом остаться в живых – много зверей развелось по округе. Но если правитель достойный, люди живут в его милости и получают награды. И согласны терпеть неудобства, даже если плоть жрут и терзают лютые тигры.

– Совсем неожиданным образом ты подошел к определениям Дао.

Это произнес человек в дорогой царской одежде, сидящий в небольшом отдалении на развалинах дома. Ван Юань повернул голову, оставаясь совсем без движений. Странным образом у него получилось такое. И он увидел рядом с собой смешного человека в одном ботинке с которым уже встречался однажды. Эти двое смотрели вдаль, но оказалось, что они внимательно и осторожно смотрят в его душу – не проявил ли она беспокойства… – почти не дышали, боясь, чтобы ровная гладь не покрылась испариной, рабью, и не забурлила. Потому что по сути, гадов в этом водоеме – змей и драконов, было еще предостаточно; они просто онемели от боли.

– Можно ли от них вообще освободиться, находясь на Земле? – спросил Ван Юань по случаю, понимая без слов, о чем речь, и вопрошая без мыслей.

– Их можно выжечь Небесным Огнем, но делать это нужно очень осторожно, особенно вначале, постепенно увеличивая жар год за годом и, ни в коем случае не ослабляя усилие.

– Но кому под силу такая скрупулезная методичность? Что-то я не встречал истинных даосов, хотя многие мне о них говорили. Может быть, далеко где-то в горах Поднебесной, не в этом районе… А здесь человек, словно загнанный в угол теленок – доверяет и шарахается раз за разом.

– Да, тут ты прав,– вздохнул царский муж. – Падений и взлетов на Пути будет много.

– А все оттого, – заметил с иронией веселый человек, – что изначально муж принял на себя много обязанностей и попечений. Право же – избегать малых Путей на практике гораздо труднее, чем на словах.

Веселый человек рассмеялся, и Ван Юань понял, что перед ними не иначе как император – Сын Неба, которому по определению необходимо избегать малых Путей, повсеместно применяя к своей жизни принцип "недеяния". Может быть родственник?

– Да, ты не ошибся, – шепнул на ухо веселый человек. – Он – твой далекий предок, второй император династии Тан. И он, святой.

– Святой император достиг Истины, следуя Дао? Неужели в горах?..

– Он христианин.

– ?!

– Он жил во дворцах и правил империей, доставшейся ему от отца – крестил её всю поголовно, настроил монастырей… И вдобавок завоевал полмира, ни разу не махнув мечом.

– Мир завоевал мой отец, я покорил только Когурё, – произнес нехотя император, при этом зевнув.

– Это больше, чем все остальное – победить гордость сложнее всего, – возразил ему веселый человек. – Особенно, когда она смотрит в твои глаза влюбленным взглядом.

– ?!

– Ты встречал женщину, Будду-Майтрейю – это была его жена.

– Разве гордость может быть той, которая есть Любовь?

– Гордость всегда называется Ею, у неё тысяча законных на то оснований. Ибо сердце человека сластолюбиво.

– Нет, погодите, – произнес император, – Необходимо все-таки различать любовь мира и жертвенность Бога. Сласть никогда не восходит на крест.

– Уважаемые господа, за рассуждениями о вещах легко потерять их суть – помрачается видение и Небо становиться недоступным, – заволновался Ван Юань, боясь, что полемика этих людей увлечёт его в дискуссии о вере, так любимые христианами; в конечном счете, с потерей всего, как обычно.

– Святые могут рассуждать духовно, не теряя Благодати, за которую заплатили своей кровью, – произнес император.

– Видение Пути становиться навыком у тех, кто не взял с собой в дорогу ни одной вещи, – произнес веселый человек, и опять рассмеялся.

– А мне же что делать? – почти заплакал Ван Юань, понимая, что вскорости он потеряет и одно и другое.

– Тебе остается вера, – произнес император.

– Без дискуссий о ней,– подтвердил второй собеседник. – Скоро ты отправишься в страну, где будет много логических умозаключений о правильной вере, и ни капли Божественной росы. Вот такой парадокс.

– Неужели так безнадежно? – совсем было впал в уныние Ван Юань, обращаясь к человеку в одном ботинке.

– Небо за пределами человеческих рассуждений о Нем, – любое движение мысли нарушает устоявшуюся гладь, и Небо отступает на недосягаемою глубину.

– Слово сказанное – уже ложь, и не только слово, произнесенное вслух, подтвердил император. – Откровения Духа нельзя заменить богатым воображением, а Божественные Глаголы – простой человеческой речью. Пусть она будет трижды понятной уму – пользы никакой.

– Так что же делать всем тем, которые погрязли в движениях мира и может быть, никогда не достигнут маломальского просветления, не говоря уже о главенствующей тишине? Разве им не достаточно четких определений, пусть идут по ним как по компасу, а не блуждают во тьме.

– Ты смотри, – удивился вдруг император, – какой умный нашелся…

– Так рассуждают все, кто еще Света не видел; и они, ничтоже сумняшеся, становятся учителями невежд, – произнес человек без ботинка. – Слепец слепца водит – оба в яму впадают.

– Местные христиане вообще ни о чем не пекутся, все по уши в предрассудках – зарежут, имени не спросят; разве это хорошо? – вспомнив о боли, кисло возразил Ван Юань. – Разве такой должна быть церковь? Мне что, сидеть здесь и ждать, когда они, наконец, познают Небо?

– Важно, что ты это понял. Все остальное само собой разрешится, – произнес император.

– Сейчас сюда придет бабай Хулагу со всем войском и научит смирению гордых, – подтвердил веселый человек. – Нельзя избегнуть колдобин вращаясь в "большом колеснице", подобно спицам. И только праведнику "честь и позор от сильных мира сего одинаково странны".

Ван Юань понял, что мастер намекает на странное увлечение Хулагу буддизмом, когда его миссией являлось утверждение христианства на этих землях.

– Держи меч наготове, – посоветовал ему его предок, святой император Тан. – Тщеславие не терпит ущерба и может убить.

Невзирая на отсутствие мыслей и самого желания касаться чего-либо из мира, который в данный момент приносил одну только боль, у Ван Юаня имелось про запас много вопросов к этому странному человеку, да и к самому императору, своему знаменитому предку, о котором он ничего не знал. Даже то, что вера – простая по определению как Степь, в далекой стране его предков имела свои уникальные особенности. Ван Юань это чувствовал интуитивно, стремился к ней… постоянно разочаровываясь в удручающей действительности. Душа желала свободы, в первую очередь – внутренней свободы, доступных пространств наполненных Откровением, экстенсивного расширения с сохранением качества и меры, выдержать которую в этом бурлящем мире было практически невозможно. Он вырос в степи, где эта мера определялась самой жизнью, но теперь и степь была для него мелковатой; Ван Юань понимал, что нужна глубина – свежесть и глубина! Нет, не огненные озарения, в опаленных ветрами скалах Сирийской пустыни – он восхищался подвигом древних анахоретов в ней, но не дерзал примерять на себя их милоти. (милоть – грубый шерстяной плащ из овечьей шерсти. Разделите одежды мои: епископу Афанасию отдайте одну милоть и подостланную подо мною одежду – она им мне дана новая и у меня обветшала, а епископу Серапиону отдайте другую милоть, власяницу возьмите себе. Афанасий Великий, «Житие преподобного Антония Великого».) Да и зачем тогда Провидение послало ему Думарину? Хотелось найти долины – огромные просторы влажных туманов и зеленой травы, со звенящими родниками, стекающими с гор, с которыми звездное Небо в очередной раз заключило брак. Он стремился всей душой на Восток, чувствуя приближение к Таинству, имея наглядный пример перед глазами – Святой Император – Сын Неба, а "смешной человек" зачем-то отправлял его на Запад. Вот это был главный вопрос. Как и подобный ему: в чем, собственно, заключается Таинство брака? Неужели только в том, чтобы испытать на своей шкуре десять тысяч ударов судьбы?

глава 11.

"Предмет, на который мы смотрим, но не видим, называется бесцветным. Звук, который мы слушаем, но не слышим – беззвучным. Вещь, которую мы хватаем, но не можем захватить – мельчайшей. Эти три предмета неисследуемы, поэтому, когда они смешаются между собой, то соединяются в одно".

Лао-цзы.

Богатство измеряется глубиной, тем внутренним запасом свободы, который доступен душе, стал ее собственностью. Если душа живет в стесненных обстоятельствах, то по всему видно – это чужое добро, возможно, даже нажитое нечестным путем. Соответственно, Таинство брака заключает в себе возможность приобретения большого приданного законным способом – возможность расширить внутреннее пространство до бесконечности, создав изначально свой маленький ручеек или приличную реку – как повезет, которая неизбежно потечет в Вечность. Но вода только один аспект внутренней реальности – больного вола нужно лечить; соху – чинить; терния корчевать… – распахивать священную гору и сеять пшеницу. Труд предстоит немалый. Это, если достанет ума не пустить приданное по ветру. Без сомнений, вступающий в брак должен быть мастером, умеющим с пользой вложить капитал. И самый верный способ – приобрести Царство Любви. По ее земной аналогии постигнуть Первопричину – "исследовать происхождение всего называется нитью Дао".

Так происходит с монахом, заключившим брак с Небом; если же брак бесплоден, то монах становиться вором, обкрадывающим людей. Многие, несчастные в Небесном браке, преуспели впоследствии в искусстве обольщения доверчивых граждан, еще содержащих кое-какие начатки по естественной Благодати – территории зеленой травы со звенящими родниками. Но зачем о грустном? Вернемся обратно к глубине…

Звездное небо над головой тому подтвержденье – в браке богатства неисчислимы. Не их ли обещал Бог Аврааму – достаточно только совладать с неверием маленькой человеческой души, не ведающей пока глубин Милости. Но глядя на Небо можно постигнуть, сколь грандиозна река жизни текущая в ней. И это только начало.

Двадцать миллионов звезд в перспективе – внутренняя свобода, приобретается смирением с беснующейся плотью, которую муж обязан любить, как Господь церковь. А она, эта плоть – то нема, то гунглива, то чрезмерно распутна, то горда и игнорирует всякий к ней интерес; постоянно требует ей поклонения, даже не задумываясь о последствиях. Ведь праведный муж должен кланяться одному только Небу. А еще плоть влечет за собой на веревке настоящего древнего змия, в лице своей мамы – то бишь тёщу, со всей, присущей змию атрибутикой – когти, рога и зубастая пасть, отрыгающая пламя. Кто не испытал на себе эти родственные узы ада, тот может смело считать свой брак неполноценным! Это, если упустить главное – плоть рационально глупа и неспособна к развитию как каждая нимфа. Но возможно, оно и служит спасением, до поры.

"Исполняющий Дао не желает быть удовлетворенным".

Мудрость, равно как и ограниченность, не выходит из круга бытия. Важно: здесь сознание вступает в критический антифазис – желая соответствовать постоянно расширяющейся Вселенной, а заодно совершенствованию духовных миров, человек очень тяжело переносит застой, вызывающий в нем тоску и уныние. "Не ничего ужасней, как жить не получая удовлетворения", – написали древние мудрые мужи. И только совершенные видели, что все движения мира, покрываемые Благодатью! как раз и являются препятствием к созерцанию Вечности. С другой стороны, нельзя так вот просто взять и отказаться от жизни, ибо прекращение обновлений влечет за собой потерю Благодати и сбои в системе. Остается только удивляться – как великие святые смогли перешагнуть бездну: "они не удовлетворяются ничем, поэтому довольствуясь старым и не обновляясь, достигают совершенства". Отсюда видно, что истинное отречение мира является делом исключительным, доступным только единицам из человечества. На него нужен сугубый мандат Неба. Именно поэтому эти самые великие мужи и советуют остальным идти срединным "царским" путем, а глупость, в свою очередь, спасает душу от больших потрясений и преждевременной смерти.

Невесту таки отдали, невзирая на происки врагов.

Так тоже бывает: духовный мир крепко держит душу и не отпускает, постоянно требуя за нее непомерный выкуп. В конечном счете, сам князь Света приходит к невесте и разгоняет власти тьмы – лишь бы ягодка созрела, а это тоже происходит не сразу.

Хан Хулагу видя, что Ван Юань не возвращается из разведки, послал за князем, и они вместе, со всей его дружиной, поутру подошли к "гостеприимному" селению. А там уже точили мечи и клялись на крови отомстить за позор.

– Они, что у тебя, все малохольные? – спросил хан князя, видя, как плетни из верболоза ощетинились копьями и мечами. – Это настоящий мятеж! Да сейчас моя гвардия здесь камня на камне не оставит.

– Подожди дорогой хан, я все улажу, – пообещал князь и отправился на переговоры.

Он подошел к воротам крайнего дома и ударом ноги снес калитку. Видя, что князь зол, местные джигиты засуетились – спесивости сразу поубавилось. Они наперебой стали объяснять князю о кощунственном поступке кунаков. Надругаться над матерью! Уж лучше смерть, чем жить с таким позором. И они все как один согласны были умереть, забрав с собой жизни обидчиков.

– Где эта женщина? Приведите мне ее сюда! – строго приказал князь.

Бабушку быстро доставили пред ясные очи князя. И она, потупив взор, объяснила, что слишком долго ждала жениха… и передумала.

– Что же ты князь такой бестолковый, посылаешь за мной не весть кого?! Они девушку от ишака отличить не могут. Ах, эта молодежь! Вот раньше были князья так князья – орлы, не заглядывались на мужиков…

И прочий винегрет из давнишних представлений о чести – верных, по сути. Что тут возразишь?

У князя испарина выступила на лбу, и он, недоумевая, только разводил руками: "Как подобное могло произойти?"

– Мать, ты чего, белены объелась?.. – спросил было сын, старший мужчина в доме.

– А тебе тоже следует надрать задницу. Сноха меня совсем не уважает, еду приносит изрядно остывшей… И кур не пасет! Подрали все грядки.

И бабушка, хмыкнув, гордо ушла – словно лебедь поплыла.

Джигиты заулыбались и зачесали затылки.

Когда все выяснилось, хан Хулагу долго смеялся.

Иногда, простая глупость тоже приятна… и бывает дороже душе всех сверкающих звезд – приводит ее в умиление и сглаживает конфликт с миром. Не оттого ли терпение в браке достигает вершин совершенства?

"Древние, выдававшиеся над толпой люди хорошо знали мельчайшее, чудесное и непостижимое". А еще они понимали, что каждая такая мелочь – проявленная даже в незначительном человеке, требует к себе великого уважения, и ни за что не позволяли себе пренебрежительного отношения к людям. Они, как могли, взращивали в них ростки Благодати. Наоборот, муж гордый, непомерно возвысившийся над прочими, пораженный тщеславием, как неким смертоносным поветрием, сеет вокруг себя одну только смерть, а если в ком и видит несмелую поросль добродетели, топчет ее нещадно, выжигает огнем обличений, сам того не ведая, превращает в пустыню угодья, от которых питается и его несчастная душа. Таковой и человека не считает созданием Божьим, видит в нем только пороки, и всячески борется с ними… Добродетели произрастать в его саду исключительно сложно – кто же, невзирая на все происки "мудрости" наставника сумеет-таки стяжать некий дар, то это не иначе, как величайшее смирение, достойное всякого удивления. Выжившему под властью закоренелого тщеславия Небо ниспосылает полное избавление от страстей. Такому, собственно, ничего и не остается, как поневоле отречься от себя и даже от самой жизни. Ибо тщеславие стремиться контролировать любое движение и не упускать из виду потенциальных конкурентов. Оно с величайшим удовольствием блюдет чужие помыслы.

Горячность часто бывает неразборчивой, ревность не по уму падкая на самомнение и гордыню, матерь всякого рода ересей и уклонений. А самое главное, таким образом происходит отпадение от Благодати. Тщеславие подобно полной луне и, по сути, ему неведома пустота, от которой рождается впоследствии великий покой – "не знающий постоянства действует по своему произволу, поэтому он призывает к себе беду". Тщеславие и наставников ищет себе помаститей, чтобы в ореоле их сияния существовать безбедно и, в конечном счете унаследовать все их призрачные стяжания. Воистину, положение достойное всяческих слез – обильно помазуя чувственность вначале, тщеславие впоследствии приводит к полному окаменению души и тела. Большая опасность для человека долго вращаться в кругу его интересов – порок неизменно возобладает благодаря немощи естества.

Ван Юань пришел в себя и с удивлением заметил, что смотрит на мир по-другому, иначе. До того как его избили в селении, ему казалось естественным стремление к Благодати. Теперь же он наблюдал некую тщетность усилий – добиваться чего бы то ни было; поиски внутренних состояний отошли на второй план, зато прибавилось мужества посмотреть правде в глаза. Возможно, боль побитого тела тому способствовала, но казалось, будто он перешагнул какую-то допустимую границу и смотрит в лицо демону мира. И при этом – выдерживает взгляд! Невероятно странное состояние. Определенно, его пугало само откровение – что, если вдруг окажется, зло поселилось в душе… Но именно такое положение расставляло все на свои места – порок обретается в каждом. А еще, он неожиданно понял, что готов к смерти… или просто ее презирает.

И Ван Юань поднялся, – отбросив от себя кружевной покров, он выбрался из развалин и, сплевывая запекшуюся кровь вместе с грязью, пошел напролом – прямиком к группе сидевших у костра бородатых мужчин с кинжалами наперевес. Видимо, выражение его лица говорило само за себя. Грозные мужи попятились и обратились в бегство. Только мечи засверкали в конце переулка. А оттуда уже выезжал в сопровождении князя и его нукеров хан Хулагу.