Ван Юань удивленными очами наблюдал за этим со стороны, но неожиданно его рвануло, словно козу, привязанную к колеснице, и он понесся в хороводе звезд, будд и чертей, прямо в руки своей умной жены Думарины.

– Вставай, господин мой, – произнесла Думарина, когда Абака грохнул телом в доспехах о мраморный пол.

– Докуз-хатун попросила спасти его, она мне как мать, – произнес Абака. – Ты умна и красива, вам оставаться в ханском дворце ни к чему.

– Ты нам поможешь бежать? – с надеждой спросила сирийка.

– Уже помогаю, – произнес Абака-хан.

А к утру оказалось, что в ханских покоях нашли несколько окровавленных тел кэшиктенов из личной охраны Хулагу, и конечно, обвинили во всем пьяных и ничего не смыслящих послов Берке, а с ними заодно и купцов, в черных, блестящих, словно вороньи перья одеждах. Такой оборот дела сильно пошатнул веру Ван Юаня в справедливость и торжество истины; в конечном счете, он понимал, что владея настоящей жемчужиной, трудно сохранить ее от чужих рук, – он не смел даже сомневаться в хане Хулагу… но отлично почувствовал, что столкнулся с иной, могущественной и чужой правдой. Хотя, все вокруг поклонялись Небу и Богу. Просто на деле оказалось, что одним – приход, а другим расход и потери… – под благовидным предлогом смирения, борьбы со страстями и подвигом самоотречения. Но кто может заявить об этом во всеуслышание и понять до конца пути Промысла в мире?

глава 4.

"Дао есть глубина Бытия".

Лао-цзы.

Люди злы в своей сути и всегда ищут причину, ищут Того, кто так опрометчиво сотворил бесконечность – непостижимость её порой шокирует даже святых – горько оплакивая свое безнадежное дело, они повторяют про себя словно заклинание: Бог не виноват! То кто же тогда?! Кто заставляет рождаться под этими звездами, думать и понимать, что ты недостоин даже помыслить о присутствующей над тобой глубине. А рядом невежды, злые и проворные словно черти в предбаннике Рая, хоть и плавают мелко, довольны безумием и безнаказанностью, и заявляют, что правда на их стороне!.. И то, что "изящные вещи и слова могут быть куплены ценой. Добрые поступки могут быть совершаемы всеми". Ведь Дао не только сокровище добрых людей, оно в равной степени достояние каждого, кто, так или иначе, родился в этой долине слез, – жадно вцепившись руками, зло держит Дао с удвоенной силой и вряд ли уступит по-доброму… Где ж тогда справедливость? Хотя каждый, кто хоть однажды понял всю глубину порока и всю глубину Неба над головой, понимает, – люди злы, но нельзя бросить мир.

И вот эти злые и хитрые люди не стали довольствоваться лишь созерцанием, хотя оно в тысячу раз прекраснее любой вещи – сели на колесницы, и не просто в телеги, а в самые что ни на есть дорогие, царские "дрожки" и покатили по жизни, держа при этом в потных и сильных руках жемчужину Дао, – нищему страннику только челюсть отвиснет, когда повстречав на Пути колесницу, он упадет на колени и склонится в поклоне… – ведь Дао, а после начнет от отчаяния рвать одежды и посыпать голову пеплом. Где ж тогда справедливость?

Но постой, подними голову в Небо – над тобой бездонная глубина! Да и кто ты такой, чтобы вопить во всеуслышание о преступлении? И не оттого ль Дао так ценили древние мудрые люди, что оно милует грешников… и прощает преступников. Похоже, истина в этом, пойми – настоящая Суперистина. Ведь согласись, ты со своей правдой и обостренным чувством справедливости так бы никогда не сделал. Да и кто, в конечном счете, кроме тебя самого виноват в том, что тебя обобрали? Видимо, только зависть и око лукаво, о которых ты, пока, и слыхом не слышал.

Итак, ночь была ненормальной – звезды выстроились в ряд и потянулись вереницей к рассвету – с Запада на Восток, вероятно предполагая, что хватит, довольно светить этим бестолковым телам и бессмысленным душам. Ведь правда, удивительное дело – мир безобразен лишь оттого, что часть звезд упала, Луна больше не светит, а Солнце режет глаза и не радует поутру. Но снова, о Господи! видимо, лишь для тебя – злые и дальше жируют и им хоть бы хны!

Случайно очнувшись в одну из ночей, Ван Юань окинул бессмысленным взором пространство, махнул безнадежно рукой, и побрел наугад на восток – для других, наблюдающих Небо, возможно, это всего лишь звезда, последняя в самом конце… Поверьте, наверное, быть хуже не может, чем остаться в мире без звезд, но пойди, докажи слепым и ослепшим, что больше нет Света. Ведь Дао вечно и в нем глубина. А они… запирают замки, закрывают границы, и пытаются спасти свое тело для будущей жизни без звезд.

Так вот, неожиданно отрешившись от вериг, сорвавшись с положенного места, сам того не желая, Ван Юань ушел на восток. Конечно, стоит оговориться: он, словно пес, нос держащий на вечернюю утиную тягу, к утру совсем очумел, перегрыз поводок, и побрел, влекомый одним лишь инстинктом – в душе ничего не осталось живого.

Да, самое главное: бежать нужно ночью, пока дремлет зло, его усыпленное око – гладь как зеркало и не бурлит океан, где любое движенье разрушит и без того хрупкий мир в душе, и ты свалишься в бездну страстей – попечений и дел, от которых нет избавленья – будь они прокляты! Да и как избавиться от себя? Куда деться? Вот тут только и понимаешь, что Дао беспрецедентно и в нем глубина.

Но, пожалуй, продолжим… путешествие на Восток. Где-то к утру, на "последней заставе" Ван Юань весьма неожиданно для себя – ведь эта застава, по сути, была первой из многих лежащих впереди, обнаружил желание бросить начатое дело. Вот это конфуз!

– Вероятно, ты пролетел… увязавшись за измышлениями ума, – сказал ему повстречавшийся смешной человек – весьма своеобразный учитель, продающий ненужные вещи. – Знавал я одного астронома, у него этих звезд – куры не клюют, и он запускает их в Небо по шестьдесят… Скоро уже не поймешь, где какая.

– Вот так, просто… – произнес раздосадованный Ван Юань, с трудом выдавливая слезу.

– Чтобы лететь на Восток, сперва как следует нужно сходить на Запад, и выгрести все, что там еще осталось, до последнего гелда, – произнес смешной человек, стягивая ботинок и высыпая золотой песок. – Почему ты не привел с собой купцов, я бы им сторговал этот мусор. У них еще есть кое-какие вещи, полезные для меня.

– Это звучит жестоко, по отношению к падшему человеческому роду, – возразил Ван Юань, – Дао так не учит.

– Дао здесь ни при чем, теперь "Искусство войны" – самая нужная книга, – произнес человек без ботинка.

Но Ван Юаню показалось, что тот так не думает в самом деле, а лишь пускает пыль в глаза. Ведь у него даже пыль была золотой…

– Сейчас вот подую, и эти песчинки превратятся в сущее зло – самый что ни на есть смертоносный вирус. И поверь, для остального мира, не менее злого чем то, что я делаю, мое зло будет во благо. Разве не так? "Все должны быть бездеятельными. Всем следует соблюдать полное спокойствие" – следовать Дао. А как их по-другому заставишь?

Смешной человек вдруг обнаружил в себе глубину сострадания к падшим – глубину муки, боли и слез всего мира. Ведь "святой муж всегда живет как в беде, поэтому для него не существует беды".

– Ты, наверное думал, что мир плох и несовершенен сам по себе, а оказалось, эта ущербность в тебе. Каждый, постигающий Дао, не видит проблем; лишь святые могут носить зло мира, которого в сути своей не существует.

Смешной человек улыбнулся кротко. – Но не дай Бог тебе задеть то, чего нет. Поэтому сохраняй в душе мир и не теряй его опрометчиво. Следуй Дао.

Он вздохнул, вскинул руку "под козырек" и посмотрел на Запад. Ван Юань осознал, что учитель собирается уходить, а он еще толком не разобрался, что ему делать дальше. Возвращаться обратно ох как не хотелось – в самую гущу зла; однако, тело знало, что оно потеряло свою полноту, оставив часть где-то в пустыни или в палатах. Счастье должно быть полным как Дао – а формы его Думарины лишь тому подтвержденье.

– Добавляй понемногу вещей, пока не почувствуешь себя в достаточной мере свободным от них, – произнес странную фразу учитель – смешной человек, торгующий всяким барахлом и не только.

И Ван Юань понял, что Дао в этом злом мире, это мера Благодати, и она не может быть пустотой.

глава 5.

"Ненавидящим вас отомстите добром".

Лао-цзы.

Диалектика жизни имеет свойство заключать в себе достойных противников; сильный, в конечном счете, будет воевать с целым миром. Не оттого ли зло достигает каждого, возомнившего о себе (мнение, в свою очередь, есть не что иное, как оскудение добродетели), что человек, заблуждаясь, пытается утвердиться в своей правоте, каждый день присовокупляя к глупости приличную долю упорства, и тем только наживает себе врагов. "Беда всего мира происходит из мелочи, как великое дело – из малых". И наоборот, люди небрежны в поисках компромисса, забывая, что "легко достигнутое согласие не заслуживает доверия". Но трудно отыскать золотую середину там, где нет берегов.

Итак, возвратившись к истокам, насколько это возможно, взглянем беспристрастно на вещи – откуда и с каких пор мы пошли по пути стяжания наказаний.

Ван Юань очнулся в чей-то богато убранной юрте, стоящей в меандре большой реки, образовавшей старицу – море, как минимум, но ровная устоявшаяся гладь и тишина, проникающая прямо в жилище, говорили, что у этого водоема есть определенная мера. И она, эта мера имеет свои берега. То, что противоположный берег может оказаться чужим, наблюдательному уму всегда подсказывало смотреть вдаль с осторожностью. Другое дело, когда ты дома, и тебе знакома каждая вещь. Ван Юань с подозрительной трепетностью откинул полог шатра, и сразу нашел тому подтверждение – спокойную размеренную жизнь. Чувство, говорившее о том, что он дома, не обмануло.

Мера бывает разной – чем проще мир, тем она больше; питающийся сухим хурутом пастух даже не подозревает, как велика его мера, – она словно степь и ее не вместить сластолюбивому сердцу. Оттого и на беды свои простой пастух смотрит сквозь пальцы, и не желает большего счастья, чем дышать этим воздухом – что может быть больше бескрайней степи, всегда лежащей перед глазами. Но уважаемому нойону необходим уют – мера его не так велика, и он ограничивает пространство – в юрте его дорогие ковры; эти ковры создают тот маленький и уютный мир, который называется домом, а застывшая звенящая тишина в нем успокаивает сердце и укрепляет уверенность в завтрашнем дне.

Возле костра, на котором дымился казан с вкусной рыбной похлебкой, сидела его Думарина и кочергой ковыряла просевшие угли – похоже, обед был почти готов. У Ван Юаня снова встрепенулось сердце, и в глазу задрожала слеза – да, он сейчас подбежит, уткнется в колени, и мать, погладив по голове, вытянет из казана и подаст ему самый вкусный кусок. И словно не было всей этой войны – великих надежд и крушений иллюзий! Кто же посмел ему так опрометчиво внушить желание покинуть свой отчий дом?! И что приобрел он?

– Меня,– произнесла Думарина на его, сквозь слезы, немое прошенье. – Прости, тысячу бед и меня… – нас с тобой. Этот союз родит будущую жизнь, и так – до бесконечности. Но даже теперь ты можешь почувствовать вечную тайну и милость, – стоит только сломить в себе гордый дух.

– Я не могу этого перенести! – закричал Ван Юань и заплакал навзрыд, уткнувшись Думарине в колени.

А жена таки гладила его по голове и, обжигая пальцы и душу, вылавливала из казана самый большой, жирный кусок.

Вот так великое становиться малым – довольствуясь тем, что всегда под рукой, "не желая быть великим, святой муж совершает великое дело".

Оказалось, юрту им подарил Абака-хан; по настоятельной просьбе Докуз-хатун старший сын хана увез их из столицы и поселил на берегу озера Урмия – подальше от глаз Хулагу, на время разбирательства в инциденте. Кто пытался убить хана в его брачных чертогах так и осталось загадкой, но послов Берке казнили, ссылаясь на то, что ни один из них не смог толком объяснить, что он делал в эту чудную ночь.

Убравшись из дворца Ван Юань испытал огромное облегчение. Теперь ему стало понятно, почему хан Хулагу вел практически кочевой образ жизни, переносил свои резиденции и дворцы, да и в новых долго не задерживался. По всей видимости, в роскоши палат его преследовал дух Багдада, – ильхан не единожды посещал этот город, желая основать там свою столицу, и всякий раз испытывал томление духа, а то порой и болезнь. Дома Хулагу также донимали "грехи", с которыми активно боролась его христианская жена, со всем церковным причтем… А хану хотелось покоя – забвения и тишины; может быть, только поэтому он склонялся к буддизму. Вот и Ван Юань заметил, что здесь у озера можно жить простым созерцание его устоявшихся вод – колокол по утру не будоражит окрестности, и трещотка не понуждает к ранней молитве. Неужели глаза могут устать от сияния Истины?.. "Кто осторожно оканчивает свое дело, как начал, тот не потерпит неудачи". Исходя из опыта и мудрости древних, выходить в Путь следует не под звуки рогов и трубных гласов, а под шепот травы. Ибо совсем "не трудно удержать легкую вещь".

глава 6.

"Глубина и могущество силы преодолевшего всякую трудность неизмеримы".

Лао-цзы.

Итак, поиски легкого пути – основная задача и цель любого ума, пытающегося во что бы то ни стало опровергнуть древнюю мудрость, что "творить приятное только для плоти называется нечистотою". Ах да, есть еще томление духа, и он тоже ищет себе облегчения. Но, увы, только "человек высокой нравственности преодолеет всякую трудность". Следовательно, "воздержание – первая ступень добродетели, которая и есть начало нравственного совершенства". А это, ох нелегкая вещь, когда в твоем казане кипят и переворачиваются вкусные вещи. Но кто же поможет уму оставаться безучастным к соблазнам, кто объяснит ему этот горький парадокс жизни?

"Кто нам мешает, тот нам и поможет".

Разве мы не говорили выше, что мир – это борьба противоречий, а разрушение всякого созидательного процесса – главнейшая из стратагем противника. Ну, кто еще так поломает ваши жизненные планы, как женщина рядом – жена?

"Достигший нравственного совершенства похож на младенца". И как вы полагаете, кто ему в этом помог?..

То, к чему стремилась душа Ван Юаня – воплощенная экзистенция Света – невообразимая страна грез, где постоянство добродетели так очевидно, что воздух дрожит от свежести Истин, реализуемых с каждым новым вдохом, где мир невероятно прозрачен и существует уверенность – праздник наступит и больше не будет унынья, где жизнь бьет ключом не предполагая в ней разочарований, – вот, всё это!.. стиралось единым мановением нежной руки Думарины. А сам парадокс заключался в том, что именно с подачи жены душа Ван Юаня стремилась любой ценой отыскать эту страну, наполненную глубиной и внутренним смыслом, и Думарина была первой, кто вселял ей оптимизм. Собственно, "оптимизм" – второе имя "собеседницы Ангелов", – невольно, в каждой черте, в каждом движении Думарины его взгляд находил признаки совершенства. И невероятную глупость – человеческую нежность и доброту. Да и кто может постигнуть дзен бытия – понять сам феномен?

К тому же, куча препятствий и дел, связанных, так или иначе, с появлением в его жизни этой красивой и "умной" женщины отодвигали все перспективы на будущее, и оно было туманным. Не разобравшись на месте и не получив разрешения с Неба – вольную от Хулагу, не имело никакого смысла бежать к его брату Хубилаю. Да и вряд ли удалось бы затеряться в империи настоящих и властных мужчин с красотой и умом Думарины. Обязательно было необходимо высокое покровительство, и Ван Юань это понимал. Но как объяснить возникающий парадокс?

А еще Ван Юань вдруг вспомнил странный сон в ту необычную ночь – смешной человек советовал – главное не пролететь, не бросить всё и бежать, а терпеливо собрать по крупицам, себя в первую очередь, и по возможности прихватить все золотые сосуды соседей. Как же тогда оставить им свою Думарину?

Ван Юань вздохнул: "Похоже, он таки достигнет с ней совершенства, и словно выбитый, выбеленный лён скатертью ляжет на стол, или под ноги конницы Хулагу".

Жили они в одиночестве у озера примерно неделю. А может и год – темнота, как известно, способна стирать неприятные воспоминания, и каждую ночь Ван Юань находил в ней ответы, умаляясь до ничтожества муравья – песчинки на ладони земли под этим звездным бесконечным пространством. И в сердце рождалась великая благодарность, что Небо помнит о нём – таком жалком и счастливым со своей Думариной. Остальным приходится только завидовать… – и эта зависть, как часто бывает, под видом добродетели просто мешает людям жить.

И вот прискакали от ильхана кэшиктены, и с ними Абака-хан, – оказалось Хулагу готовиться к войне и ведет переговоры с римским папой о союзе с латинянами, так, как коварный Берке уже договорился с Византией и мамлюками. И естественно, Хулагу нужны умные люди, послы к папе – непременно китаи, ибо монахи говорят, что потнифик проявляет большой интерес к этой диковинной стране, где изготавливают прекрасный фарфор и легчайший шелк, из которого римские прелаты носили альбы и сутаны. После захвата Константинополя латиняне отправили к себе домой в Италию две тысячи опытных ткачей, но тем так и не удалось достичь тонкости китайских мастеров, а самое главное, им была неизвестна тайна атласа. Поэтому, собрав богатые дары – атлас и фарфор, присланные Хубилаем из Поднебесной, присовокупив к ним приличное количество золотых дирхем аббасидов, Хулагу искал человека, которому можно было бы препоручить эту важную миссию, а заодно и сокровища. И чтобы ничего не пропало. Сказать по правде, с бескорысными в монгольской империи было туго – невзирая на существующие наказания за воровство, каждый уважающий себя багатур старался уделить своим домочадцам от общего пирога приличный кусок. Не секрет, что баскаки – сборщики податей, почти половину дани оставляли в степи, зарывали в курганах и прочее… А еще, сам вид Ван Юаня – тонкость и манера беседы, в конечном счете, его императорская родословная должны были импонировать утонченному вкусу понтифика. Ведь в изысканном Риме с грубыми степняками и разговаривали грубо, лязгая забралами и мечами, и кто-кто, а хан Хулагу, этот монгольский эстет, понимал проблему. Не мог же он оставить свое государство и сам отправиться в Рим. Высокодуховных "несторианцев" хан также не мог послать, ибо те не шли на компромисс в вопросах догматического богословия и особенно – символа веры. Да и зачем обострять существующие разногласия. Хан Хулагу уже долгое время пытался увязать свое личное видение Неба с христианскими догматами жены Докуз-хатун… и не всегда получалось. Вот поэтому, лучшей кандидатуры для посла доброй воли трудно было и сыскать. А еще сюда же – его Думарина, цивилизованная христианка, умеющая предугадывать мысли и знающая языки.

Сначала ильхан хотел отправить Ван Юаня в Рим одного, а Думарину оставить при себе. И очень даже было обрадовался открывающимся перспективам, но под уничтожающими взглядами Докуз-хатун и Тукити-хатун быстро отказался от этой идеи. Всякое может случиться в следующую ночь… Ну, а значит и ладно – с глаз долой и с сердца вон.

"Движение Дао происходит от сопротивления",