Снежная застава

Сегодня я прямо-таки сросся с рюкзаком: он стал моей переносной конурой.

Я поселился в рюкзаке солдата и уже с ним оказался в автобусе. Мне было слышно, как они разговаривают и постоянно повторяют слово «застава». Я не знал, что оно означает. Я не понимал, куда меня везут, но держаться рядом с солдатом было надежнее, чем бесцельно скитаться по свету. Мама говорила: «Если что-нибудь случится, не стоит паниковать. Нужно принять это как данность и искать выход». Так что я сперва пойду с ними, а как выпадет возможность – вернусь в Ядун и найду маму.

Но автобус поднимался все выше в горы. Вскоре за окнами уже не осталось никаких деревьев, но мы все равно продолжали ехать. Куда? На край света, что ли?

Так продолжалось очень долго. Наконец автобус остановился и я услышал чей-то голос:

– Служивые, вам тут выходить! Не обессудьте, ближе подбросить не смогу…

– Ничего, все в порядке! Выйдем здесь, – отозвались солдаты, вышли из автобуса и сказали: – Туцзици!

А водитель ответил:

– Цзиньчжумами, чжасидэлэ!

«Туцзици» по-тибетски значило «спасибо», а «чжасидэлэ» – «всего вам доброго». Я целыми днями слушал, как хозяйка говорила покупателям своих ковров «туцзици» да «чжасидэлэ». Но что такое «цзинь-чжумами»? Этого я не знал.

Послышался грохот: автобус уехал. Я высунулся из рюкзака. Почему все так изменилось? Со всех сторон нас окружали сплошные горы: ни деревца, ни цветочка, ни речки. В морду мне ударил ледяной ветер, он был жесткий, как проволочная щетка, и от его порывов шерсть вставала дыбом. Я невольно задрожал и прищурился.

Зачем солдаты вышли именно здесь? Тут нет никаких домов, голые склоны покрыты лишь крупными валунами и каменной крошкой, из щелей пробивается терновник. Мы же замерзнем до смерти!

Молодой солдат посадил меня на рюкзак и сделал несколько снимков на фоне гор. Затем потыкал пальцем в телефон и набубнил сообщение:

– Тут пока еще ловит, выше связи уже не будет! Скину вам пару кадров, а потом уже отнесу щенка на заставу. Наша застава называется Годунла, она вот на этой горе, на высоте четыре с половиной тысячи метров. «Ла» значит «горный перевал», а «Годунла» – «гора Годун». Красиво, да? Чжасидэлэ!

Солдат постарше поторопил его:

– Братишка Хуан, пойдем скорее!

Молодой солдат продолжал смотреть в телефон. Он дождался, пока сообщение отправится, положил меня в рюкзак, закинул его на спину и пошел наверх.

Значит, того, кто меня несет, зовут братишка Хуан? Хорошее имя!

Солдаты шли молча. Очень скоро у них сбилось дыхание. Конечно, они утомились: мало того, что тащат огромные рюкзаки, так еще и в гору карабкаются. Кроме того, чем больше высота, тем быстрее устаешь от ходьбы. Я хотел попросить его поставить меня на землю, чтобы я шел сам и ему стало полегче, но не знал, как это сделать. У меня все сильнее кружилась голова и не оставалось сил подать голос.

Братишка Хуан тащил меня довольно долго. Вдруг я услышал чей-то крик:

– Вернулись! Старина Сун и Юэлян вернулись из города!

Кричал не один человек, кажется, их было несколько. У меня от сердца отлегло: значит, здесь живут люди, а если так – непременно найдется, где жить и чем питаться? Голоса приближались, прерываемые тяжелым дыханием. Нас окружили смех и приветливый гомон. Сквозь головокружение мне послышался собачий лай. Да нет, не может быть!

Наконец-то потеплело и перестало трясти. Похоже, этот братишка Хуан принес меня в дом. Я облегченно выдохнул: очень уж хотелось хорошенько поесть, попить и поспать…

Нас окружила целая толпа, люди кричали что-то наперебой, как школьники, что сгрудились вокруг учителя перед поездкой всем классом на экскурсию. Кто-то, похоже, даже нетерпеливо стягивал с братишки Хуана рюкзак. Старина Сун распорядился:

– А ну-ка успокоились! Дайте хоть глоток воды сделать.

Братишка Хуан перевесил рюкзак со спины себе на грудь и похлопал по нему:

– Угадайте, что за сокровище я сегодня принес?

– Что же ты мог принести? – отозвался кто-то. – Книжки, небось? Братишка Хуан гоготнул, открыл рюкзак и вытащил меня наружу.

Я вытаращил глаза: наконец-то можно разглядеть, кто тут находится. Да здесь же одни солдаты! Совсем юные, все в одинаковой форме. При виде меня их лица вытянулись с одним и тем же выражением: «Вот это сюрприз!»

– Какой маленький щеночек!

– Где ты его достал?

– Это что за порода?

– Как звать егозу? Сколько ему? Парень или девка?

И только солдат-тибетец ничуть не удивился:

– Ой, да это же просто маленький ци, что тут такого? Как будто для нашего взвода впервой.

«Ци» по-тибетски «собака», это я понимал.

Солдаты тискали меня по очереди, передавая из рук в руки. Я с удивлением обнаружил, что от каждого пахло тем, что мне очень нравилось: собаками. Видимо, нам, собакам, они были хорошими друзьями. Отлично, значит, я оказался среди своих.

– Это, должно быть, бульдог. Взгляните на его вздернутый нос! – пытался угадать кто-то.

– Да нет, по-моему, похож на лабрадора: у него уши, как два лопуха, – возражали ему.

– А я думаю, ретривер, золотистый ретривер, выглядит таким же послушным.

– Говорю вам, это дворняга, – авторитетно заявил тибетец. – В нашей деревне все ци – дворняжки.

Дворняжка? А, он имеет в виду, что я не чистокровный. Вообще-то, есть выражение: «Героев о родословной не спрашивают». Почему вас так интересует моя порода? В конце концов, я отличная собака, просто превосходная. Мама говорила, что я и здоровый, и умненький, и смелый, и добрый. А еще она говорила, что я вырасту выдающимся псом. До какого возраста нужно вырасти? Этого я не знал и не успел спросить перед тем, как потерялся. В общем, погодите у меня! Рано или поздно я вам покажу, какой я молодец.

Но пока что я был всего лишь замученной, обессилевшей собакой, которой страшно хотелось спать. Но солдаты всё стояли кружком и изучали меня с ног до головы. И с этим я ничего поделать не мог – оставалось лишь недовольно поскуливать себе под нос.

Подошел низкорослый солдат, взглянул на меня и с недоброй улыбкой заявил:

– Я вот что думаю. Давайте-ка назовем его «Хуан-младший» – Сяо-Хуан. «Хуан» значит «золотой», в точности как его шерсть. К тому же именно Хуан Юэлян принес его к нам. Эй, Юэлян, в следующий раз, когда я кликну Хуана, посмотрим, кто из вас двоих прибежит быстрее.

Послышались смешки. Явно недовольный братишка Хуан бросил на солдата взгляд, но ничего не ответил. Тибетец вставил:

– А мне кажется, лучше назвать Давой. Это имя значит то же, что и имя Юэляна, а звучит иначе. Дава – луна. Луна – Дава. Юэлян, что думаешь?

Братишка Хуан тут же отозвался:

– Дава? Отлично, это подходит!

Как же я обрадовался! Тибетец отнесся ко мне с такой заботой, что угадал мое настоящее имя. Ведь хозяйка так и назвала меня – Дава!

Я тихонько лизнул ему руку, мне ужасно захотелось сказать: «Туцзици». Но стоило мне открыть пасть, как оттуда полилось что-то липкое. Меня стошнило… Позорище.

– Что это с ним? Горная болезнь? – спросил тибетец.

– У собак горной болезни не бывает, его в автобусе укачало. Ты посмотри, какой нос мокрый – знак того, что собаку укачало.

– Если у собаки мокрый нос, это значит, что она здорова, ясно тебе? – возразил низкорослый солдат. – Взгляни на наших: Ламу, Найя и Сэнгэ – у всех носы мокрые.

– Но когда он слишком мокрый, это из-за качки, – настаивал братишка Хуан. – Смотрите на него, даже пузыри носом пускает. Ясно, что ему плохо.

Они все спорили обо мне, а я никак не мог сказать, что думаю сам. Я был согласен с братишкой Хуаном: меня укачало. Ведь я никогда не ездил на автобусе, да еще и так долго, да еще и по серпантину. Мне плохо и опять тошнит, надо держаться.

Тут снаружи раздался пронзительный свист, и старина Сун громко объявил:

– Общий сбор! Братишка Хуан, оставайся здесь и приберись. Остальные – на улицу!

Послышались торопливые шаги, и через мгновение в комнате стихло.

Вот так я и попал на заставу Годунла, так и стал Давой в заснеженных горах.

К сожалению, мое появление обернулось для всех большими хлопотами. От качки в автобусе и горного холода я заболел. Несколько дней я не просто не выходил из дома, но даже не вылезал из конуры. Я лежал в гнездышке, которое смастерил для меня братишка Хуан: в картонную коробку из-под минеральной воды он постелил толстый холщовый мешок. Я лежал внутри и чувствовал себя в безопасности.

Братишка Хуан приходил ко мне каждый день, как только появлялась свободная минутка, и давал мне лекарство. Оно было невкусное – братишка Хуан поил меня, зажимая мне нос. «Недостаток кислорода, – говорил он, – укрепляет иммунитет». Но чаще всего он, конечно, заваривал мне ароматное растворимое молоко. Очень вкусный напиток из его личных запасов.

Другие солдаты тоже время от времени заходили навестить меня и угощали остатками колбасы. Потом появился человек, которого все называли «взводный», и от него тоже пахло собаками. Все относились ко мне хорошо, и я понемногу успокоился.

Вскоре я узнал имя тибетца – его звали Лобу Цыжэнь. Он был близким другом братишки Хуана. Еще я узнал имя низкорослого солдата – его звали Чжоу Цзюньцзе. Низкорослому солдату нравилось издеваться надо мной, он дергал меня за хвост или зажимал морду, и я, завидев его, спешил скрыться. Я научился различать командиров первого и второго отделения, хотя одеты они были совершенно одинаково.

Но больше всех я любил братишку Хуана.

Братишка Хуан не был красавцем. Ростом пониже взводного, он не мог похвастаться ни выдающимся носом, каку командира первого отделения, ни большими глазами, как у старины Суна, но когда он улыбался – не то что старина Сун, который всегда ходил с мрачным лицом, – его прищуренные веки походили на два бобовых стручка, а говорил он на чунцинском диалекте. Но главное – именно он и принес меня на заставу.

Окруженный заботой братишки Хуана, я быстро поправился. Однажды утром я проснулся и почувствовал прилив сил – от недомогания не осталось и следа. Когда на улице раздался пронзительный свист, я выполз из своей конуры, шлепнулся оземь, но тут же вскочил и выбежал из комнаты вместе с солдатами.

Этот звук был мне отлично знаком. Каждое утро, еще до рассвета, он раздавался снаружи, и все до единого солдаты выпрыгивали из своих постелей, стремглав натягивали форму и выбегали на улицу. Чем они там занимаются, я до сих пор не знал. Но теперь наконец увидел.

Как просторно на улице! Какой свежий воздух! А земля под лапами просто ослепляет своей… белизной? Я вспомнил, как братишка Хуан рассказывал, что в горах идет снег. Значит, эта ослепительно белая штука и есть «снег»? Я родился в Ядуне, но настоящий снег видел впервые.

Я задрал морду и увидел, как высоко под голубыми небесами развевается ярко-красное знамя. Под этим флагом солдаты выстроились в идеально ровную шеренгу. И я заметил, что за спиной у солдат стоят три собаки: одна – черно-рыжая, другая – черно-белая, а третья – темно-коричневая. Они тоже выстроились шеренгой и слушали взводного.

Так значит, здесь все же есть мои сородичи? Неудивительно, что от всех солдат пахнет собаками! Оказывается, я не единственный пес на заставе! Я радостно подбежал поближе, чтобы поздороваться, завилял хвостом и залился счастливым лаем. Кто бы мог подумать, что, завидев меня, они хором зарычат в мою сторону. Собаки гавкали куда громче и грубее меня. Словно так и хотели сказать: «А ну, проваливай! Не мешайся под нашими лапами!»

Я скромно протявкал:

– Эй, друзья, давайте знакомиться!

Но они продолжали лаять, как бешеные, а один пес все порывался броситься на меня, тараща крупные, как у быка, глаза. В ужасе я развернулся и ринулся обратно в дом.

Снаружи раздавался солдатский смех:

– Ха-ха-ха! Даву напугали!

– Ха-ха! Найя решил, что Дава нарушает устав?

Низкорослый солдат особенно развеселился:

– Отлично гавкаешь, Найя!.. Сэнгэ, покажи Даве, где раки зимуют!

Ну какой же он несносный, честное слово.

Я знал, что по-тибетски «найя» означало «горный баран», а «сэнгэ» – «лев». Но что такое «устав»? И почему Найя с Сэнгэ так меня невзлюбили?

Моя голова разрывалась от множества вопросов, отвечать на которые никто, похоже, не собирался.

Оставалось лишь на какое-то время снова укрыться в своей конуре.