Глава 2

20:00.

4 часа до Нового года

Лифт звенит на последнем этаже, и двери медленно разъезжаются, выпуская нас в тёмный коридор с редкими лампочками. Внутри – тишина, которую нарушает разве что наше тяжёлое дыхание после холодной прогулки и скрип пакетов в руках. Я чувствую, как внутри всё ещё пульсирует остаточный адреналин – будто мы не просто шли по заснеженным улицам, а удирали от чего-то неведомого.

Алина достаёт ключи, подходит к одной из дверей справа. Лёгким движением запястья поворачивает замок, толкает дверь – и в ту же секунду в лицо ударяет тёплый поток воздуха, пахнущий чем-то ласковым… Корицей? Ванилью? Я не могу понять точно. Но этот запах – дом. Уют.

Я перешагиваю через порог и ощущаю, как пол под ногами чуть пружинит под слоем мягкого ковра. Квартира раскрывается перед нами: коридор, переходящий в кухню-гостиную с панорамными окнами во всю стену. За стеклом искрится ночной город – весь в огнях и гирляндах, в низких тёмных силуэтах крыш, словно вырезанных из бумаги.

– Добро пожаловать в моё царство, – произносит Алина с ироничной улыбкой, быстро стаскивает с себя куртку. Под ней – бордовое платье, мягко облегающее фигуру. Видимо, она надела его заранее, готовясь к своему «уединённому празднику».

На щеках – лёгкий румянец от мороза, и я вдруг ловлю себя на мысли, что она выглядит… красиво. Не вызывающе, не вычурно – просто живо. В отличие от меня.

Рядом с вешалкой замечаю движение – в полный рост висит зеркало. Свет из коридора падает под странным углом, и я встречаюсь взглядом с собственным отражением.

Чужой. Почти незнакомый.

Я всегда избегаю таких моментов – когда приходится смотреть на себя со стороны. Как будто зеркало раскрывает не только внешность, но и то, от чего я давно отворачиваюсь.

Но сейчас я смотрю.

Высокий, широкоплечий – силуэт, который создаёт ощущение силы. Не грубой, а сдержанной, контролируемой. Пальто с мокрыми разводами от снега подчёркивает внушительность фигуры, но за этим скрывается усталость – глухая, накопленная годами.

Глубокие, тёмные глаза – тяжёлые, пристальные. Они не просто смотрят, а будто проникают насквозь. В них отражается тень чего-то невыносимо далёкого, почти забытого. Лёгкая щетина на лице придаёт жёсткости, но не делает грубым. Чёткие скулы, сильная линия подбородка, чуть сжатые губы – выражение не напряжённое, но непроницаемое. Как у человека, привыкшего держать дистанцию. Даже с самим собой.

Волосы – густые, тёмные, слегка растрёпанные. Не от беспорядка, а потому, что я давно не вижу смысла в идеальной аккуратности. Это – мой вечный компромисс между дисциплиной и внутренним хаосом.

Я провожу пальцами по воротнику пальто, стряхиваю снег, и едва заметно нахмуриваюсь. В отражении – не просто бывший спецназовец. Не просто мужчина. Здесь – тот, кто слишком многое потерял. Тот, кто слишком долго жил в мире, где эмоции – это слабость. И до сих пор живёт.

– Нашёл, кто тебе будет улыбаться по утрам? – бросает Алина, и её голос выдёргивает меня из мыслей.

Я перевожу взгляд на неё. Она смотрит с лёгкой насмешкой, но без колкости. Просто подмечает.

– Не уверен, что этот парень умеет улыбаться, – отвечаю я тихо, отвожу взгляд от зеркала.

Я уже собираюсь поставить пакеты на пол и уйти, как вдруг слышу негромкое «мяу» у самых ног. Кот – серый, с белым пятном на груди и лапках, с чуть насупленной мордочкой – выныривает из-под стола, смешно покачивая хвостом. Он тут же начинает крутиться вокруг нас – то ли выпрашивает еду, то ли выражает своё пушистое «привет».

– Познакомься, это Кефир, – говорит она с улыбкой. – Имя получил весьма символично: когда он появился у меня, в первый же день умудрился опрокинуть целую коробку кефира. Я тогда буквально на пару минут отвернулась – а он, вуаля, утопил весь пол на кухне в белой кисломолочной реке. Да, Кефир? – добавляет она, наклоняется к нему, и тот в ответ снова тихонько мяукает.

Я кладу пакеты на пол и присаживаюсь на корточки и осторожно тяну кулак к морде кота, позволяя ему обнюхать руку. Пальцы ещё покалывает от мороза, но присутствие этого пушистого создания вызывает во мне странное тепло. Почти забытое чувство, словно кто-то нежный касается моей души. Смешно, ведь это просто кот. Но я поднимаю взгляд на Алину и замечаю, что она тоже улыбается.

Я встаю, прижимая к груди влажные ладони. Алина плавно выпрямляется рядом, всё ещё держит в руках ключи. Тишина висит на несколько мгновений, и я чувствую, как сердце чуть заметно стучит в груди, словно напоминая, что я жив, а не просто холодный автомат, пришедший сюда по ошибке.

Она отводит взгляд, глядя куда-то в сторону, словно пытается решить – сказать или промолчать. Я почти угадываю её мысль – короткая смена дыхания, чуть нервный вздох.

– Слушай… – она спотыкается о собственное слово, поправляет выбившуюся прядь волос. – Уже поздно, холодина страшная… да и Новый год… – Алина жмёт ключи в ладони, будто боясь сделать ненужное предложение. – Может… не знаю… останешься? Хотя бы пока не отпразднуем эту… ночь?

Слова прорываются через неловкую смешинку, а потом быстро стихает её голос. Она смотрит на меня, и в глазах читаю знакомое: страх, что я откажусь, и одновременно почти вызов: «Ну же, рискни».

Я напрягаюсь. В груди всё сжимается, словно тиски стягивают плотно. «Остановиться здесь? У незнакомки? Кто она мне?» Какой-то внутренний сигнал, привычный, как рефлекс, орёт: «Нет. Не надо. Уходи, пока не втянулся. Зачем мне это надо? У меня нет сил снова впускать в себя чью-то жизнь…»

Тишина тянется секунду, другую. Я слышу, как Кефир, обнюхав пакеты, шуршит целлофаном, и это какой-то странный, но живой звук – в отличие от моего застывшего сознания.

– Я просто… – произношу я, чувствуя, как в горле перехватывает. – Я не хочу доставлять неудобства.

– Ох, прекрати, – перебивает она, заметно облегчённо выдыхая, как будто рада, что мы заговорили, а не повисли в гробовом молчании. – Не будь пафосным рыцарем. Мы уже вместе протопали с этими пакетами весь квартал, пережили снежную бурю и уговорили мою машину не сгореть к чертям. Так что, полагаю, позволить тебе остаться на вечер – это логично, разве нет?

Я перевожу взгляд на её лицо: лёгкий румянец на щеках, влажный блеск в глазах от резкой смены температуры и, возможно, от напряжения. То, что для другого человека было бы обыденностью – обычное приглашение погреться, – для меня теперь словно шаг на минное поле.

«Сейчас уйду? Или останусь?»

Чёрт. Я устал бежать. Устал от бесконечного избегания людей, от чужих взглядов, от новых лиц, которые я сразу же стараюсь забыть. Быть может, хотя бы эту ночь я могу позволить себе… чуть больше?

Я коротко киваю, будто боясь выдать слишком сильную реакцию:

– Хорошо. Я останусь.

Кажется, в её глазах на мгновение вспыхивает облегчение – её плечи чуть расслабляются. А у меня внутри всё ещё стянуто – я, как натянутая струна, которая вот-вот лопнет. Словно одна неаккуратная эмоция, одно лишнее слово – и я сорвусь в бездну.

– Отлично, – говорит Алина, быстро задвигая замок и вешая ключи на крючок у двери. – Тогда раздевайся… в смысле, снимай пальто, – она смущённо хмыкает, и на губах появляется улыбка. – Сейчас что-нибудь приготовлю. У меня есть мандариновое варенье или, может, я сварю кофе. Как ты вообще относишься к кофе ночью?

У меня на языке уже вертится привычное «Не пью кофе», но отчего-то я сдерживаюсь. Может, хочется новых ощущений. Может, её легкомысленные вопросы пробивают лёд внутри. Я пожимаю плечами:

– Не против. Если ты сама будешь.

– Тогда договорились.

Она уходит на кухню, а я остаюсь на мгновение один в коридоре, чувствуя, как тепло квартиры окутывает меня мягкой волной. Скидываю с себя пальто, развешиваю на крюк. Ткань тяжёлая, промокшая по подолу от тающего снега, и когда я веду рукой по воротнику, пальцы дрожат от избытка странных эмоций. Прохожий, случайный, принёс её пакеты. И вот теперь… остаюсь встречать праздник вместе.

Уговариваю себя, что это всего на пару часов. Просто погреться, переждать ночь. А там можно снова уйти, раствориться в январском холоде. Не привязываться. Никогда не привязываться.

Захожу в кухню-гостиную и останавливаюсь у окна. Город за стеклом пестрит огнями. Я замечаю, как в домах напротив горят гирлянды, люди снуют туда-сюда, суетятся с пакетами, смеются. Где-то вдалеке взрывается одинокая петарда – яркая вспышка и мгновенный рассыпчатый хлопок. И тишина снова обступает нас.

Алина суетится у плиты, роняет что-то и ругается вполголоса. Я бросаю быстрый взгляд: она пытается одной рукой открыть банку, другой включить кофеварку. Глаза у неё блестят, волосы рассыпались по плечам, а со стороны кажется, что она по-настоящему счастлива в эту секунду – или умело притворяется. Невозможно сказать наверняка.

Кефир крутится у её ног, иногда мягко «мяукает» требовательно. Его нельзя винить – такой вечер, пахнет чем-то съедобным, и кот вертится, стараясь урвать своё.

А я замечаю дрожь в собственном дыхании. Боже, когда последний раз я стоял в чьей-то тёплой квартире, смотрел, как хозяин хлопочет у плиты? Когда последний раз я чувствовал хотя бы иллюзию дома? Наверное, никогда.

– Садись, – говорит она, оборачиваясь. В руке у неё чашка кофе, тонкий аромат поднимается к потолку, смешиваясь с запахом ванили и корицы – тут всё пропитано этой мягкой сладостью. – Я тут… не особо хозяйка, но кофе сварить ещё умею. А вот мандариновое варенье – это вообще вещь. Мама прислала на днях.

Я молча киваю и подхожу ближе. Сажусь за небольшой стол, на котором лежит стопка салфеток с новогодним узором – еловые ветки, красно-золотистые шары. Алина ставит передо мной чашку, смущённо улыбаясь:

– Знаю, что поздно, но нам же нужно что-то, чтобы согреться. А алкоголь у меня… разве что в виде шампанского. Но, кажется, мы не тот тип людей, которые сидят и искренне радуются пузырькам, да?

Она делает вид, что смеётся, но в её голосе слышится колючая нотка. Сарказм – её защита. Так же, как и моё молчание – моя.

Я обхватываю тёплую чашку ладонями, подношу к губам. Горячий горьковатый запах развеивает остатки холода в груди. Пальцы больше не дрожат, или, по крайней мере, я не так сильно это чувствую.

– А тебе не страшно… – спрашиваю вдруг я, осознавая, как странно это звучит. – Ну, что я остался. Ты меня совсем не знаешь.

Она делает глоток кофе, прищуривается от горечи, потом ставит кружку на блюдце и с лёгкой насмешкой поднимает бровь:

– У меня в шкафу запрятан целый арсенал: скалка, половник и пара острых ножей. Думаю, справлюсь, если что. – Она слегка хмыкает, но вижу, как напряжение скользит по её лицу. Всё-таки это всего лишь показная храбрость. – Да и ты вроде не похож на маньяка… хотя кто их знает? – добавляет она тихо, почти себе под нос, и нервно усмехается.

Внутри у меня странный отклик: смесь вины и чего-то похожего на облегчение. «Да, я бываю опасен… Но маньяк? Чёрт возьми, как объяснить ей, что моя опасность другого рода?»

Я отвожу глаза:

– Я никому не причинил бы вреда. Не сейчас, – говорю это так, будто проговариваюсь насчёт прошлого. И замираю, проклиная себя за лишние слова.

Она не спрашивает дальше, лишь проводит пальцами по краю кружки и слегка вздыхает:

– Понимаю. У всех были… непростые истории.

Тишина накрывает нас, но на этот раз она не давит. В ней чувствуется что-то вроде молчаливого соглашения: мы не лезем в раны друг друга, но и не бежим прочь. Часы на стене показывают 20:20 – времени до Нового года остаётся чуть больше трёх часов. Снова в голове всплывает мысль, как далеко я ушёл от своей привычной пустоты. И стоит ли возвращаться?

Делая ещё один глоток, я ощущаю, как кофе разливается приятным теплом по горлу. Смотрю на Алину: её глаза сейчас не смеются, они спокойны и усталы. И в этой усталости я вдруг узнаю что-то близкое.

– Раз уж мы оба остались здесь… может, поставим музыку? – предлагает она, пытаясь вернуть лёгкость в нашу тихую компанию. – Иначе я боюсь, что мы так и просидим в гнетущем молчании до боя курантов.