Цитаты из книги «Время колоть лед»

Я имею сказать… Сдержанно и размеренно… Назидательно и может даже нравоучительно. Как будто я умерла много лет назад… Умереть мне надо обязательно, чтобы не бултыхалась во мне мутная жижа, нетерпеливо выхлестывающая наружу беспросветную обиду, боль, жажду мести и озлобленность. Никогда, ни при каких обстоятельствах не позволяйте себе вешать ярлыки, давать оценки и тем более оскорблять тех, кто не может вам ответить, глядя в глаза. Цифровая, виртуальная реальность размыла самые минимальные моральные фильтры. Одно небрежно брошенное слово, одно нечистоплотное высказывание множит подлости в геометрической прогрессии, со скоростью деления раковой клетки. Эта лавина неуправляемой энергии слухов, домыслов, примерностей централизуется, аккумулируется, цементируется и превращается в настоящее физическое тело, тело злобы, способное физически уничтожить человека.

Или, когда мы ссоримся, я часто останавливаю ссору словами: “Мы с вами тратим наше драгоценнейшее время на ссоры, на обиды и оскорбления. Но никто не знает, что с нами случится через год или даже через час, – кого-то из нас может уже не быть”.

есть слово Beruf – оно переводится и как “призвание”, и как “профессия”. А репетиции по-немецки – Proben, от слова пробовать. Ты пробуешь себя и в профессии, и в призвании, и в жизни, а не повторяешь, чтобы запомнить. Мне кажется, это очень точно, как трафарет, накладывается на всю жизненную конструкцию. Ты всегда, до самой смерти – пробуешь себя.

Впрочем, мне иногда кажется, мы ничего и о жизни не знаем: живем в ощущении забега к цели, которую каждый себе сознательно или подсознательно оформляет. Из-за этого исчезает наслаждение самим фактом жизни. Мы то ждем чего-то, то переживаем ушедшее время. Радости в настоящем так мало, что мы не успеваем ее заметить, ощутить. Мы ярче помним боль. И это ужасно обидно, потому что несправедливо по отношению к времени, которое нам выпало. Я часто вспоминаю фразу, которую любит повторять Слава Полунин: “Будьте счастливы при первой возможности”.

Мне вообще кажется, что время нелинейно. Значит, нет ни правильных ответов, ни одной-единственной прожитой жизни. Да и смерти нет. Мы ее себе придумываем. Как точку, как определение чего-то, что расставит всё на свои места и всему положит конец. Но это просто другая дорога, о которой мы почти ничего не знаем.

Наконец наступает первый съемочный день, точнее ночь. Всё готово. Оператор Юра Невский выстраивает кадр. Я волнуюсь до тошноты. Вдруг в абсолютной тишине съемочной площадки Невский командует: “Глаза втяни!” И я отчетливо понимаю, что моей кинокарьере не бывать, потому что я не умею втягивать глаза, никто мне не объяснял, как их втягивать, меня этому не учили, а учиться теперь поздно – вот уже съемки, уже оператор командует. Ну, я втянула глаза как могла. ГОРДЕЕВА: Все-таки попробовала? ХАМАТОВА: Изо всех сил. Втянула так, что они приклеились к затылку. Невский отодвинулся от камеры и серьезно так, давая понять, что шутки кончились, повторяет: “Глаза втяни”. Я поняла, что мои попытки втянуть глаза бесполезны, и на втянутых глазах у меня выступили слезы, сквозь марево которых я услышала, как Невский говорит Абдрашитову: “Какая-то ненормальная. Я ей говорю, чтоб вышла на свет, потому что у нее глаза в тени, а она не двигается, объясните ей как-то”.

Никогда, ни при каких обстоятельствах не позволяйте себе вешать ярлыки, давать оценки и тем более оскорблять тех, кто не может вам ответить, глядя в глаза. Цифровая, виртуальная реальность размыла самые минимальные моральные фильтры. Одно небрежно брошенное слово, одно нечистоплотное высказывание множит подлости в геометрической прогрессии, со скоростью деления раковой клетки.

Только через год или два жизни с головой в больнице я усвоила, что не существует логики болезни. Детскую жизнь ты не можешь ни купить, ни выпросить. Можешь просто любить и делать так, чтобы в отпущенном промежутке, в конкретный момент, несмотря ни на что, ребенок оставался ребенком. И был счастлив. Тогда и его родителям, и его врачам будет полегче. Твоя роль, как в старом анекдоте: просто передать соль.

ни при каких обстоятельствах не позволяйте себе вешать ярлыки, давать оценки и тем более оскорблять тех, кто не может вам ответить, глядя в глаза. Цифровая, виртуальная реальность размыла самые минимальные моральные фильтры. Одно небрежно брошенное слово, одно нечистоплотное высказывание множит подлости в геометрической прогрессии, со скоростью деления раковой клетки. Эта лавина неуправляемой энергии слухов, домыслов, примерностей централизуется, аккумулируется, цементируется и превращается в настоящее физическое тело, тело злобы, способное физически уничтожить человека.

бодрым голосом: “Как классно, что ты мне наладила интернет, смотри, как много пришло писем. Мне все пишут!” В его ящике не было ни одного письма, он просто не видел: болезнь убила его зрение. Его мама боялась, что он уйдет ночью, когда она будет одна. Он ушел утром. Я боялась, что это случится, когда у меня не будет телефона, я улечу. Он ушел за полтора часа до моего вылета. Я еще очень долго не могла привыкнуть к тому, что он не звонит мне по вечерам и не говорит: “Ангела-хранителя тебе, Бог тебя любит, и я тебя люблю”. У Юрки не было одного глаза, то есть он был, но зажмуренный с рождения и не видел. Все существа, которых Юрка рисовал, лепил, выжигал или мастерил, были с разными глазами. У меня дома стоит его красная собака. Один глаз у нее зеленый. Другой – синий. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА ГОРДЕЕВА: После того как Юрки не стало, его замечательная и мужественная мама Наташа уехала в Оренбург. Там ее ждала дочь Аня, старшая Юркина сестра. Через год Наташа родила близнецов. Она не раз говорила мне по телефону, что Юрка ее бережет и помогает ей справиться с его отсутствием. И эти дети – тоже Юркина забота. Мне кажется, я до сих пор не пережила эту историю до конца. Но спроси ты меня, согласна ли я, чтобы не было боли, но чтобы я никогда не знала Юрки, – нет, не согласна.