Семейная лавка Ди Фангуй находилась на Пристани, на 2-й Диагональной улице, и ее облюбовали вороны. Во-первых, перед входом росли два коренастых вяза, на которых птицам было удобно сидеть. Во-вторых, лавка торговала зерном. Запах злаков безусловно был для воронов соблазнительным.
Воронам нравилось летать стаей, поэтому, когда они садились на деревья, было их никак не меньше трех, а то и пяти. Обычно стоило Ди Фангуй утречком отворить дверь, как она обнаруживала, что деревья будто стали ниже – вороны, словно тяжелые плоды, прогибали ветки. И если вам хотелось вернуть вязам прежний вид, то надо было не пожалеть пригоршни проса, рассыпать его под деревьями, и тогда вороны бросались на землю клевать зерно. Колыхнув пару раз ветками, вязы распрямлялись.
Ди Фангуй к воронам относилась хорошо: прежде всего, они были одеты в ливрею, а черный цвет никогда не выходил из моды. Ну и еще они отличались горячим нравом и не боялись морозов. С приходом зимы птицы с ярким окрасом становились на крыло и улетали на юг, вороны же выдерживали северные холода. Опять же, их хриплые крики были будто наполнены обидой и чем-то напоминали речь людей. Этим они отличались от дроздов, иволг и ласточек, певших красиво, но уж слишком по-небесному и чересчур издалека. И поскольку Ди Фангуй нравились вороны, то она порой тайком бросала им несколько пригоршней зерна. Однако ж стоило это заметить ее муженьку Цзи Юнхэ, как он покрывал бранью и жену, и птиц: «Если вы такие умные, то сами ищите себе пропитание, нечего задарма есть мое, чтоб вы подавились!» В его представлении вороны были обряжены в траурное платье, их карканье напоминало ему плач, в общем, не приносили они удачи. Птицы тоже разбирались в людях, и если дверь открывал Цзи Юнхэ, то они не дожидались, пока он их прогонит, а все разом взлетали и отправлялись на берег Сунгари.
Цзи Юнхэ к воронам относился плохо, и стоило его торговле пойти чуть хуже, как он сразу возлагал вину на пернатых. Дабы отбить у них охоту прилетать сюда, он забирался на деревья, забирал все вороньи яйца, а затем разрушал и сами гнезда. Яйца у воронов зеленоватого цвета[6]; разбивая их, Цзи Юнхэ злобно выговаривал супруге: «Тьфу, побывавшая в „весенних палатах“[7] – та еще птица». Когда Ди Фангуй напоминали о днях, проведенных в борделе, ей оставалось лишь вздыхать. Вороны обладали хорошей памятью, и после того, как их гнезда разрушали, они их не восстанавливали, однако к этим двум деревьям все же сохранили привязанность и по-прежнему наведывались сюда по утрам и вечерам. Цзи Юнхэ это так бесило, что он даже хотел срубить вязы. Однако хоть деревья и росли перед его дверями, все же они принадлежали не хозяину лавки, а русским. Срубить вязы было все равно что выдернуть волосы с головы у иностранцев, для такого у Цзи Юнхэ кишка была тонка.
Когда Цзи Юнхэ костерил воронов, то старался, чтобы его не услышали окружающие, в частности, Чэнь Сюэцин – владелица лавки сладостей с 3-й Диагональной улицы. Та была маньчжуркой, а, по преданию, вороны спасли первого правителя империи Цин. То есть для маньчжуров вороны были божествами, приносящими радость и защиту. При дворе даже установили священный шест для поминания этих птиц. Когда маньчжуры видят воронов, то очень радуются, бросают зерно и никогда не вредят им. У Чэнь Сюэцин было небесного цвета атласное ципао[8], на груди которого была вышита пара воронов. Как-то раз Цзи Юнхэ бранил птиц, а ровно в это же самое время к нему в лавку зашла Чэнь Сюэцин, она вспылила, развернулась и вышла. Пришлось Цзи Юнхэ броситься за ней и молить о прощении.
Цзи Юнхэ славился скупостью, но в отношении Чэнь Сюэцин ему приходилось проявлять щедрость. Когда она покупала зерно, он отпускал ей по низкой цене. Кроме того, что Цзи Юнхэ был очарован этой женщиной, он еще боялся ее мужика, так как тот был хунхузом[9]. На самом деле его почитай никто и в глаза не видел. Он возвращался в Харбин почти всегда по ночам, запирался дома и через два-три дня снова уезжал. Можно было догадываться о внешности этого бандита лишь по тому, как выглядел мальчик, рожденный Чэнь Сюэцин. У него, должно быть, квадратное лицо, маленькие глазки, нос чесночиной и большой всеядный рот.
Лавка у Чэнь Сюэцин была небольшой, и продавала она там только сладости, что производили неподалеку на кондитерской фабрике в Ашихэ. Товар однообразный, торговля шла не очень, но ела и одевалась Чэнь Сюэцин изящнее и роскошнее, чем кто-либо. Люди за спиной судачили: мол, лавка для Чэнь Сюэцин – всего лишь прикрытие. Настоящим источником ее богатства был ее мужчина, неуловимый словно призрак. Он щедро одаривал ее серебром, а она чувствовала себя человеком, только когда тратила деньги.
С того момента, как стали строить КВЖД[10], район Пристани стал миром русских. В открытые ими булочные, кофейни, колбасные лавки, киоски с лимонадом, цветочные магазины китайцы ходили совсем мало, но вот Чэнь Сюэцин туда наведывалась постоянно. На лето у нее было не меньше десятка разноцветных ципао, на зиму же имелись аж две шубы из сурка – сиреневая и черная. По выходным Чэнь Сюэцин, таща за собой сынишку, обычно отправлялась в кинотеатр «Иллюзион» на Коммерческой улице, чтобы посмотреть иностранные фильмы, напрямую закупленные в Париже и Берлине. В день открытия кинотеатра Ди Фангуй как раз проходила мимо. Увидев больше тысячи свечей, зажженных у входа, Ди Фангуй подумала: как было бы здорово посмотреть там кино вместе с близким человеком! Для нее пойти в кино само по себе не составляло труда, а вот найти для совместного просмотра кого-то по сердцу уже было весьма непросто.
Ди Фангуй была уроженкой округа Шуньдэ в провинции Чжили[11], у нее имелись старший брат и младшая сестра, она была по возрасту второй. Из-за бедности в тех краях многие мальчики шли в дворцовые евнухи. Как говорится, внизу что-то убыло, зато всего другого прибыло, можно было обеспечить им богатство и почет. Всем сердцем жаждавший преуспеть брат, когда ему исполнилось четырнадцать, добровольно пошел на оскопление и поступил на службу во дворец. С того дня на балке под крышей их дома подвесили сверток, затянутый в красный холст, в котором хранились пересыпанные известью мужское достоинство и яички брата, а поверх лежал договор о кастрации, обернутый в промасленную бумагу. Домашние называли это «высоким свертком», желая отбывшему достичь высокого положения.
После отъезда брата Ди Фангуй часто видела, как мать со слезами на глазах смотрит на этот сверток, качает головой и вздыхает. Ее отец же по ночам взял в обыкновение приносить скамеечку, садиться прямо под подвешенным сокровищем и курить там трубку за трубкой. Страдающее унынием и тоской их семейство под влиянием французских миссионеров стало последователями Христа. В конце каждой недели, как бы заняты они ни были работой в поле, домашние шли в церквушку на молитву. Ди Фангуй не нравились крестики на груди у родителей, они казались ей двумя перекрещенными мечами и внушали страх. Однако их маленькая деревенская церковь была ей по душе, так как оттуда разливался благозвучный перезвон колокола.
Не прошло и нескольких лет после крещения родителей, как поднялось восстание ихэтуаней[12]. Под лозунгом «Поддержим Цин, уничтожим иноземцев» большинство иностранных церквей было разрушено. Иностранных миссионеров восставшие называли большими волосатиками, приверженцев католицизма и протестантизма из числа китайцев – холуями волосатиков, а тех, кто пользовался заморскими товарами, – собаками, рабами волосатиков и так далее. Всех, кто связался с «волосатиками», подвергали расправе.
Когда Ди Фангуй шел шестнадцатый год, одной летней ночью ей из-за жары не спалось. Увидев округлившийся диск луны, девушка захотела пойти на речку помыть голову и освежиться. Из-за обильного пота ее длинные волосы слиплись, словно заплесневелый сельдерей, от них исходил неприятный запах. Если мыть голову дома, то, во-первых, на то ушло бы много воды, а во-вторых, она перебудила бы родителей и сестренку. Ди Фангуй потихонечку притворила дверь, выскользнула из дома и отправилась на берег. Та речушка протекала в половине ли[13] от их деревни. Ди Фангуй по природе была смелее прочих девчонок, а тут еще и луна светила ярко, превращая ночь в день, поэтому, направляясь к реке, девушка не испытывала ни малейшего страха. Прополаскивая волосы, она несколько раз задевала руками мягких рыбок, которые, должно быть, принимали ее волосы за водоросли.
Закончив с мытьем головы, девушка обернулась и вдруг заметила, что вся деревня охвачена пламенем, поднявшимся до самых небес. Небеса словно решили пожарить что-то и посчитали деревню растопкой, которую и подожгли. Ди Фангуй перепугалась и бросилась назад. Когда она запыхавшаяся подбегала к околице, то наткнулась на нескольких спасавшихся односельчан, среди которых был и ее сосед Чжан Эрлан – хозяин маслодавильни.
Чжан Эрлану было слегка за тридцать, у него было острое лицо, маленькие глазки, он был тощий, как стебель льна, – казалось, в своей маслодавильне он и из себя весь жир выдавил. Чжан Эрлан, очевидно, удивился, увидев Ди Фангуй: «Ихэтуани поджигают дома всех христиан; кто якшался с иноземцами, может попрощаться с жизнью, беги отсюда! Твой дом скоро сгорит дотла, а тебя судьба спасла!» Из деревни доносились крики птиц и лай собак, висевший в воздухе запах гари раздирал нос. Девушка в ужасе спросила: «Мои батюшка, матушка и сестренка, они сбежали?» Сосед топнул ногой: «Окна и двери забили, а потом подожгли дом, как тут спасешься!» Ди Фангуй разрыдалась: «Я должна вернуться к дому и проверить, я же не верю в Христа, не может быть, что они лишат меня жизни». Мужчина перепугался и схватил ее за руку: «Ты не веришь, так твои отец с матерью верили. Они были „холуями волосатиков“, и тебя посчитают такой же. Если сейчас пойдешь туда, то будь у тебя девять жизней, ни одной не останется». Не терпя дальнейших возражений, Чжан Эрлан потащил девушку за собой.
Видя, как из деревни выбегают простоволосые односельчане, Ди Фангуй последовала за соседом. Неизвестно, сколько они были в пути, уже и луна дошла до середины небосклона, когда беглецы наконец добрались до тихой тополиной рощи. Этой ночью и лунный свет, и ветерок, и травка под деревьями – все было прекрасно, а еще прекрасней был аромат, исходивший от Ди Фангуй. Давно мечтавший о дородной жене, но так и не сыгравший свадьбу Чжан Эрлан, глядя на особенно соблазнительную под серебристым лунным светом девушку, не выдержал и сгреб ее в объятья. Когда девушка стала сопротивляться, сосед пообещал ей: «Будешь со мной, вся жизнь пойдет как по маслу». Ди Фангуй молила его: «Мне не нужно масло, отпусти меня». Однако Чжан Эрлан – словно тот охотник, что после нескольких дней наконец наткнулся на пятнистого оленя, – как же он мог не натянуть лук и не пустить стрелу? Девушке и в голову не приходило, что у такого тощего на вид человека может найтись столько силы. Ее сопротивление для него было что тонкая травинка для изголодавшегося быка. В ту ночь Ди Фангуй возненавидела не только Чжан Эрлана, но и вездесущий лунный свет, который лишь лился в танце, но не протянул ей руку помощи. В ее представлении лунный свет обладал такой способностью.
Когда на следующий день беглецы вернулись в деревню, перед их взором предстали руины. Развалины напоминали грибы, испорченные затяжным дождем. Церковь сожгли, из жилья деревенских христиан тоже ни одно не уцелело. Единственным, что не сгорело в доме Ди Фангуй, были ворота. Прислонившись к столбу, Ди Фангуй подумала, что в черных развалинах лежат кости родителей и сестренки. В тот же миг земля ушла у нее из-под ног, и девушка потеряла сознание. Очнулась она уже в маслодавильне у Чжан Эрлана. Сосед предложил ей: «У тебя тоже из родных никого больше нет, оставайся со мной, научишься делать масло». Ди Фангуй зарыдала. Чжан Эрлан продолжил: «О чем тут плакать? Твоим родителям не следовало верить речам христианских проповедников! Люди с голубыми глазами и рыжими волосами путными быть не могут. Все они демоны. Разве ты не слышала, что в больницах, открытых иноземцами, у детей вырывают глаза для изготовления дурмана? А священники через специальное приспособление высасывают сперму у маленьких мальчиков! Кто поведется с иностранцами, непременно навлечет на себя несчастье!»
В хозяйстве у Чжан Эрлана тоже не обошлось без заморских товаров, например, были у него европейские гвозди, зонтик и носки – именно из-за них-то он от страха тогда и бежал из деревни. А когда беда миновала, он от всех заморских штуковин избавился, чтобы и следов их не осталось.
Чжан Эрлан, считай, проявил сочувствие: он купил гроб, собрал как хворост косточки родных Ди Фангуй, сложил их в гроб и захоронил на кладбище за околицей. Он сказал девушке, что, если та заскучает по родным, у нее будет место, где можно выплакаться. Изначально она хотела уйти от соседа, но после этих слов осталась.
О проекте
О подписке