Глава 2

Вернувшись в Лондон в конце июня, Иен Ратлидж встретил в Скотленд-Ярде смешанный прием. Уорикширское дело нельзя было назвать полной победой. Многие считали, что его исход был предопределен скорее политическими причинами. Кое-кто считал, что успех Ратлиджа носит скандальный оттенок. На последнем настаивал лично старший суперинтендент Боулс: «Не пришли к определенному мнению, говорите? Конечно, репортеры потирают руки от радости! Статьи появились во всех газетах. Лично мне такого рода слава не по вкусу… в отличие от некоторых».

Сам Ратлидж, еще не до конца пришедший в себя – и физически, и духовно – после событий в Верхнем Стритеме, радовался, что ему, пока он выздоравливает, снова поручили дело.

Радость его оказалась недолгой. В Лондоне объявился маньяк, который набрасывался на людей с ножом. Репортеры уже окрестили его «Новым Джеком-потрошителем из Сити». Они делали смелые предположения, увеличивая тиражи своих газет. Оказалось, что мир, которого так долго ждали, принес стране больше бедствий, чем радости. В годы войны люди стойко переносили бедствия, но теперь все устали. Устали от нехватки продуктов, безработицы, забастовок, постоянных тревог. Надоели и призывы возродить ту Англию, которую все помнили до того, как воинственный кайзер вознамерился захватить власть в Европе. Любая новость, не имевшая отношения к повседневной борьбе за выживание, тут же объявлялась сенсацией. Ее смаковали и пересказывали с мазохистским ужасом. Каждому казалось: хотя рядом свирепые тигры, чавкая, пожирают соседей, их самих точно никто не тронет.

Суперинтендент Боулс, на чьей территории орудовал маньяк, обладал чутьем на сенсации. Он был не из тех, кто соглашался прозябать в тени другого. Вот почему он лично возглавил следствие.

Естественно, без посторонней помощи Боулс не обошелся, поэтому скоро дело было перепоручено Ратлиджу. Само собой, Боулсу это не понравилось, и он целых три дня не давал Ратлиджу никаких инструкций.

Затем в дело вмешалась судьба – Боулс считал, что ему несказанно повезло, а это служило признаком его правоты. Проблему можно было решить хотя бы частично. Старший суперинтендент обеими руками ухватился за новое предложение. Все играло ему на руку! Радуясь и излучая энергию, он отправился искать инспектора Ратлиджа.

Стоял теплый день начала июля; солнце заливало пыльные окна и собиралось в лужицах на пыльном полу небольшого кабинета, который выделили Ратлиджу.

– Прекрасный сегодня день! Просто грех в такую погоду сидеть в четырех стенах… Кстати, меня до вечера не будет. Я иду в Сити на пресс-конференцию.

– Потрошитель? – уточнил Ратлидж, оторвавшись от бумаг.

Он давно ожидал, что Боулс пошлет за ним.

– Да, его ведь, кажется, так называют? Конечно, репортеры наперебой сравнивают нашего маньяка с тем, хотя тот, кого мы ищем, не выпускает жертвам кишки, а режет их буквально на ленточки… Все инсинуации прессы высосаны из пальца! Но я хотел поговорить с вами не о Потрошителе, а вот о чем.

Боулс бросил на стол Ратлиджа стопку документов; она приземлилась на промокательной бумаге. Ратлидж перевернул документы и увидел наверху шапку с гербом.

– Министерство внутренних дел!

– Ну да, документы спустили нам оттуда, но, если хотите знать мое мнение, ветер дует из военного министерства. Или из министерства иностранных дел. Прочтите!

Ратлидж пробежал глазами напечатанные строки.

Скотленд-Ярд очень вежливо просили еще раз проверить обстоятельства трех смертей в Корнуолле. Судя по построению фраз, человек просил об одолжении, сознавая, что, в сущности, ни на что не имеет права. На дознании двоих умерших сочли самоубийцами. Смерть третьего признали несчастным случаем. Местные полицейские не видели смысла в дальнейшем расследовании и закрыли дела. Однако проситель (вернее, просительница) считала, что обстоятельства по крайней мере двух смертей не вполне ясны. Поэтому начальство рекомендовало направить в Корнуолл сотрудника, который тактично еще раз проверит все улики и доказательства и убедится, что следствие велось по всем правилам.

Ратлидж перечел письмо и посмотрел на Боулса:

– Что за три смерти? И почему нужно заново открывать уже закрытые дела?

Боулс без приглашения уселся на стул и сказал:

– Похоже, все затеяла некая леди Ашфорд, родственница всех троих покойных. Она считает, что с вердиктом поспешили и не уделили должного внимания версии убийства. Судя по всему, старую стерву исключили из завещания, и она теперь дергает за ниточки, пытаясь заручиться помощью всех высокопоставленных знакомых. На наше несчастье, у нее оказались связи в МВД, а из министерства ее запрос спихнули нам. Нечего сказать, повезло!

Сообразив, что проговорился, Боулс сверкнул желтыми, как у козла, глазами. От досады он упустил из виду собственные цели. Он поспешно пояснил, стараясь исправить положение:

– Разумеется, тому сотруднику, которого мы направим в Корнуолл, нельзя портить отношения с местными коллегами. В то же время нужно очень тактично заверить эту леди Ашфорд, что ее опасения беспочвенны. А если окажется, что ее догадки все же не лишены оснований, придется как можно скорее открыть дело заново и расследовать все до того, как нас обвинят в непрофессионализме. – Он раздраженно указал на письмо: – Этот секретарь – важная шишка. Если мы не угодим ему, начальство начнет к нам придираться.

Ратлидж еще раз перечел письмо.

– В министерстве иностранных дел служит некий Генри Ашфорд, – задумчиво проговорил он. – Очень высокопоставленное лицо… – С братом Ашфорда он учился в школе.

Боулс поморщился: ну разумеется, Ратлидж со всеми знаком!

– Да-да, вполне возможно.

– И вы хотите, чтобы в Корнуолл поехал я?

– По-моему, вы справитесь. Можно было бы, конечно, послать туда Беннета, но ему куда привычнее действовать в Уайтчепеле^[3], чем иметь дело с высокопоставленными старушками. Есть еще Гаррисон, но ему не хватит терпения осторожно и аккуратно проверить чужую работу. Он явится в Корнуолл, заранее уверенный в том, что местные все сделали неправильно, и не успеете оглянуться, как главный констебль потребует, чтобы его отозвали! А министерство внутренних дел захочет узнать, почему мы принимаем на службу таких типов, как Гаррисон… – Боулс вздохнул. – Так что… выходит, кроме вас, у меня никого нет. Вот и все.

– А как же маньяк из Сити? – спросил Ратлидж. Мало-помалу он начинал разбираться в своем начальнике. Сейчас Боулсу больше всего хочется убрать Ратлиджа с дороги…

– Вряд ли мы разыщем маньяка за одну ночь! А вам даю неделю срока. Если не справитесь, я вас отзову. Вы мне еще понадобитесь.

Неделя. Обычно закрытые дела, которые находятся в ведении полиции графства, не расследуют целую неделю. Может быть, Боулс догадывается, что следствие придется начинать заново? Да нет, он просто подыскивает любой предлог, чтобы убрать Ратлиджа из Лондона, точнее, из Сити до тех пор, пока Боулс сам не схватит преступника!

Неожиданно Ратлидж осознал: как бы там ни было, ему это безразлично.

Уж лучше поехать в Корнуолл, чем торчать на работе, выполняя указания Боулса, знать, что время поджимает, и слушать недовольное ворчание Хэмиша… Он посмотрел в окно.

– Рапорт, который вы приказали мне написать, окончен. Если вы не против, я могу уехать и сегодня.

Боулс пытливо посмотрел на Ратлиджа. Не слишком ли охотно он согласился? Может, он рассчитывает разобраться с корнуолльским делом еще до конца недели? Или Ратлиджу известно о лондонском маньяке нечто такое, что пока неведомо ему, старшему суперинтенденту, и он рад очутиться подальше от неприятностей? Вот будет номер, если окажется, что он сам отправил Ратлиджа в безопасное место перед тем, как под ним зашатается кресло! Боулс насупился.

– На вашем месте я бы не спешил, – буркнул он. – Надо все хорошенько обдумать. Главное – угодить шишке из МВД!

– Я не буду спешить, – обещал Ратлидж, по-прежнему глядя в окно и уже размышляя о дороге на запад. Проснувшийся Хэмиш, голос из прошлого, сказал у него в подсознании: «Денек-то славный. И я тоже терпеть не могу сидеть в четырех стенах».

После слов Хэмиша Ратлиджу показалось, будто стены давят на него. Вздрогнув, он повернулся к Боулсу и спросил:

– Какие материалы у нас есть по корнуолльским делам?

– Почти никаких. Его светлость не удосужился прислать нам ничего, кроме вот этого…

Боулс протянул Ратлиджу несколько страниц – копии свидетельств о смерти. Оливия Алисон Марлоу, незамужняя. Николас Майкл Чейни, холостяк. Оба совершили самоубийство. Дата совпадала. Они покончили с собой в один день весной текущего года. Ну а Стивен Рассел Фицхью, холостяк, погиб в результате несчастного случая. Он упал с лестницы три дня назад. Три дня назад он, Ратлидж, еще был в Уорикшире.

– На первый взгляд тут нет ничего подозрительного… В обоих случаях.

– Да. Но практика показала, что министерство внутренних дел, как Господь Бог, никогда не ошибается!

Ратлидж подготовился к поездке в Корнуолл только в четыре часа пополудни. В июле дни еще длинные, а солнце теплое. На фронте, на войне, он терпеть не мог жаркие летние дни, когда от земли поднималась резкая вонь от испражнений, трупов и немытого тела. От ужасного смрада кружилась голова. Все еще больше ненавидели немцев за то, что приходилось стоять чуть ли не по колено в собственной моче, и не важно, что сами немцы терпели то же самое. Один сержант клялся, что дома, в Уэльсе, никогда не принимал ванну, и смеялся над новобранцами, которые невыносимо страдали, впервые попав в окопы. Он называл их неженками за то, что они морщили носы. Одеяла, шинели, гимнастерки, брюки, носки – летом все немыслимо воняло. Правда, зимой, когда шерстяные ткани не просыхали, было еще хуже.

Хэмиш ухмыльнулся: «Уж не соскучился ли?»

«Нет, – устало ответил Ратлидж, – просто забыть не могу».

«Да-да, – злорадно ответил Хэмиш у него в подсознании, – так уж все устроено, приятель, от себя не убежишь».

Врачи в клинике внушали ему: в том, что он слышит голос капрала Маклауда, нет ничего необычного. Хэмиша Маклауда по приказу Ратлиджа расстреляли за неподчинение приказу. Сразу после этого начался обстрел и живых завалило землей вместе с мертвыми. Выбраться им удалось лишь через несколько часов. В числе выживших оказался и Ратлидж. Его несколько раз ранило, контузило, он стал страдать клаустрофобией, но врачи на пункте первой помощи заявили, что это просто усталость. Ему дали двадцать четыре часа, чтобы выспаться, кое-как подлатали и послали обратно, в строй. Опытных офицеров на передовой тогда не хватало. Следующий после того год Ратлидж почти не помнил. На краю его удерживал только голос Хэмиша, который изводил и преследовал. Наконец Ратлиджу стало казаться, что Хэмиша слышат и другие. Он страшно мучился при мысли о том, что как-нибудь темной ночью вдруг увидит самого обладателя голоса – при взрыве бомбы или среди гниющих трупов, которые вдруг начинали шевелиться от копошащихся в них червей. Каким-то образом ему удавалось выполнять свой долг – никто на него не жаловался, и солдаты вопросов не задавали. Правда, все были так измучены и испуганы, что думали только об одном: как выжить. Они боялись следующей атаки. Долгая война…

Дорога на Солсбери оказалась почти свободной. Когда Ратлидж выбрался из Лондона, ветерок принес сладкие ароматы полевых цветов, зреющей пшеницы и сена. Конечно, на поезде он добрался бы до места быстрее, но он терпеть не мог крошечные купе, где приходится сидеть бок о бок с другими пассажирами. Там у него от страха бешено колотилось сердце, потели ладони от сознания, что он зажат и не может выбраться.

Найдя гостиницу милях в двадцати за Солсбери, он остановился на ночлег, поужинал жареной бараниной с картофелем и зеленой фасолью. Номер ему отвели маленький, душный, с низким потолком; поэтому спал он плохо. На следующий день, хотя по-прежнему светило солнце, Ратлидж попал под шквалистый ветер, который часто дует на границе с Девоном. Два раза он чуть не пропустил нужный поворот из-за сильного ливня. Дождь кончился быстро, и снова выглянуло солнце. От обочин дорог поднимался пар. Хэмиш не умолкал. Он особенно оживлялся, когда они проезжали деревни, в которых кипела жизнь. По обе стороны дороги росли цветы. Крошечные домики с соломенными крышами буквально утопали в цветущих садах. Тогда по дороге им попадались коровы, которых перегоняли с одного поля на другое. Коровы надолго перегораживали путь. Иногда Ратлидж останавливался, пропуская упитанных гусей, которые не спеша брели к деревенскому пруду. Несколько раз он обгонял телеги, запряженные невозмутимыми лошадьми. Возчики с интересом рассматривали его автомобиль. Часто между живыми изгородями он оказывался единственным человеком, хотя над головой туда-сюда сновали птицы, а на капот садились бабочки. Общая атмосфера успокаивала, умиротворяла.