Глава 5

Ратлидж доехал до конца подъездной дорожки и повернул на шоссе.

Хэмиш, почувствовав, что напряжение ослабло, заговорил после долгого молчания: «Без толку ты к ней приезжал. Ничего не узнал, зато на нее посмотрел. Даже на меня она нагнала страху… Не хотел бы я перейти ей дорогу».

Может быть, такие же чувства к матери испытывала и Элинор Грей?

«Мой дед был такой же властный, как она, – продолжал Хэмиш, – он способен был повести в бой целый клан, только в другом месте и в другое время. Но у него и другие черты имелись – голос у него был такой звучный… Бывало, стоило ему заговорить, и все сразу умолкали. Он знал много стихов и из Священного Писания читал. Когда доходило до пророков или Роберта Бернса, с ним никто не мог сравниться. Помню, я много ночей не спал на чердаке и все слушал… Знатная дама, наверное, совсем другая…»

Ратлидж задумался и решил, что леди Мод в самом деле «другая». Если она была любовницей сына королевы Виктории, ее муж, скорее всего, знал о том, что он рогоносец, и мирился со своим положением. В отличие от Генриха VIII, Эдуард выбирал замужних любовниц с большой осторожностью, во избежание сплетен или скандала. Он поручал своим друзьям привезти очередную фаворитку на один из его приемов. Иногда избранным тактично сообщали о пожеланиях принца. Тем не менее любовницы наверняка были секретом Полишинеля. Связь непросто было хранить в тайне, как и самим фавориткам непросто было возвращаться к мужьям, когда принц переключал свое внимание на другую женщину.

Трудность в том, что ребенок редко видит в своих родителях надежную силу. Его угнетает суровая дисциплина, не допускающая детских прихотей, тем более капризов. Дети часто бунтуют против такого обращения, иногда бунт заканчивается трагедией.

Что бы ни случилось с Элинор Грей, если она решила наказать мать за то, чего ей, по ее мнению, недодали в величественном и холодном родном доме, полиция может возбудить дело лишь в случае ее смерти.

Неожиданно для самого себя Ратлидж понадеялся, что Элинор Грей жива, хотя Хэмиш в этом сомневался.

Возвращаясь в городок, где он провел предыдущую ночь и где оставил свой багаж, Ратлидж думал, что ему предпринять. Он еще может успеть к ночи вернуться в Лондон, но являться с докладом к Боулсу все равно поздно. А сегодня пятница. Пожалуй, лучше всего найти телефон и обо всем доложить устно, может быть, Боулс будет доволен. Инспектор Оливер тоже наверняка ждет его отчета – ему интересно, как леди Мод приняла гостя из Лондона.

В отеле телефон имелся, Ратлидж попросил соединить его с Лондоном.

Боулса в кабинете не оказалось, а сержант, взявший трубку, спросил:

– Вы Ратлидж? Одну секундочку, сэр, меня просили вам передать… Есть, нашел! Вас просят пока не возвращаться в Лондон, сэр.

– Пока не возвращаться? – Ратлидж ничего не понимал. Разве он не покончил здесь со всеми делами?

– Совершенно верно, сэр. Вот что написано в записке: «Передайте Ратлиджу, чтобы оставался на месте. Пусть позвонит мне в понедельник в девять утра». Вот и все, сэр. Больше старший суперинтендент ничего не сказал.

Даже для Боулса сообщение было излишне лаконичным. Но Хэмиш поспешил напомнить Ратлиджу, что Боулс мстителен и часто откровенно бесчеловечен. Ратлидж попросил сержанта еще раз прочесть записку, желая убедиться, что он все понял правильно, а потом сказал:

– А вы, пожалуйста, поручите кому-нибудь выяснить, не проходит ли Элинор Грей обучение в клинике при какой-нибудь медицинской школе. Скорее всего, она выбрала клинику в Лондоне, но может оказаться и в другом месте. Мне сообщили, что она очень хотела стать врачом. Если она где-то учится, нам важно ее разыскать.

Сержант прилежно записал его слова и обещал сразу же поручить кому-нибудь розыски. Ратлидж понимал, он только что испортил выходные нескольким несчастным констеблям, которые за какие-нибудь мелкие провинности угодили к сержанту в черный список. Но они, скорее всего, будут проводить расспросы усердно, хотя бы только ради того, чтобы их фамилии вычеркнули из черного списка.

Ратлидж поблагодарил сержанта и повесил трубку. Еще некоторое время он сидел в крошечной душной комнатке, превращенной в телефонную будку.

«Передайте Ратлиджу, чтобы оставался на месте…»

Неужели Боулс собрался снова послать его к леди Мод, потому что шотландская полиция обнаружила нечто новое и ему нужно вести следствие с английской стороны границы? Или в деле появились дополнительные обстоятельства? Но если так, Боулсу следовало объясниться подробнее. Почему он не передал, когда Ратлидж обязан представить рапорт и чего именно от него ждут?

Возможно, Боулс в силу своей всегдашней недоверчивости решил, что Ратлиджу не удастся встретиться с леди Мод, и он приказывает ему не возвращаться до тех пор, пока не удастся побеседовать с ней. Ратлидж взял с собой всего лишь небольшой саквояж с вещами, если он задержится здесь еще на несколько дней, ему понадобятся свежие рубашки, туфли и еще один костюм.

«А вдруг он тебя уволил? – спросил Хэмиш. – Тогда он просто дает тебе поболтаться в неизвестности, пока лично не объявит новость…» Ратлидж приказал голосу из подсознания замолчать.

Что же ему делать?

Следующие два дня он волен был провести в Линкольне или в Йорке. До войны он бы очень обрадовался такой возможности – в этих краях у него жили друзья, к которым он всегда мог заехать в гости и встретить радушный прием… Теперь двое друзей погибли, а третий ослеп, он лежит в больнице и пытается освоить новую профессию, а жена ждет, когда же он вернется домой. Придется остановиться в отеле…

Неизвестно еще, какой номер ему дадут. Кроме того, он обречен на общество Хэмиша, свои мысли… Ратлидж не очень радовался такой перспективе. Он предпочел бы сразу же вернуться в Лондон и расследовать очередное дело, которое не давало бы ему расслабиться, не давало бы вспомнить о том, что у него вообще есть прошлое, кроме последней недели или даже позавчерашнего дня.

Два дня…

В нем снова шевельнулось чувство вины. Он должен навестить своего крестного. Или хотя бы объясниться. Оказалось, что и первое, и второе для него одинаково трудно.

«Почему он сам не приедет в Лондон?» – спросил Хэмиш.

В последний год войны Дэвид Тревор передал своему компаньону все дела в лондонской архитектурной фирме. Смерть сына подкосила его, и он отправился в Шотландию для исцеления. По словам Франс, он писал книгу по истории британского архитектурного стиля, но, возможно, книга – всего лишь предлог, чтобы похоронить себя в прошлом до тех пор, пока он не наберется сил и не сможет взглянуть в туманное будущее.

«Для него Шотландия – убежище».

«Но не для меня!»

Хэмиш не ответил.

Подумав, Ратлидж снова взял трубку и позвонил Дэвиду Тревору. Он собирался извиниться, облегчить душу. Объяснить, что из-за срочного дела его поездка в Шотландию в обозримом будущем маловероятна. Отложить то, с чем он пока не в силах столкнуться.

А может быть, крестный приедет к нему в Дарем или еще куда-нибудь? Вот компромисс, который устроит обоих – встреча в таком месте, с которым ни у кого из них не связаны тягостные воспоминания…

Пока Ратлидж ждал, Хэмиш сказал: «Он не приедет…»

«Приедет. Ради меня».

И все же через двадцать минут Ратлидж сел в машину и поехал на север. На сей раз к границе с Шотландией. Крестный так искренне обрадовался, услышав его голос! Он решил, что Ратлидж звонит, чтобы предупредить о своем приезде. Ратлидж понял, что отказать старику или предложить встретиться в другом месте просто невозможно. Его согласие было принято как должное. Как если бы ничего не изменилось.

Лучше вернуться в дождливый Лондон в пустую квартиру… лучше поехать в Йорк, Линкольн или Карлайл, чем в Шотландию, где на каждом повороте голоса будут напоминать ему о шотландцах, которыми он командовал. Ему казалось, что он их всех предал…

Во всем Шотландском высокогорье не найдется ни единого крошечного городка, названия которого он не знал бы, потому что там жили солдаты, служившие под его командой.

Сколько лжи наговорил он испуганным мальчишкам, которые в первый раз должны были идти в бой! Сколько лжи написал он горюющим женщинам, только что лишившимся сына или мужа! И все же солдаты ему доверяли. Он выслушивал их рассказы о семьях, о домах, о земле, о маленьких победах, которые они одержали в своей недолгой жизни… Неприкаянные, в окопах, в ночных караулах они вспоминали мирную жизнь. Им приятно было вспоминать дом. Потом они лежали на носилках и старались умереть достойно. Шотландцы хорошо воевали, им не хотелось умирать. И все же они умирали – смерть косила их не десятками и не сотнями – тысячами. Ратлидж по-прежнему чувствовал себя их должником и все еще не мог снять с себя тяжкое бремя. Ему нелегко было бы объяснить, что творится у него в душе, и все же его не покидало чувство долга по отношению к мертвым.

Он ехал в Шотландию, и пути назад не было…

«Я ведь еду не в Эдинбург, – убеждал он себя. – Лодж находится в тихой деревушке… таких полным-полно в любом уголке Великобритании. Все равно рано или поздно мне пришлось бы поехать к крестному. Нельзя всю жизнь отгораживаться от прошлого… как-то надо справиться… Будет настоящей жестокостью по отношению к старику, если я перезвоню и скажу, что передумал…»

Хэмиш не желал ничего слушать, как Ратлидж ни оправдывался. Поездка стала для Ратлиджа настоящим испытанием. Он подумал: Хэмишу очень страшно было умирать во Франции, вдали от родины… Куда он так и не вернулся. Не попадет он домой и сейчас.

Усталость начинала брать свое, Ратлиджу казалось, что он все время упирается в стену.

Подъехав к Ньюкаслу, словно по наитию Ратлидж вдруг свернул в сторону и некоторое время ехал на запад, к Хексему. Остановив машину, он вышел и прошел с милю до того места, где еще змеился по зеленым холмам вал, построенный римлянами при императоре Адриане. Вал из земли и камня призван был сдерживать шотландских варваров, в свое время на нем размещали форты и гарнизоны, лавки и караульные вышки, теперь давно разрушенные. В последний раз Ратлидж был здесь еще в детстве, но он до сих пор все ясно помнил.

Здесь жили, сражались и умирали солдаты, но не из-за этого вал Адриана обладал такой странной притягательностью. Все дело было в невысоких зеленых холмах и бездонном небе. Здесь его окружала атмосфера вечного покоя.

Во время войны во Франции в окопах солдаты стояли бок о бок, и ни у кого не было никакой личной жизни. Даже когда умолкали пушки, эхо канонады отдавало в костях. Даже спустя несколько часов после артиллерийской подготовки все ходили оглушенные. Над головой проносились аэропланы, лошади вязли в болоте, грузовики тащились по склонам, люди днем и ночью ругались, пели и разговаривали. Раненые после атаки кричали и богохульствовали от боли, лаяли собаки, которые искали живых среди мертвецов.

Сам Ратлидж до сих пор не находил покоя. Ему не давал Хэмиш. Ратлидж ни на минуту не оставался один.

Но здесь тишина казалась ощутимой, ее, казалось, можно было потрогать рукой…

Он стоял, глядя в высокое чистое голубое небо, запрокинув голову и раскинув руки, непроизвольно сжав кулаки. И упивался тишиной.

А ветер утих. Хэмиш, проявляя милосердие, молчал. Птицы не пели, птицы улетели зимовать в теплые края. И даже биение его сердца под пальто казалось приглушенным.

Покой.

Он постепенно заполнял Ратлиджа, окутывая его, словно коконом.

Почти четверть часа простоял он в полном одиночестве, слушая тишину.

Когда он повернулся и зашагал к машине, в глазах его стояли слезы.

И все же он обрел силу, которая была ему так необходима.