– Все равно нужно было позвонить и предупредить, – желчно огрызается Хэрриет.

Выиграть мне тут явно не светит, но и по очкам я вроде не проигрываю. Да и не стоит из-за мелочей затевать скандал со своей непосредственной начальницей. Я откидываюсь на спинку стула и зеваю, стараясь не закашляться от сигаретного дыма.

– Следующий пункт повестки, – говорит Энди. – Что делать с этим доктором наук, Малькольмом Дэнвером. Учитывая содержание его работы, следует принять дальнейшие меры; нельзя оставлять ее у всех на виду. Если он ее воспроизведет и опубликует, можно уже в течение нескольких недель ожидать прорыва реальности первого уровня. Но и обычную зачистку проводить нельзя, а то Надзор нам яйца поотрывает… Кхм. – Он косится на Хэрриет, которая поджала губы и явно не оценила шутку. – На несколько месяцев упечет нас шнурки гладить на курсе по изучению социокультурного многообразия для людей с дефицитом эмпатии.

Он едва заметно вздрагивает, и тут я замечаю у него на лацкане красную ленточку, символ борьбы со СПИДом. Энди слишком хорош для этой работы, слишком. Впрочем, если подумать, это и не самое унылое место на госслужбе.

– Есть предложения? Только конструктивные, Боб.

Хэрриет неодобрительно качает головой. Борис просто сидит с видом типичного Бориса. (Борис – один из злобных подручных Энглтона; думаю, он в прошлом воплощении занимался ликвидацией политических для Охранки или кофе Берии подавал. Теперь он просто прикидывается Берлинской стеной во время внутренних разборок.) Энди постукивает пальцами по столу.

– Может, предложить ему работу? – спрашиваю я.

Хэрриет отводит взгляд: номинально она мой начальник по направлению и теперь хочет дать всем понять, что это предложение прозвучало без ее одобрения.

– Ну смотрите… – тяну я, пытаясь на ходу сформулировать питч. – Он ведь вывел теорему Тьюринга-Лавкрафта из общих принципов. На такое не многие способны. Значит, наверняка умен. Думаю, он как был чистым заучкой-теоретиком, так до сих пор и не отдает себе отчета в том, что так можно вычислить верные геометрические соотношения между узловыми точками, – может даже, до сих пор считает, что это все просто шутки. Никаких ссылок на Ди и остальных, если не считать пары малых арканов у него на полке. Это значит, что он не представляет непосредственной угрозы, а мы ему можем предложить возможность учиться и применить свои навыки и интересы на новом поле, всего-то и нужно – уйти к нам. И тогда он попадет под третью статью.

Третья статья Закона о государственной тайне 1916 года – наше главное оружие в бесконечной борьбе с утечками. Его приняли во время шпионской паники во время войны – то было время глубокой и крайней паранойи, – и закон этот даже более муторный, чем может себе вообразить большинство людей. Насколько им известно, Закон о государственной тайне содержит всего две статьи. Потому что сама третья статья была признана государственной тайной исходя из условий предыдущих статей, и даже просто знать о существовании третьей статьи (не дав подписку о ее соблюдении) – это уголовное преступление. В третьей статье можно найти уйму сочных тайных предписаний, которые облегчают жизнь шпионам вроде нас; это своего рода бюрократическая шапка-невидимка. Под завесой третьей статьи может произойти что угодно – так, будто вовсе ничего и не было. На американский манер это называется «черная операция».

– Если вы его подведете под статью, нам придется предложить ему должность и выделить бюджет. – Хэрриет возмущена.

– Да, но я не сомневаюсь, что он будет нам полезен, – вяло отмахивается Энди. – Борис, поспрашивай, пожалуйста, в своем отделе, вдруг кому-то пригодится математик, криптограф или кто-то вроде него? Я все запишу и подам на заседании совета. Хэрриет, если не сложно, добавь этот пункт в протокол. Боб, я хочу переговорить с тобой после этого совещания – о дисциплине и графике.

«Вот дерьмо», – думаю я.

– Еще вопросы? Нет? Тогда расходимся.

Когда мы остаемся одни, Энди качает головой.

– Неумно это было, Боб, вот так заводиться с Хэрриет.

– Знаю, – пожимаю плечами. – Просто я, как только ее вижу, сразу испытываю острое желание сыпануть ей соли под хвост.

– Да, но она формально твой начальник по отделу. А я – нет. А значит, ты должен звонить, если планируешь опоздать на стартовое совещание, а иначе она тебя потопит в семи сортах подковерного дерьма. И, поскольку она будет, по сути, права, ссылаться на матричный менеджмент и обращаться в отдел разрешения конфликтов будет бессмысленно. В итоге она твою годовую аттестацию так вывернет, что это больше всего будет похоже на Культурную революцию, в ходе которой ты себя объявил реинкарнацией Генриха Гиммлера. Я ясно выражаюсь?

Я снова сажусь.

– Да, ясность на четыре тысячи бюрократических баллов.

Энди кивает:

– Я тебя понимаю, Боб, честно. Но и Хэрриет несладко: у нее полон рот проектов, и последнее, что ей нужно, – это ждать два часа, потому что ты не удосужился вчера оставить ей голосовое сообщение.

Если так все подать, я и вправду начинаю чувствовать себя дерьмом – хоть и ясно вижу, что мной манипулируют.

– Ладно, я больше так не буду.

Он вздыхает с видимым облегчением:

– Вот это я и хотел услышать.

– Ага. А теперь мне нужно поднять кластер «Beowulf» перед тем, как его отымеет пятничный апдейт шифрования PGP. И откалибровать пермутатор Таро, и провести контрольную проверку очередной гребаной карточной игры на случай, если укуренные художники из Техаса вдруг случайно произвели на свет узловой центр. Еще что-то?

– Думаю, нет, – говорит Энди, вставая. – Ну так что? Понравилась тебе прогулка на свежем воздухе?

– Мокро было, – отвечаю я, тоже поднимаясь и потягиваясь. – Но кроме этого – для разнообразия было здорово. Но я могу всерьез подать на сверхурочные, если это будет происходить слишком часто. И про лягушат была не шутка.

– Ну, тут не угадаешь. – Энди хлопает меня по плечу. – Ты вчера отлично поработал, Боб. И я понимаю, какие у тебя сложности с Хэрриет. Тут как раз есть место на учебный курс, начало на следующей неделе: и у нее из-под ног уберешься, и удовольствие получишь.

– Учебный курс? – Я пристально смотрю на него. – Чему учат? Администрировать Windows NT?

Энди качает головой:

– Вычислительная демонология для чайников.

– Но я ведь уже…

– Я и не ожидаю, что ты сам там чему-то новому научишься, Боб. Присматривать надо за другими участниками.

– Другими?

Он невесело улыбается:

– Ты же сам сказал, что хочешь перейти на действительную службу…

Мы не одиноки во Вселенной, истина где-то рядом и так далее и тому подобное. Такого сорта паранойя, раскрученная в поп-культуре, – это, как правило, чепуха… Но червячок правды прячется в сердцевине каждого художественного яблока, и пусть нет никаких пришельцев в холодильниках на военно-воздушной базе Розуэлл, в мире тем не менее хватает тайных агентов, которые залезут к тебе через окно и распотрошат винчестер, если ты вдруг докажешь неподходящую математическую теорему. (Или того хуже, но это уже проблема другого сорта, ими занимаются наши коллеги из полевого отдела.)

По большей части, Вселенная действительно устроена ровно так, как считают все гордые обладатели степени доктора наук. Молекулы состоят из атомов, которые, в свою очередь, состоят из электронов, нейтронов и протонов, и последние два состоят из кварков, а кварки состоят из лептокварков и так далее. Черепахи, черепахи, черепахи – и нет им конца, так сказать. И чтобы найти наибольший простой множитель, общий для двух достаточно длинных чисел, нужно либо потратить в несколько раз больше времени, чем проживет эта Вселенная, либо использовать квантовый компьютер (а это читерство). И на самом деле нет никаких записанных сигналов от другого вида разумной жизни на полках в Аресибо, и нет никаких летающих тарелок в Зоне 51 (если не считать сверхсекретных проектов ВВС США, но они не подходят, потому что все равно летают на авиатопливе).

Но этим дело не исчерпывается.

Я за свои познания пострадал, так что и вас не отпущу с простым односложным ответом. Думаю, вы заслуживаете подробного объяснения. Черт, да я уверен, что все имеют право знать, насколько тонкая и хрупкая структура – наша реальность, но не я придумал правила игры, а нарушать режим секретности Прачечной – это Очень Плохая Идея. Потому что в отделе безопасности работают такие твари, что вы правда, правда не хотите, чтобы они на вас разозлились… да что там, не хотите даже, чтобы они на вас внимание обратили.

Повторюсь, я за свои познания пострадал, и вот что мне удалось узнать. Я мог бы пораспинаться про Кроули и Ди и других мистиков минувших веков, но о них, как правило, и так знает любой маг-самоучка. Суть в том, что большая часть традиционной магии не работает. Более того, она бы вообще была не важна, если бы не теорема Тьюринга, названная в честь Алана Тьюринга, о котором вы точно слышали, если знаете хоть что-то о компьютерах.

Вот такая магия работает. К сожалению.

Вы не слышали о теореме Тьюринга – по крайней мере, не знаете такого названия, – если вы не из наших. Тьюринг ее не опубликовал; более того, он чрезвычайно внезапно умер вскоре после того, как рассказал о ее существовании старому другу, товарищу по военному времени, которому – напрасно – очень доверял. Это была одновременно первая великая победа Прачечной и ее величайшее поражение: честно говоря, они тогда очень сильно погорячились и умудрились в итоге лишить себя одного из самых блестящих умов в истории.

Как бы там ни было, с тех пор эту теорему время от времени снова открывают – и вполне эффективно скрывают (пусть и без такого откровенного насилия), потому что никто не хочет, чтобы она всплыла и какой-нибудь Джо «Цыберпанк» Рандом размазал ее по всему интернету.

Эта теорема взламывает теорию дискретных данных и одновременно опровергает тезис Черча-Тьюринга (поднимите руку, если меня поняли), но хуже того – позволяет превращать NP-полные задачи в P-полные. Это вызывает ряд следствий, начиная с того, что большинство криптографических алгоритмов летят ко всем чертям (перевожу: «все ваши банковские счета принадлежат нам»), и заканчивая тем, что становится возможно в реальном времени генерировать геометрическую кривую Дхо-Нха.

Последнее следствие ненамного менее опасно, чем разрешить компьютерным фрикам в любой момент взмахнуть волшебной палочкой и превратить их лэптопы в ядерные бомбы. Потому что верно, верно все, что вы знаете о том, как устроена Вселенная, – за исключением небольшой проблемы: видите ли, это не единственная вселенная, о которой нам следует беспокоиться. Информация может просачиваться из одной вселенной в другую. И в исчезающе малом числе других вселенных есть создания, которые слушают и могут ответить (см. Альхазред, Ницше, Лавкрафт, По и др.). Многоугольные, как их называют, живут на дне множества Мандельброта, если только подходящее заклинание в платоническом мире математики (с помощью компьютеров или без) не вызывает их сюда. (А вы-то думали, что фрактальный скринсейвер поможет сберечь монитор, да?)

Да, кстати, я же не забыл упомянуть, что обитатели этих иных вселенных не играют по нашим правилам?

Сам факт решения некоторых теорем вызывает волны в платоновском метапространстве. Остается подать хорошее напряжение на сеть, тщательно подогнанную под нужные параметры (которые, естественно, вытекают из геометрической кривой, о которой я говорил, а она, в свою очередь, легко выводится из теоремы Тьюринга), и можно на самом деле амплифицировать эти волны до тех пор, пока они не начнут пробивать огромные дыры в пространстве-времени, так что конгруэнтные сегменты прежде раздельных вселенных сольются. И вы точно не хотите оказаться в эпицентре такого явления.

Для этого нам и нужна Прачечная…

Я крадусь обратно в свой кабинет, заглянув по пути к кофеварке, откуда несу полную кружку густого и зловещего отвара, от которого у меня на задних зубах остается зернистый осадок. В закрытой трубе пневмопочты меня ждут три секретных уведомления, одно из них – о перерасходе казенной зубной пасты. И еще нужно прочесть сто тридцать два электронных письма. А на другом конце здания поломанный кластер «Beowulf» ждет, чтобы я установил новый хаб, заново запустил его и вернул в банду наших криптовзломщиков. Это мой крест – быть компьютерщиком в отделе: когда машины ломаются, я размахиваю мертвой курицей и пишу вудуистские заклятья на клавиатуре, пока они снова не заработают. Это означает, что люди, которые их поломали, продолжают снова меня вызывать, а потом меня же и обвинять, когда сами же снова все обрушат. Угадайте, что привлекает мое внимание прежде всего? Да, правильно: казенная белесо-зеленая стена за монитором. Не могу себя заставить даже почту разобрать, пока не проведу добрых пять минут, пялясь в пустоту. У меня плохое предчувствие, хотя вроде бы ничего катастрофического на горизонте не намечается; уверен, выйдет очередная пятница тринадцатое, хотя на дворе на самом деле дождливая среда семнадцатое.

Для начала – обворожительное письмо от Мэйри, просочившееся через один из моих электронных тайников. (Лучше не показывать ревизионному управлению, что я получаю на рабочий адрес личные сообщения, поэтому я и не показываю. Поскольку именно я и настроил в отделе брандмауэр, это не слишком трудно.) «Ты сопливый урод! Не смей больше у меня на пороге показываться!» Ну да, конечно! В последний раз я приходил к ней в выходные, когда ее не было дома, – только чтобы забрать свой тюбик казенной зубной пасты. Я каким-то образом преодолел искушение изгадить похабщиной зеркало в ванной, как это сделала Мэйри, когда приходила ко мне, чтобы экспроприировать стереосистему. Наверное, это был недосмотр с моей стороны.

Следующее письмо: распоряжение по больничным (за электронной подписью Хэрриет) сообщает, что, если отсутствие длится более получаса, необходимо брать справку у врача, желательно заранее. (И почему я вдруг чувствую приближение мигрени?)

Третье – слезная мольба от Фреда из бухгалтерии (это такой лузер, которому я имел неосторожность улыбнуться, когда в последний раз сидел на дежурстве в техподдержке): «Спасай! Не могу запускать файлы!» Фред не до конца овладел высоким искусством включения и выключения компьютера, зато умеет обходиться с электронными таблицами так, что может пострадать твоя зарплата. Когда он мне писал в прошлый раз, выяснилось, что он установил себе на жесткий диск устаревшую версию какого-то критичного софта и в итоге порушил все остальное, и, к тому же, имел наглость рассылать зараженные вирусом хохмы по всему отделу. (Я пересылаю мольбу о помощи в техподдержку, где штатный админ будет с ней разбираться и жестоко проклинать меня за то, что я проявил к Фреду доброту.)

Следующие пять минут я снова смотрю на облупленную сливочно-белую часть стены у себя за монитором. Голова у меня уже раскалывается, а из-за разных ограничений департамента охраны здоровья и труда у нас в здании даже аспирина нет. После вчерашнего глупого провала ничто из того, что я могу сегодня сделать здесь, не вызывает и тени энтузиазма: у меня ужасное нутряное чувство, что, если я продолжу так сидеть, все станет только хуже. Кстати, я вчера переработкой отбил два трудодня, по закону я могу в их счет брать отгул, книжка по самосовершенствованию утверждает, что мне все еще положено оплакивать смерть своего хомячка, а кластер «Beowulf» может провалиться ко всем чертям.

Я выхожу из системы и ухожу домой раньше времени: вот так работают ваши налоги.

Уже восемь вечера, а голова у меня так и не прошла. Тем временем Пинки в подвале готовится вновь штурмовать законы природы.

Телевизор в гостиной Шато-Ктулху (гиковского дома, в котором я живу с Пинки и Брейном, они оба тоже работают на Прачечную) представляет собой чудесную игрушку для мозгов: его установил Пинки в отчаянной попытке хоть как-то уменьшить частотность проявлений креативного психоза на нашей территории. Думаю, это случилось во время одного из редких для него приступов вменяемости. Общая начинка включает кабельный декодер, спутниковую тарелку, Sony PlayStation и самодельный приемник для интернет-телевидения. Собрал все Брейн за полчаса. От скуки. Вся конструкция громоздится в углу, напротив бежевого вельветового дивана, точно черная постмодернистская скульптура, которая держится только на вермишели соединительных проводов; цель – создать зону разгрузки, где мы могли бы расслабиться после тяжелого рабочего дня, проверяя разные нью-эйджевые сайты, на случай если кто вдруг изобрел что-то опасное. Умственная работа может привести к серьезному мозговому истощению: если время от времени не ужираться пивом, или не накуриваться, или не смотреть угарный треш по телевизору, или не орать хрипло песни, можно докатиться до убеждения, что ты на самом деле Ёжик Соник, а старенькая миссис Симпсон, которая живет через дорогу, – Хвостатик. Может плохо кончиться, особенно если безопасность тебя отправит на принудительное лечение.

Я втыкаю в ящик с банкой пива в руке и коробкой пиццы на коленях, смотрю, как все летает и взрывается на канале Discovery, и вдруг слышу где-то под ковром ужасный вой. Сначала я не обращаю на него внимания, потому что на экране сейчас совершенно жуткая документальная драма об авиакатастрофе, но, когда звук не прекращается несколько секунд, понимаю, что даже апокалипсическая стереосистема Пинки не способна выдавать такую громкость, и если я сейчас же что-нибудь не предприму, то могу просто провалиться сквозь перекрытия. Так что я неуверенно встаю и пробираюсь на кухню. Дверь в подвал открыта настежь, звук катится снизу; я хватаю огнетушитель, решительно иду вперед. И чувствую зловещий запах озона…

Шато-Ктулху – это типичный дом середины Викторианской эпохи, безликое лондонское строение, которое может похвастаться разве что тремя подвалами и разрешением на поселение сотрудников Прачечной, что означает, что в нем, скорее всего, нет жучков КГБ, ЦРУ или наших заклятых врагов – МИ6. Всего здесь четыре просторных спальни с замками на двери плюс общие кухня, гостиная, столовая и ванная. По ночам зловеще булькают трубы; ковер представляет собой неимоверно мрачный экземпляр с миндалевидным восточным узором, который был в моде году этак в 1880-м, а потом пережил незаслуженное возрождение в среде жадных домовладельцев в восьмидесятые.