Глава 4

Познакомившись с Эшли, которая напомнила мне тебя, я начал вспоминать день нашего с тобой знакомства.

Дело было после уроков. Я стоял на беговой дорожке. Тогда мне было гораздо теплее, чем сейчас. У нас были забеги на четверть километра. Смотрю – возвращается команда, совершившая кросс по пересеченной местности. То есть до самой команды, плотной группы, было еще метров семьсот, но вперед вырвалась одна девчонка.

Ты.

Ты не бежала, а плыла, едва прикасаясь к траве. Поразительная согласованность движений рук и ног, как будто сверху тобой управлял невидимый кукольник. Я уже видел, как ты бегаешь кроссы. Ходили слухи, что большое расстояние – твой конек. Твои волосы были коротко подстрижены, как у Джулии Эндрюс в «Звуках музыки»^[9]. Ты без труда перепрыгнула через скамейку, потом через высокий барьер неподалеку от меня. У тебя было поставленное дыхание: глубокое, ритмичное. Взлетев над барьером, ты стрельнула в меня глазами. Ослепительные белки и яшмовые изумруды посередине.

От зрелища твоих раскинутых рук и растопыренных пальцев у меня по животу и по ногам заструился пот. Я услышал собственный голос (я сказал что-то вроде «вот это да!»), а потом я зацепился за барьер и шлепнулся на дорожку. На какую-то долю секунды ты потеряла свою сосредоточенность. Или сделала это специально. Уголок твоего рта пополз вверх, глаза вспыхнули. Потом твои ноги вернулись на землю, изумруды исчезли, сменившись белками, и ты убежала.

Я проводил тебя взглядом. Чаще ты не огибала преграды, а перелетала через них. Земля вздымалась и опадала под тобой, почти не влияя на твои движения вверх и вниз. Ты была сфокусирована, как лазерный луч, но твое лицо не участвовало в фокусировке, жило как будто собственной жизнью. Наверное, я повторил свое «вот это да!», потому что мой товарищ по команде Скотт шлепнул меня по затылку.

«Даже не думай!»

«Что?..»

«Рейчел Хант. Она занята, тебе не светит».

«Почему?»

«Два слова. – Он показал два пальца. – Нейт Келси».

Мне пришлось отвести от тебя взгляд. Перед моим мысленным взглядом возник Нейт – полузащитник футбольной команды с короткой мощной шеей, три года подряд удерживавший рекорд штата по жиму штанги лежа на скамье. Ты тем временем покинула поле и скрылась в женской раздевалке.

«Это мы еще посмотрим», – отважно заявил я.

Скотт отвесил мне еще один подзатыльник.

«Парень, тебе нужен санитар».

Как же он был прав!

Жена тренера, работавшая в кабинете декана, всегда старалась мне помочь. Я попросил у нее твое расписание занятий, и она с радостью его распечатала. Вскоре у меня обнаружилось неутолимое желание поменять факультатив. Мой консультант остался равнодушен.

«Какой предмет ты выбрал?»

«Латынь».

«Почему?»

«Мне нравится, когда люди говорят на латыни».

«Люди не говорят на латыни со времен крушении Римской империи».

«Крушение Римской империи?»

Он сохранил невозмутимость.

«Бен…»

«И напрасно. Пора возрождать латынь».

Он покачал головой.

«Как ее зовут?»

«Рейчел Хант».

Он подписал мою заявку и улыбнулся.

«Так бы сразу и сказал».

«В следующий раз так и сделаю».

«Удачи. Она тебе пригодится».

«Спасибо».

Он наклонился над столом.

«У тебя есть медицинская страховка?»

«Есть, а что?»

«Ты видел ее парня?»

Я специально пришел в класс пораньше, чтобы посмотреть, как ты входишь. Если бы я не сидел, у меня бы подкосились ноги. Ты посмотрела на меня, улыбнулась и пошла прямо ко мне. Положила свои книги на парту слева от меня. Потом повернулась, наклонила голову, улыбнулась и протянула руку.

«Я Рейчел».

«Привет». – Что с того, что я немного заикался?

Помню, глядя тебе в глаза, я думал, что никогда не видел такого зеленого цвета. Огромные, круглые. Они напомнили мне глаза змеи из «Книги джунглей», вечно всех гипнотизировавшей.

«А ты Бен Пейн», – сказала ты.

У меня отвалилась челюсть, и я растерянно кивнул. В коридоре кто-то из моей команды хлопнул себя по коленке, подняв меня на смех.

«Ты меня знаешь?»

«Тебя все знают».

«Неужели?»

«Конечно, ты же так быстро бегаешь!»

Выходило, мне было за что благодарить своего папашу!

Ты улыбнулась, хотела как будто сказать еще что-то, но покачала головой и отвернулась.

Возможно, я был немножко застенчив.

«Что?..»

Ты глянула на меня искоса, пряча улыбку.

«Тебе говорили, что у тебя приятный голос?»

Моя рука потянулась к горлу, голос повысился сразу на восемь октав.

«Нет… – Я откашлялся. – Ну, то есть… Нет, не говорили», – закончил я почти басом.

Ты открыла тетрадь и стала ее листать, закинув ногу на ногу.

«Напрасно. Он… он теплый».

«О!..»

Остаток года мы провели «друзьями», потому что мне не хватало духу пригласить тебя на свидание. К тому же Человек-без-шеи мог переломить меня надвое – правда, сначала ему пришлось бы меня поймать.

Однажды – дело было в седьмом классе – я пришел в школу за полчаса до первого звонка, и мы с тобой столкнулись, когда ты выходила из девчачьей раздевалки с мокрыми после душа волосами.

Ты прищурилась, на переносице образовалась глубокая борозда.

«Ты в порядке?»

В твоих глазах блестели слезы, ты отвернулась и заторопилась к выходу. Ты убегала из школы, сжав кулаки.

Нет!

Я выхватил у тебя рюкзак, и мы вышли вместе, делая вид, будто не понимаем, что происходит.

«Что не так?» – спросил я напрямик.

«У меня никак не получается ускориться», – зло ответила ты.

«Хочешь, помогу?»

Ты наморщила носик.

«А ты сможешь?»

«Представь себе, смогу. Мне так кажется. – Я указал на будку тренера по кроссу. – А вот он точно не сможет, а то бы уже все тебе подсказал».

Я тебя не убедил.

«Ты видишь что-то, чего не видит он?»

Я кивнул. Ты остановилась и раскинула руки.

«Ну так что?»

«Как ты двигаешь руками. Слишком много боковых движений, а вперед – маловато. Ну, и… – Я указал на твою бедренную сгибающую мышцу. – Вот тут у тебя скованность. Шаг коротковат. Ноги у тебя быстрые, но при каждом шаге надо бы покрывать большее расстояние. Не хватает пары дюймов».

Ты поджала губы, как будто я намекнул на твою полноту.

«Неужели?»

Я молча кивнул. Я уже озирался через плечо – вдруг появится твой ухажер? Насколько я помнил, это был самый долгий наш разговор с глазу на глаз у всех на виду.

Ты уперлась руками в бока.

«Ты сможешь это исправить?»

«Не то чтобы исправить… Тебе самой придется это сделать. Но я бы мог бежать рядом и помогать, чтобы ты посмотрела на себя как будто со стороны. Вдруг я помогу тебе найти ритм, при котором удлинится твой шаг? Это как при беге по тротуару – ты сам решаешь: наступать на трещину в асфальте или не наступать. Когда бежишь с партнером, у которого шаг длиннее, то обязательно стараешься под него подстроиться. В общем, твой шаг меняется помимо твой воли».

«Ты бы за это взялся?»

«А как же! Кто бы отказался?»

Ты сложила руки на груди.

«Где ты раньше был? Раньше ты не обращал на меня внимания».

Я по-прежнему продолжал озираться. Мне казалось, что штангист дышит мне в затылок.

«А как же номер пятьдесят четыре? Парень без шеи?»

«Если ты не в курсе, Эйнштейн, мы не встречаемся с прошлого года!»

«Вот оно что!» – Я почесал затылок, а ты покачала головой.

«Там ты, может, и молодец, – ты указала на беговую дорожку, – но вообще-то я могу нарезать вокруг тебя круги».

Ты занимаешься этим до сих пор.

Глава 5

Было темно, боль усиливалась. Я нажал подсветку на своих часах. 4.47 утра. После падения прошло часов шесть. До рассвета оставалось еще два часа. Возможно, на этой высоте светает раньше. Но при таком холоде существовала опасность не протянуть и пятнадцати минут. Меня так трясло, что громко лязгали зубы. Гровер был покрыт слоем снега в четыре дюйма.

Я так и остался пристегнутым, у кресла подо мной сломался шарнир.

Эшли лежала слева от меня. Я потрогал ее шею, сонную артерию. Пульс был учащенный, но она лежала тихо. В темноте я не мог ее разглядеть. На ощупь я определил, что нас засыпало снегом и битым стеклом. Справа от себя я увидел спальный мешок, прикрепленный к креслу Гровера снизу. Я потянул за лямку и вытащил мешок. Расстегнув молнию, я кое-как накрыл им Эшли и себя.

Я едва мог двигаться из-за боли в грудной клетке, не позволявшей вздохнуть. Я тщательно накрыл Эшли спальным мешком, засунув внутрь ее ноги. Неестественный изгиб ее колена не сулил ничего хорошего. Собаке тоже хотелось тепла. Я снова нажал подсветку: 5.59. Свет был зеленоватый, цифры на циферблате черные, то и другое я мог разглядеть с большим трудом. В нескольких футах от меня торчал облепленный снегом пропеллер с обломанным винтом.

Рассвело. Меня разбудил пес: он стоял на моей груди и лизал мне нос. Небо было серое, по-прежнему шел снег. В нескольких футах от меня высился холмик – это был Гровер, усыпанный слоем снега толщиной уже в добрый фут. Мой взгляд остановился на зеленой еловой ветке. Я засунул руки под мышки. Пуховой спальный мешок был и благом, и опасностью. Под ним было тепло – это был плюс, потому что тепло ускоряет кровоток и препятствует наступлению смерти от переохлаждения. Но из-за кровотока я мучился от боли в ребрах.

Эшли по-прежнему лежала рядом со мной, безмолвная и неподвижная. Я снова потрогал ее шею. Пульс хорошо прощупывался, хотя был уже не таким ускоренным. Организм сжег адреналин, хлынувший в организм при катастрофе.

Я сел и попытался ее осмотреть. Распухшее лицо было в запекшейся крови из-за порезов на лбу и на макушке. Я провел рукой по ее плечу. Ощущение было такое, будто к ней в пуховик засунули пустой носок: плечо было вывихнуто и свисало из суставной сумки.

Я вцепился в ее рукав и потянул, чтобы сухожилия вернули кость в суставную сумку, а потом принялся за сустав. Он болтался и был перекошен, что свидетельствовало о том, что до этого вывиха случались и другие. Но я вернул его на положенное место. Плечи легко встают на свои места, главное, придать им нужное направление.

Не раздевая ее и не разговаривая с девушкой, я не мог определить, повреждены ли у нее внутренние органы. Я провел ладонью по ее бедрам – упругим, худым, мускулистым. Правая нога ниже колена была в порядке, в отличие от левой.

Левая бедренная кость сломалась при ударе самолета о скалу. Было понятно, почему она кричала. Бедро сильно распухло, раза в два превзойдя нормальный объем, штанина на нем натянулась. К счастью, кость не порвала кожу.

Я знал, что должен вправить перелом, прежде чем она очнется, но для этого мне требовалось пространство. Пока что я чувствовал себя как в капсуле магнитно-резонансной томографии: буквально не повернуться. Оглядевшись, я понял, что мы находимся в снежной лунке, вырытой фюзеляжем самолета. В некотором смысле это было неплохо.

Столкновение самолета со скалой создало огромный сугроб, в котором мы утонули. Получился снежный кокон; звучит страшновато, зато в коконе сохранялась температура градуса в 2 мороза – все лучше, чем снаружи. Не говоря о том, что до нас не мог добраться ледяной ветер. Свет проникал главным образом через плексигласовый «фонарь»: его тоже запорошило снегом, тем не менее света хватало, чтобы я мог приступить к работе.

Пока я разрывал снег, чтобы заняться ногой Эшли, песик скулил и крутился на одном месте. Потом он залез Гроверу на колени и стал слизывать с его лица снег – вознамерился выяснить, когда самолет наконец взлетит. Я принялся за снег голыми пальцами, и уже спустя минуту руки замерзли. Я понял, что еще немного – и мои руки станут непригодными ни для какой работы. Тогда, немного порывшись рядом с Гровером, я достал из кармашка на дверце самолета дощечку с зажимом, выбросил бумаги и использовал дощечку в качестве лопаты. Работа шла медленно, но в конце концов я вырыл в снегу яму, или полку, на которую можно было уложить Эшли. Так у меня появлялся доступ к ее левой ноге.

Я стащил с нее спальный мешок, выстелил им дно ямы и стал медленно стаскивать ее с сиденья. От напряжения я выбился из сил и привалился к креслу Гровера, чтобы отдышаться. Дыхание у меня было прерывистое и мелкое – дышать полной грудью не позволяла боль.

Песик обежал меня, прыгнул мне на колени и начал лизать мое лицо.

– Брось, дружок, – сказал я ему. Я забыл его кличку.

Прошло не меньше получаса, прежде чем я собрался с силами, чтобы взяться за ногу Эшли.

Сначала я с ней заговорил, но она не ответила. Тем лучше: то, что я собрался сделать, должно было причинить ей больше боли, чем сам момент перелома.

Я снял с себя ремень, обмотал ей лодыжку, а себе запястье, чтобы было за что тянуть. Потом снял левый ботинок и аккуратно поставил левую ногу в ее промежность, выпрямил ногу, усилив нажим, затем натянул ремень и взял обеими руками ее ступню. Четыре-пять глубоких вдохов. Внезапно она дотронулась до моей ноги. Я поднял голову и увидел, что она приоткрыла один глаз. Похлопав меня по ноге, она пробормотала:

– Тяните сильнее…

Я стал тянуть, упираясь ногой и выгибая спину. От боли она откинула голову, застонала и опять лишилась чувств. Ее нога дернулась, я повернул ее, позволил выпрямиться, потом отпустил. От этого нога приняла естественное положение, совсем как правая.

Существует два главных принципа лечения сломанной ноги: сначала надо вправить кость, а потом закрепить правильное положение для срастания. То и другое – сложная задача.

Вправив кость, я стал искать, чем бы зафиксировать ногу. Над головой у меня торчали две искривившиеся стойки крыла, длиной в три фута каждая и толщиной с мой указательный палец; обе переломились надвое, когда левое крыло при ударе оторвалось от фюзеляжа. Я попробовал крутить стойки, надеясь отломить от каждой по куску, и в конце концов добился своего.

Я вожу с собой в рюкзаке, который сдаю в багаж, два карманных ножа: швейцарский армейский и складной, с лезвием, которое выбрасывается от нажатия кнопки. Сейчас рюкзак лежал у меня за спиной, почти утонув в сугробе, из снега торчал только его уголок. Я смел с рюкзака снег, нащупал молнию и долго шарил внутри, пока не отыскал свои ножи.

У моего швейцарского ножа два лезвия. Малым лезвием я разрезал штанину у Эшли на бедре. Нога сильно распухла и приобрела не то синий, не то лиловый оттенок, местами даже почернела.

Ремни безопасности на обоих креслах представляли собой наплечную сбрую с пряжкой для быстрого расстегивания. Я срезал ремень с одного из кресел и с его помощью закрепил две шины, сделанные из стоек. Пряжки, несмотря на их тяжесть, позволяли затягивать и расслаблять мою конструкцию. Я закрепил их на сломанной ноге и затянул ремень, чтобы было удобно и чтобы одна пряжка находилась на бедренной артерии.

Потом я достал из рюкзака футболку, разорвал ее пополам и скатал обе половинки в трубки, которые с двух сторон подоткнул под пряжку. Это позволяло усиливать натяжение, не сдавливая при этом артерию и не прерывая приток крови в ногу.