– Дело темное, сэр, – отвечал Самуэль, значительно понизив голос. – Один пожилой джентльмен, кажется, совсем пропал без вести… то есть шляпу-то его нашли, это я знаю; но была ли в шляпе голова, это осталось под спудом. Но всего удивительнее здесь то, что бричка моего родителя опрокинулась в тот самый день и на том самом месте, где и когда ей следовало опрокинуться по предсказанию ласкового джентльмена. Странная оказия!

– Очень странная, – повторил м‑р Пикквик. – Однакож, вычистите поскорее мою шляпу: кажется, зовут меня завтракать.

С этими словами м‑р Пикквик сошел в гостиную, где уже вся почтенная компания сидела за накрытым столом. После завтрака каждый из джентльменов поспешил украсить свою шляпу огромной синей кокардой, сделанной прелестными ручками самой м‑с Потт, и как м‑р Винкель вызвался сопровождать эту леди на кровлю домов, ближайших к месту будущего торжества, то м‑р Пикквик и м‑р Потт должны были отправиться одни в гостиницу «Сизого медведя», где уже давно заседал комитет м‑ра Сломки. Один почтенный член, с лысиной на голове, говорил у одного из задних окон речь перед шестью зевавшими мальчишками и одной девчонкой, величая их при каждой новой сентенции титулом «итансвилльских сограждан»; мальчишки хлопали руками и кричали «ура» изо всех сил.

Площадь перед «Сизым медведем» представляла положительные признаки славы и могущества «Синих» граждан Итансвилля. Были тут стройные полчища синих флагов, расписанных золотыми буквами в четыре фута вышиной. Трубачи, барабанщики и фаготчики стояли на своих определенных местах, дожидаясь известных знаков для начатия торжественного марша. Отряд констэблей и двадцать членов комитета с голубыми шарфами приветствовали «Синих» граждан-избирателей, украшенных синими кокардами. Были тут избиратели верхом на борзых конях и другие многочисленные избиратели пешком. Была тут великолепная каретка, запряженная в четверню для самого достопочтенного Самуэля Сломки, и были еще четыре кареты, запряженные парой, для его ближайших друзей. На всем и на всех отражалось всеобщее одушевление, жизнь и волнение: флаги колыхались, толпа ликовала, двадцать членов комитета и констэбли бранились, лошади пятились, пешие гонцы потели, и все, здесь собравшееся, соединилось на пользу, честь и славу достопочтенного Самуэля Сломки, заявившего желание быть выбранным депутатом от бурга Итансвилля в Нижнюю Палату парламента Великобритании.

Громко закричали в народе, и сильно заколыхался один из синих флагов с девизом: «Свобода прессы», когда выставилась в окне голова редактора «Итансвилльской Синицы», и оглушительные залпы громовых восклицаний раздались по всему пространству, когда сам достопочтенный Самуэль Сломки, в огромных ботфортах и синем галстухе, выступил на сцену, раскланялся толпе и мелодраматически пожал руку м‑ру Потту, свидетельствуя ему искреннюю благодарность за поддержку, которой удостоился он, м‑р Сломки, от его газеты.

– Все ли готово? – спросил достопочтенный Самуэль Сломки, обращаясь к м‑ру Перкеру.

– Все, почтеннейший, все! – был ответ сухопарого джентльмена.

– Ничего не забыли, надеюсь?

– Ничего, почтеннейший, ничего. У ворот гостиницы стоят двадцать человек, которым вы должны пожать руки: они умылись и причесались для этого торжества; тут же шестеро маленьких детей, которых вы должны погладить по головке и спросить у каждого – сколько ему лет. На детей советую вам обратить особенное внимание; это всегда производит сильный эффект.

– Постараюсь.

– Да не худо бы, почтеннейший, – продолжал сухопарый джентльмен, – то есть, я не говорю, чтоб это было совершенно необходимо, однако ж, очень недурно, если б вы поцеловали кого-нибудь из этих малюток; такой маневр произвел бы сильное впечатление на толпу.

– Не могу ли я поручить эту обязанность кому-нибудь из членов комитета?

– Нет, уж если целовать, так целуйте сами: эффект будет вернее, ручаюсь, что это подвинет вас на пути к популярности.

– Ну, если это необходимо, – сказал решительным тоном достопочтенный Самуэльсломки, – надо поцеловать. Теперь, кажется, все.

– По местам! – закричали двадцать членов комитета.

И среди дружных восклицаний собравшейся толпы, музыканты, констэбли, избиратели, всадники и кареты поспешили занять свои места. Каждый экипаж, запряженный парой, был набить битком, как сельдями в бочке. Карета, назначенная для м‑ра Перкера, вместила в себя господ Пикквика, Топмана, Снодграса и с полдюжины других джентльменов из комитета Сломки.

Наступила минута страшной тишины перед тем, как надлежало выступить самому достопочтенному Самуэлю Сломки, вдруг толпа раздвинулась и закричала во весь голос.

– Идет, идет! – воскликнул м‑р Перкер, предваряя многочисленных зевак, которым нельзя было видеть, что делалось впереди.

Раздались дружные восклицания со всех сторон.

– Вот он пожимает руки гражданам Итансвилля!

– Ура, ур-ра!

– Вот гладит он какого-то малютку по голове! – говорил м‑р Перкер восторженным. тоном.

– Ур-ра! Ур-р-р-р-а-а!

– Он поцеловал ребенка.

Толпа заревела неистово и дико.

– Другого поцеловал!

Новый оглушительный рев и гвалт.

– Всех перецеловал! – взвизгнул сухопарый джентльмен.

И, сопровождаемая оглушительным ревом, процессия двинулась вперед.

Как, вследствие чего и по какому поводу случилось, что на дороге она столкнулась, смешалась и перепуталась с другою такой же процессией, и каким образом окончилась суматоха, возникшая по этому поводу, описать мы не в состоянии, потому, между прочим, что уши, глаза, нос и рот м‑ра Пикквика нахлобучились его шляпой при самом начале этих столкновений. О себе самом говорит он положительно, что в ту самую минуту, как он хотел бросить быстрый взгляд на эту сцену, его вдруг окружили со всех сторон зверские лица, облака пыли и густая толпа сражающихся граждан Итансвилля. Какая-то невидимая сила, говорит он, вынесла его вдруг из кареты и втолкнула в самый центр кулачных бойцов, причем два довольно сильных тумака восприял он на свою собственную шею. Та же невидимая сила пособила ему взобраться наверх по деревянным ступеням, и когда наконец он снял свою шляпу, перед ним были его друзья, стоявшие в первом ряду с левой стороны. Правая сторона была занята «Желтыми» гражданами Итансвилля; в центре заседали городской мэр и его чиновники, из которых один, – жирный глашатай Итансвилля, – беспрестанно звонил в огромный колокол, приглашая почтеннейшую публику угомониться от страшной суматохи. Между тем м‑р Горацио Фицкин и достопочтенный Самуэль Сломки, с руками, приложенными к своим сердцам, беспрестанно склоняли свои головы перед волнующимся морем голов, наводнявших все это пространство, откуда подымалась буря стонов, ликований, криков и насмешек, – исходил гул и шум, подобный землетрясению.

– Смотрите-ка, куда забрался Винкель, – сказал м‑р Топман, дернув президента за рукав.

– Куда? – спросил м‑р Пикквик, надевая очки, которые он, к счастью, имел предосторожность держать в кармане до этой поры.

– Вот он, на крыше этого дома, – сказал м‑р Топман.

И точно, на черепичной кровле, за железными перилами, заседали в спокойных креслах друг подле друга м‑р Винкель и м‑с Потт, делая своим приятелям приветственные знаки белыми платками, на что м‑р Пикквик поспешил отвечать воздушным поцелуем, посланным его рукою прелестной леди.

Этот невинный поступок ученого мужа возбудил необыкновенную веселость в праздной толпе, еще не развлеченной церемониею выбора.

– Продувной старикашка! – закричал один голос. – Волочится за хорошенькими девушками!

– Ах, ты, старый грешник! – закричал другой.

– Пялит свои очки на замужнюю женщину! – добавил третий голос.

– Я видел, как он моргал своим старым глазом, – вскрикнул четвертый.

– Верзила Потт и не думает смотреть за своей женой, – прогорланил пятый, и залпы громкого смеха раздались со всех сторон.

Так как за этим следовали ненавистные сравнения между м‑ром Пикквиком и негодным старым козлом и многие другие остроумные шуточки весьма колкого свойства и так как все это могло очевиднейшим образом компрометировать честь благородной леди, то негодование в груди м‑ра Пикквика забушевало самым стремительным потоком, и Бог ведает, чем бы оно прорвалось на бессовестную толпу, если б в эту самую минуту не раздался звонок, возвещавший о начале церемонии.

– Тише, тише! – ревели помощники мэра.

– Уифин, действуйте для водворения тишины! – сказал мэр торжественным тоном, приличным его высокому общественному положению.

Исполняя полученное приказание, глашатай дал новый концерт на своем неблагозвучном музыкальном инструменте, что вызвало в толпе дружный смех и остроты.

– Джентльмены, – начал мэр, когда народный гвалт немного поутих. – Джентльмены! Братья избиратели города Итансвилля! Мы собрались здесь сегодня с единственною целью избирать нашего представителя в палату, вместо…

Здесь мэр был прерван громким голосом, раздавшимся в толпе.

– Исполать нашему мэру! – прогремел этот голос. – Да процветает его славная торговля гвоздями и тесьмой, и пусть наполняются его тяжелые сундуки звонкой монетой!

За этим пожеланием, напомнившем о страсти почтенного мэра копить деньги, последовал веселый смех толпы, полились остроты и поднялся такой шум, что даже звонкий колокол глашатая оказался не в силах успокоить его. Мэр продолжал свою речь, но говорил ее собственно для себя, так как из всей его речи только и можно было кое-как расслышать лишь самый конец её, в котором почтенный сановник приглашал собрание высказаться за того кандидата, который знает действительные потребности города и потому может принести ему пользу.

Едва окончилась речь мэра, на эстраде появился худенький джентльмен с тугоз-авязанным белым галстуком. При смехе и остротах толпы он заявил, что намерен просить избирателей подать их голоса за человека, действительно принимающего близко к сердцу интересы города Итансвилля и настолько талантливого, что он с успехом станет защищать их в парламенте. Этого доблестного гражданина зовут Горацио Фицкин; он эсквайр и имеет поместье близ Итансвилля. При этих словах «Желтые» выразили свой восторг громкими рукоплесканиями, a «Синие» сопровождали их свистом, шиканьем и так шумно и продолжительно выражали свои чувства, что худенький джентльмен и почтенный друг, поддерживавший его предложение, произнесли свои длинные речи для назидания мэра, единственного слушателя, до которого долетали их слова.

Когда друзья Фицкина сказали все, что могли сказать, их место занял джентльмен, обладавший здоровым, розовым цветом лица. Он начал, конечно, с предложения подать голоса за другого кандидата (м‑ра Сломки), который и пр. Розовый джентльмен был вспыльчивого нрава, и хотя его приняли несколько лучше, чем друзей м‑ра Фицкина, однако ж, он не удовольствовался таким ничтожным предпочтением и потому, сделав небольшое ораторское фигуральное вступление, внезапно перешел к обличению тех джентльменов в толпе, которые прерывают его своими криками; затронутые джентльмены отвечали энергическими ругательствами, и обе стороны обменялись внушительными пантомимными угрозами. Чтобы положить конец неурядице, розовый джентльмен уступил свое место почтенному другу. Почтенный друг, сообразив, что не следует утомлять избирателей обильным словоизвержением, пробарабанил свою речь одним махом, не останавливаясь на знаках препинания; он мало заботился о том, что его никто не понял, зная хорошо, что, если кто пожелает ознакомиться с красотами его речи, тот всегда может прочесть ее в «Итансвилльской Синице», где она напечатана от слова до слова, снабженная всеми надлежащими знаками препинания.

После этого выступил сам Горацио Фицкин, эсквайр; но лишь только произнес он: «Милостивые государи», как «Синие» загудели с неистовою силой, загремели барабаны достопочтенного м‑ра Сломки, оркестр грянул, и воздух наполнился смешанным гулом, и начался такой шум, каким не сопровождалась даже речь самого мэра. Выведенный из терпения, Горацио Фицкин подошел к своему оппоненту, достопочтенному Самуэлю Сломки, и грозно потребовал объяснения: точно ли оркестр заиграл по его предварительному приказу; и когда достопочтенный Самуэль Сломки дал весьма уклончивый и неопределенный ответ, Горацио Фицкин грозно поднял кулаки и, становясь в наступательную позицию, приглашал своего противника на смертный бой. При этом совершенно непредвиденном нарушении всех известных приличий и правил, городской мэр скомандовал оглушительную фантазию на огромном колоколе и объявил, что он требует перед свои очи достопочтенных господ Горацио Фицкина, эсквайра, и м‑ра Самуэля Сломки. Минут через двадцать, при сильном содействии «Желтых» и «Синих» членов, противники помирились, пожали друг другу руки, и Горацио Фицкин, эксвайр, получил позволение договорить свою речь.

Речи обоих кандидатов, различные по изложению и красоте слога, совершенно, однако ж, были сходны в громких похвалах, воздаваемых избирателям Итансвилля. Горацио Фицкин, так же как Самуэль Сломки, объявили, каждый с приличною торжественностью, что не было и не могло быть во всей вселенной людей благороднее и бескорыстнее тех великодушных граждан, которые вызвались подать голоса в их пользу; но вместе с тем оба оратора весьма искусно намекнули, что избиратели противной стороны отличаются, к несчастью, такими свинскими качествами, при которых они, судя по совести, совершенно неспособны к принятию разумного участия в этом национальном деле. Фицкин выразил готовность делать все, что потребуют от него; Сломки, напротив, заранее отказался наотрез действовать под влиянием чужих мыслей и чувств. Оба оратора объявили, что благосостояние итансвилльских граждан сделается исключительным предметом их заботливости и что они всеми силами будут стараться об усовершенствовании мануфактур, промышленности и торговли во всех её видах и родах.

Когда, наконец, приступлено было к окончательному отбору голосов и поднятию рук, огромное большинство, как и следовало ожидать, осталось на стороне достопочтенного Самуэля Сломки, который и был торжественно провозглашен представителем итансвилльских граждан. Сыграли еще раз фантазию на огромном колоколе, городской мэр надел шляпу, и народные толпы хлынули во все стороны, оглашая воздух залпами дружных восклицаний.

Во все время отбирания голосов город находился в сильно возбужденном состоянии. Все, что дышало итансвилльским воздухом, старалось вести себя в самом либеральном и просвещенном смысле. Подлежащие акцизу продукты, продавались по замечательно дешевой цене во всех публичных местах. Для удобства вотирующих прохлаждающие и горячительные напитки были выставлены на самых улицах; но, несмотря на такую предусмотрительную меру, многие изобретатели, почувствовав от утомления кружение головы, повалились на тротуаре и не могли заявить свое мнение, которого из кандидатов они предпочитают. М‑р Перкер в этот день выказал во всем блеске свои удивительные способности. Для успеха своего доверителя он пустил в ход всевозможные средства. В числе избирателей, стоявших на стороне м‑ра Фицкина, было несколько решительных патриотов, которых, казалось, нельзя привлечь никакой приманкой. Но м‑р Перкер сумел залучить к себе этих рассудительных почтенных джентльменов и, после часовой с ними беседы, убедил их в талантливости своего клиента, и они подали голос за м‑ра Сломки. Злые языки утверждали, что м‑р Сломки обязан своим избранием единственно ловкости своего пронырливого агента, a никак не своей популярности; но, конечно, это говорилось из зависти.