Глава IX
Бѣда съ деревяннымъ мичманомъ

Молодой Вальтеръ Гэй, надѣленный отъ природы порядочнымъ запасомъ романическихъ наклонностей, которыя, къ великому благополучію, не встрѣтили ни малѣйшаго препятствія въ своемъ развитіи подъ мирной кровлей старика Соломона, ни на минуту не выпускалъ изъ головы удивительнаго приключенія Флоренсы съ доброй бабушкой, и, подстрекаемый страстью къ чудесному, безпрестанно думалъ о немъ до той поры, пока, наконецъ, съ теченіемъ времени, оно сдѣлалось любимымъ, избалованнымъ чадомъ его живого й пылкаго воображенія. Особенно мечталъ онъ, и сладко мечталъ, о той незабвенной минутѣ, когда судьба такъ неожиданно сдѣлала его самого чуть не главнымъ дѣйствующимъ лицомъ въ этомъ достопамятномъ событіи.

Дядя Соль и капитанъ Куттль своими тонкими намеками еще больше разгорячали кипучую фантазію молодаго человѣка. Эти достойные друзья каждое воскресенье считали непремѣнной обязанностью ненарокомъ потолковать о Ричардѣ Виттингтонѣ, объ этомъ знаменитомъ героѣ въ англійской исторіи, который, какъ извѣстно, поѣхалъ въ Индію безъ копейки въ карманѣ съ одной только кошкой, a воротился оттуда милліонеромъ, и о чудо изъ чудесъ! – три раза былъ лордомъ-меромъ, начальникомъ и главнымъ членомъ городской думы! Къ довершенію очарованія, капитанъ Куттль промыслиль на толкучемъ рынкѣ древнѣйшее народное стихотвореніе очень замѣчательнаго содержанія, въ которомъ – это весьма важно – разсказывается не сказка, a достовѣрная быль о томъ, какъ одинъ молодой человѣкъ, угольщикъ ремесломъ, не болѣе, влюбился въ нѣкую красавицу, именемъ Пегги, a красавица почувствовала сердечное влеченіе къ угольщику, и какъ, наконецъ, молодые люди увѣнчали свою любовь законнымъ бракомъ, несмотря на многочисленныя препятствія со стороны отца красавицы, знаменитаго капитана ньюкэстльскаго корабля. Эта зажигательная исторія, имѣвшая, какъ видите, чрезвычайно близкое отношеніе къ Вальтеру и Флоренсѣ, приводила капитана Куттля въ самый яростный восторгъ во всѣ семейные праздники, и особенно въ день рожденія Вальтера. Въ этотъ торжественный день капитанъ Куттль уходилъ въ заднюю комнату, затягивалъ свою любимую пѣсенку, и одушевляясь постепенно, кричалъ, наконецъ, на всѣ возможные голоса, заливаясь самой громкой трелью при имени Пегги, которымъ, къ чести героини стихотворенія, оканчивался каждый куплетъ.

Между тѣмъ самъ Вальтеръ, веселый, беззаботный, простодушный Вальтеръ, никакъ не думалъ отдавать себѣ отчета въ собственныхъ чувствахъ, да и не былъ способенъ къ такому анализу. Онъ очень полюбилъ набережную, гдѣ впервые встрѣтилъ Флоренсу, и улицы, гдѣ проходилъ съ нею, хотя, собственно говоря, замѣчательнаго въ нихъ ничего не было. Гадкіе башмаки, съ которыми столько было хлопотъ, онъ берегъ y себя въ комнатѣ и, сидя по вечерамъ на своей постели, рисовалъ отъ бездѣлья фантастическіе портреты доброй бабушки Должно также сказать, что послѣ этого достопамятнаго приключенія онъ сдѣлался повнимательнѣе къ своему костюму и въ досужее время не пропускалъ случая пройтись по улицѣ, гдѣ находился домъ м-ра Домби, въ надеждѣ встрѣтиться съ маленькой Флоренсой. Но всѣ эти чувствованія были совершенно невинны и не выходили за предѣлы дѣтской натуры. Флоренса очень миленькая дѣвочка, и разумѣется, пріятно было полюбоваться на хорошенькое личико. Флоренса беззащитна и слаба: мысль, что можно оказать ей покровительство и помощь – весьма завлекательная мысль для юноши, сознающаго свою силу. Флоренса самое благородное маленькое созданіе въ свѣтѣ, и было истиннымъ наслажденіемъ видѣть, какъ озаряется ея личико искреннимъ и глубокимъ чувствомъ признательности. Флоренса была оставлена, забыта гордымъ отцомъ, и сердце Вальтера наполнялось живѣйшимъ участіемъ къ отверженному дитяти.

Шесть или семь разъ въ годъ молодые люди встрѣчались на улицѣ и раскланивались. М-съ Виккемъ, знавшая подробности приключенія, не обращала вниманія на это знакомство, a миссъ Нипперъ, съ своей стороны, была очень рада такимъ встрѣчамъ: она читала въ глазахъ юноши необыкновенное выраженіе добродушія, и была увѣрена, что y него превосходное сердце.

Такимъ образомъ, Вальтеръ вмѣсто того, чтобы забывать, или терять изъ виду свое знакомство съ Флоренсой, время отъ времени еще болѣе сближался съ нею. Удивительное начало этого знакомства и другія маленькія подробности, придавшія ему отличительный романическій характеръ, были въ глазахъ его прекраснымъ матеріаломъ для фантастическихъ картинъ, на которыхъ, разумѣется, Флоренса всегда стояла на первомъ планѣ. "Но что изъ всего этого выйдетъ, – думалъ онъ? Ничего, рѣшительно ничего. Однако-жъ было бы не худо, если бы, тотчасъ же послѣ первой встрѣчи съ Флоренсой, я отправился куда-нибудь подальше, въ Индію, напримѣръ, и вступилъ бы въ службу на военномъ кораблѣ. Вотъ я дѣлаю чудеса храбрости, беру въ плѣнъ тысячи непріятелей, открываю неизвѣстные острова, обо мнѣ говорятъ въ парламентѣ, пишутъ въ журналахъ и газетахъ, и лѣтъ черезъ пять, много черезъ десять, Вальтеръ Гэй пріѣзжаетъ въ Лондонъ адмираломъ всѣхъ морскихъ флаговъ, или по крайней мѣрѣ капитаномъ перваго ранга, не менѣе. Флоренса будетъ тогда еще дѣвушкой – и Боже мой! какою чудною дѣвушкой будетъ Флоренса! – она увидитъ меня въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, въ блестящихъ эполетахъ, знаменитымъ и славнымъ, и – будь y м-ра Домби галстухъ еще выше, цѣпочка еще длиннѣе, я оттягаю y него дочку, женюсь и торжественно повезу ее… куда я ее повезу? ну, да на какой-нибудь изъ открытыхъ мною острововъ". Вальтеръ шелъ, по обыкновенію, очень скоро, когда строилъ эти воздушные замки. Но всѣ эти мечты разбивались въ дребезги о мѣдную доску конторы Домби и Сына, и когда капитанъ Куттль съ дядей Соломономъ затягивали свою вѣчную пѣсню о Ричардѣ Виттингтонѣ и капитанской дочкѣ, онъ болѣе чѣмъ когда-либо понималъ свое скромное положеніе въ купеческой конторѣ. Время тянулось день за днемъ, и Вальтеръ продолжалъ со всѣмъ усердіемъ и добросовѣстностью исполнять свою прозаическую должность, находя единственный отдыхъ въ построеніи великолѣпныхъ фантастическихъ замковъ, передъ которыми мечты Соломона и капитана Куттля были не болѣе, какъ скромными домиками. Въ пипчинскій періодъ онъ возмужалъ, но весьма немного, и, собственно говоря, все еще былъ такимъ же простодушнымъ и вѣтренымъ мальчикомъ, какимъ читатель встрѣтилъ его въ первый разъ со свѣчей въ рукахъ на темной лѣстницѣ въ погребъ, когда дядя Соломонъ отыскивалъ завѣтную мадеру.

– Что съ тобой, дядя Соль? – сказалъ однажды Валыеръ, всматриваясь съ озабоченнымъ видомъ въ печальное лицо мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, – ты сегодня ничего не ѣлъ и, кажется, твое здоровье очень разстроилось. Не сходить ли за докторомъ, дядюшка?

. – Докторъ не поможетъ, мой милый, – отвѣчалъ дядя Соль, – не сыскать ему для меня…

– Чего, дядюшка? покупателей?

– Да, да, – возразилъ Соломонъ съ глубокимъ вздохомъ, – покупатели пригодились бы.

– Ахъ, ты, Господи, твоя воля! – вскричалъ Вальтеръ, опрокидывая блюдо съ супомъ, и ударяя рукою по столу, – когда я вижу всѣхъ этихъ зѣвакъ, что каждый день цѣлыми дюжинами снуютъ передъ нашими окнами, меня такъ и забираетъ охота притащить кого-нибудь за шиворотъ въ магазинъ и заставить дружка отсчитать тысячи полторы чистоганомъ за свою покупку. Ну, чего ты смотришь, болванъ, – продолжалъ Вальтеръ, обращаясь къ старому джентльмену съ напудренной головой, такъ, разумѣется, чтобы тотъ не слыхалъ. – Выпучилъ глаза на телескопъ, да и стоитъ себѣ. Экая штука! Ты войди-ка любезный, да купи, a глаза-то, пожалуй, я за тебя выпучу.

Но старый джентльменъ, удовлетворивъ любопытство, тихонько поплелся отъ магазина.

– Ушелъ, – сказалъ Вальтеръ, – ушелъ, болванъ! Вотъ тутъ и надѣйся на нихъ! Да только вотъ что, дядя… эй, послушай, дядюшка! – прибавилъ Вальтеръ, видя, что старикъ закручинился и не обращаетъ на него вниманія – унывать никакъ не должно, рѣшительно не должно. Что дѣлать? Посидимъ y моря и подождемъ погоды. Ужъ если придутъ заказы, такъ придетъ ихъ такая пропасть, что тебѣ ихъ въ вѣкъ не передѣлать.

– Да, мнѣ ихъ точно не передѣлать, мой другъ, – съ горестью возразилъ Соломонъ, – заказы придутъ, когда меня не будетъ въ этой лавкѣ.

– Да не тужи, сдѣлай милость, говорю я тебѣ, – ну что толку, если станешь все хандрить. Эхъ ты, дядя Соль! Нѣтъ заказовъ, такъ и чортъ съ ними!

Соломонъ старался принять веселый видъ, и улыбнулся, какъ могъ, взглянувъ черезъ столъ на своего племянника.

– Вѣдь особеннаго ничего не случилось. Не такъ ли, дядя Соль? – продолжалъ Вальтеръ, облокачиваясь на чайный подносъ и нагибаясь къ старику, чтобы вызвать его на объясненіе, – будь откровененъ со мной, дядюшка, не скрывай ничего, если сохрани Богъ встрѣтилась какая-нибудь непріятность.

– Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, – скороговоркой отвѣчалъ Соломонъ, – все идетъ, какъ шло, ничего особеннаго, право, ничего! Встрѣтилась непріятность, говоришь ты: какая же непріятность?

Вальтеръ съ величайшей недовѣрчивостью покачалъ головою.

– Поди ты, толкуй съ нимъ! – сказалъ онъ, – я его спрашиваю, a онъ меня! Послушай, дядя: когда я вижу тебя въ этой хандрѣ, мнѣ, право, становится и жалко и досадно, что я съ тобой живу.

Старикъ Соль невольно открылъ глаза.

– Я не шучу, дядюшка. Нѣтъ на свѣтѣ человѣка счастливѣе меня, когда я съ тобой, и при всемъ томъ опять таки повторяю: мнѣ теперь и жалко и досадно, что я живу здѣсь. Вижу по всему, y тебя есть что-то на душѣ, a еще туда же вздумалъ притворяться. Эхъ, ты, дядя Соломонъ!

– Что дѣлать, мой милый? По временамъ, ты знаешь, я бываю очень скученъ, должно, какъ и всѣ старики.

– Знаешь ли, что я думаю? – продолжалъ Вальтеръ, потрепавъ старика по плечу, – если бы тутъ въ этой комнатѣ вмѣсто меня сидѣла добренькая, тепленькая старушка, твоя жена, разумѣется, твоя кроткая, смирная, ненаглядная сожительница, которая бы знала всѣ твои привычки и обычаи, ты бы вѣдь не былъ въ такой хандрѣ, дядя Соломонъ! И разливала бы она чай, и припоминала бы тебѣ старину, и затянула бы подчасъ пѣсенку про старинное житье-бытье… а? не такъ ли? Ну, a я что для тебя сдѣлаю? Ты знаешь, я люблю тебя, но все же я только племянникъ, ни больше, ни меньше, да еще вдобавокъ вѣтреный, легкомысленный мальчишка, которому нельзя и сказать о своемъ горѣ. Ну вотъ я вижу ты хандришь, и почему знать? можетъ быть, ужасная тоска давитъ тебя; a какъ тебѣ помочь? какъ утѣшить тебя? какъ?… закричалъ Вальтеръ, со всего размаху ударивъ по столу, такъ что блюдо слетѣло на полъ и разбилось въ дребезги.

– Валли, добрый мой Валли! – сказалъ Соломонъ, – если бы въ этой комнатѣ, на этомъ самомъ мѣстѣ лѣтъ за сорокъ съ небольшимъ сидѣла, какъ ты говоришь, ненаглядная моя сожительница, я никогда бы не любилъ ее такъ, какъ тебя, милое дитя мое!

– Знаю, дядюшка, – возразилъ Вальтеръ, – очень хорошо; но женѣ ты открылъ бы всѣ свои секреты, потому что она умѣла бы облегчить твою тоску; a я ничего, рѣшительно ничего не придумаю, хоть бы размозжить себѣ голову.

– Нѣтъ, нѣтъ, – сказалъ Соломонъ, – что за секреты? y меня нѣтъ отъ тебя никакихъ секретовъ!

– Ну, такъ въ чемъ же дѣло, дядюшка? говори, разсказывай. Ну!

Соломонъ Гильсъ еще разъ съ отчаяннымъ упрямствомъ началъ увѣрять, что ничего особеннаго не случилось. Вальтеръ, скрѣпивъ сердце, притворился убѣжденнымъ.

– Однако-жъ, дядя Соль, если сверхъ чаянія…

– Да говорю тебѣ, что ничего нѣтъ, рѣшительно ничего.

– Очень хорошо, – сказалъ Вальтеръ, – перестанемъ же толковать объ этомъ; мнѣ пора въ контору. Часа черезъ два я какъ-нибудь увернусь оттуда, и понавѣдаюсь, что ты станешь дѣлать. Только смотри, дядя Соль, если я узнаю, что ты меня обманулъ, такъ ужъ прошу не прогнѣваться: впередъ не повѣрю тебѣ ни на волосъ, и ужъ никогда ничего не буду говорить тебѣ о Каркерѣ младшемъ. Помни это, дядюшка Соломонъ!

Соломонъ Гильсъ, въ знакъ согласія, улыбнулся и махнулъ рукой. Вальтеръ, перебирая въ головѣ всѣ возможныя, или правильнѣе, невозможныя средства къ обогащенію, побѣжалъ въ контору Домби и Сына съ озабоченнымъ видомъ и въ крайне невеселомъ расположеніи духа.

Въ это время недалеко отъ Сити, на углу Архіерейской улицы, жилъ присяжный маклеръ и оцѣнщикъ, производившій торговлю подержанной мебелью, которая, какъ водится въ такихъ случаяхъ, разбросана была въ самомъ поэтическомъ безпорядкѣ по всѣмъ направленіямъ обширной лавки. Дюжины стульевъ прицѣплены были къ умывальникамъ, которые сами съ большимъ трудомъ держались за плечи буфетовъ, a буфеты, въ свою очередь, стояли на обѣденныхъ столахъ. Все это кувыркалось и таращилось въ разныя стороны съ удивительнымъ эффектомъ. Немного подальше на брачной постели, утвержденной на четырехъ столбахъ, дружелюбно красовались блюда, тарелки, стаканы, рюмки, бокалы, графины и другія принадлежности богатаго пира вмѣстѣ съ полдюжиной кочергъ и бальной лампой, готовой пролить нѣжнѣйшій свѣтъ любви и братской дружбы на всю веселую компанію. Рядъ оконныхъ гардинъ и великолѣпныхъ сторъ, насильственно разлученныхъ съ своими окнами, пріятнѣйшимъ образомъ драпировали баррикаду комодовъ, нагруженныхъ маленькими кружками изъ москательныхъ лавокъ, между тѣмъ какъ бездомный коврикъ, отторженный жестокой рукой отъ привычнаго паркета и преслѣдуемый въ своемъ несчастьи пронзительнымъ восточнымъ вѣтромъ, вздрагивалъ и свертывался въ глубочайшую меланхолію, и, казалось, изъявлялъ душевную симпатію къ раздирательнымъ жалобамъ фортепьяна, терявшаго каждый день по одной струнѣ, которая передъ послѣднимъ издыханіемъ стонала и выла отъ мучительныхъ предсмертныхъ страданій. Къ довершенію эффекта, м-ръ Брогли накопилъ въ своей лавкѣ цѣлую коллекцію стѣнныхъ часовъ различной цѣнности и доброты, но вообще съ вѣрнѣйшимъ ходомъ, хотя теперь ихъ стрѣлки остановилисъ, по-видимому, на вѣчныя времена вмѣстѣ съ финансовыми обстоятельствами своихъ прежнихъ хозяевъ, потерявшихъ за одно съ часами и свои дорогія зеркала, которыя теперь въ лавкѣ барышника безсовѣстно отражали со всѣхъ сторонъ ихъ банкротство и разореніе.

Самъ м-ръ Брогли былъ мокроглазый, розолицый, жестковолосый, весьма дюжій мужчина, надѣленный отъ природы значительнымъ запасомъ расторопности и смѣтливости, столь необходимыхъ при его гуманическихъ занятіяхъ. Какъ Марій на развалинахъ Карѳагена, возсѣдалъ онъ на развалинахъ чужого счастья, очень веселый и довольный судьбой, неизмѣнно къ нему благосклонной во всѣхъ начинаніяхъ и предпріятіяхъ. По временамъ онъ заглядывалъ въ лавку Соломона понавѣдаться насчетъ дѣлишекъ многоуважаемаго мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, и Вальтеръ вообще зналъ его довольно, чтобы раскланиваться съ нимъ при встрѣчѣ на улицахъ. Знакомство съ маклеромъ самого Соломона Гильса тоже не простиралось далѣе этой шапочной дружбы, и потому Вальтеръ былъ оченъ изумленъ, когда, вѣрный своему обѣщанію, забѣжалъ изъ конторы въ лавку и увидѣлъ м-ра Брогли; глубокомысленно сидящаго въ гостиной съ руками въ карманахъ.

– Здравствуй, дядя Соль! – сказалъ Вальтеръ, – какъ ты теперь себя чувствуешь?

Старикъ неподвижно сидѣлъ на противоположной сторонѣ стола съ очками на глазахъ (а не на лбу, какъ обыкновенно) и въ глубокомъ раздумьи. При входѣ племянника, онъ приподнялъ голову и безмолвно указалъ на маклера. Вальтеръ оторопѣлъ.

– У васъ дѣла съ моимъ дядей, сэръ? – спросилъ онѣ, едва переводя духъ.

– Не безпокойтесь, важнаго ничего нѣтъ, – отвѣчалъ м-ръ Брогли.

Вальтеръ въ безмолвномъ изумленіи смотрѣлъ на маклера и на дядю.

– Вотъ видите ли, – сказалъ м-ръ Брогли, – за вашимъ дядюшкой небольшой должокъ, триста семьдесятъ фунтовъ стерлинговъ съ небольшимъ. Срокъ-то, знаете, прошелъ, и y меня документецъ. Надо съ вашего позволенія вступить во владѣніе.

– Во владѣніе! – вскричалъ Вальтеръ, поводя глазами вокругъ комнаты,

– Да, – чжазалъ м-ръ Брогли вкрадчивымъ голосомъ, бросая дружелюбные взоры, – вы не безпокойтесь, пожалуйста. Мы сдѣлаемъ теперь опись этимъ вещицамъ, и больше ничего; сами сдѣлаемъ, полюбовно и безъ шуму. Вы видите, я пришелъ безъ полиціи – зачѣмъ намъ полиція? обойдемся и безъ нея. Вы меня знаете.

– Ахъ, дядюшка! – пролепеталъ Вальтеръ.

– Милый Валли! – сказалъ дядя, – первый разъ Богъ послалъ на меня такое несчастье, a я уже старткъ и всю жизнь прожилъ честно.

Съ этими словами онъ сбросилъ очки, потому что безполезно было скрывать свое волненіе, закрылъ рукой глаза и заплакалъ навзрыдъ, проливая слезы на свой кофейный жилетъ. Вальтеръ, въ свою очередь, первый разъ въ жизни увидѣлъ ужасающую картину рыдающаго старика. Онъ оцѣпенѣлъ и долго не могь произнести ни одного слова.

– Дядюшка, милый дядюшка! – проговорилъ онъ, наконецъ. – Не плачь, о, Бога ради, не плачь! успокойся! – м-ръ Брогли, что мнѣ дѣлать?

– Я бы совѣтовалъ вамъ, – сказалъ м-ръ Брогли, – пріискать какого-нибудь пріятеля и переговорить сь нимъ.