Нам известно о китах столько, что этого хватило бы на множество книг. Однако мы чрезвычайно мало знаем о том, как они сами ощущают свой мир, как воспринимают собственную жизнь. Кашалоты и горбачи, косатки, афалины, стенеллы и немногие другие дельфины успели побывать объектами пристального изучения со стороны человека. Большинство же видов китов и дельфинов, населяющих жидкую толщу под выпуклыми синими горизонтами нашей планеты, остаются для нас почти совершенно незнакомыми чужаками. И каждые несколько лет ученые обнаруживают новые, до сих пор неизвестные виды китообразных.

Так что возможность сблизиться с Левиафаном легче представить, нежели осуществить. Чем дальше от берега, тем сильнее качка, мокрее брызги — одним словом, никакого комфорта. Море вовсе не собирается облегчать нашу встречу с китами.

Но Шейн Геро не унимается. Атлетически сложенный красавец с мускулатурой пляжного спасателя, коротко остриженными каштановыми волосами и серо-голубыми глазами, он сочетает в себе очарование дружелюбной открытости и пытливый рассудительный ум. Больше всего ему хочется понять две главные вещи: как кашалот узнает, кто он такой или кто она такая, и как он учит детей осознанию собственной идентичности. Ответы на эти вопросы откроют нам, каким образом у кашалотов формируется их исключительная семейная привязанность.

На второй точке прослушивания нас тоже ожидает тишина. Пока мы двигаемся к третьей, поверхность моря сплошь покрывается сияющими солнечными бликами. Далекий остров Доминика то проступает из-за нависших над ним облаков, то вновь скрывается из виду. Мы плывем все дальше с крепнущим ощущением, что где-то под нами скрываются тайны, неподвластные человеческому разумению. Наверняка так оно и есть.

Наша жужжащая мотором лодка вспугивает стайку летучих рыб, и одна из них падает прямо мне под ноги. Я любуюсь ее большими глазами, зеркальными боками, синим отливом спинки. Потом выбрасываю ее за борт.

Следом за рыбами на нас налетает невесть откуда взявшаяся большая белая птица с длинным хвостом — краснохвостый фаэтон. Отставать она не желает. Она знает, что наша бороздящая волны лодка способна выгонять из воды летучих рыб, понимает, что это может произойти, и расчетливо ждет.

Но мы ее разочаровываем. Птица глядит на нас сверху, я задираю голову, смотрю на нее и думаю: «Где же ты была пять минут назад? Мы вспугнули их множество».

Приближаясь к третьей точке прослушивания, мы натыкаемся на целый акр плавучих желто-зеленых саргассовых водорослей. Вылавливаем из них большое пластиковое полотнище. К самой нашей лодке подплывает небольшая стая дорадо — в темной воде этих рыб замечаешь прежде всего по их ярко-голубым грудным плавникам. С неоновыми плавниками и телом в форме весла длиной с мою руку, в ярких синих и желтых кляксах, словно их раскрашивал ребенок, дорадо, наверное, самая красивая из всей фантастической пестроты прочих рыб.

Третья остановка, и наш гидрофон снова погружается на проводе в жидкую оболочку планеты. Я слышу отдаленный гул мотора. Но погодите, этот мотор такой громкий…

Шейну почудились слабые щелчки. «Я не уверен…» — начинает он.

Теперь и нам удается уловить едва различимые свисты, похожие на электронные сигналы. Шейн пока не может точно сказать, кто это. Меня же тонкости различения звуков и вовсе ставят в тупик.

Так, теперь что-то необычное… Сквозь плеск волн и далекий шум проходящего судна, сквозь подводные свисты прорывается новый звук. Щелчки.

Так щелкают кашалоты. Но и дельфины тоже так умеют. А мы как раз видим вереницу дельфинов, прошивающую бликующие на солнце волны.

Так чьи же это голоса?

Шейн вслушивается изо всех сил, прижав руки к наушникам и закрыв глаза, пытаясь отделить приглушенные расстоянием щелчки от других звуков океана. Чтобы отсечь часть лишних шумов, он погружает в воду направленный микрофон. В сущности, это тот же гидрофон, только помещенный в салатную миску и закрепленный на палке вроде черенка от метлы — импровизированная пародия на высокие технологии. Миска ограничивает сектор действия микрофона тем направлением, куда он обращен, прикрывая его от звуков, идущих с других сторон. Поворачивая палку, можно локализовать звуки. Это примерно как если бы мы прислушивались под водой, приложив ладонь к уху.

«Не близко. Точно не близко».

Я вглядываюсь в рябую поверхность моря. Неясную, ослепляющую, волнующуюся на ветру. Уныло-безжизненную.

Шейн поворачивает палку с направленным микрофоном. Козырек низко надвинут, лицо сосредоточенное — он весь обращен в слух. Наконец он сообщает: «Есть. Может, четыре. А может, и пять китов… — он делает паузу, продолжая поворачивать салатницу под водой. — Один к северо-востоку. Остальные к югу от нас».

Исполненные ожиданий, мы поворачиваем в южную сторону. Волнение здесь еще сильнее. Расстояние небольшое, но мы вымокаем с ног до головы. Шейну не нравится все время врезаться в налетающие на нас и окатывающие брызгами волны.

Этот день мы посвятили китам. Вернее, их поискам. И попыткам разобраться, кого мы нашли. День начинается с неясных щелчков, открывающих перед нами возможность раскрыть секреты кашалотов. Далеко отсюда, где-то на большой глубине, они вышли на охоту и с помощью щелчков определяют, что таится в темноте перед ними.

Левиафан обитает в мире звуков. И участвует в их создании. Киты почти постоянно слышат сигналы дельфинов, других китов и членов собственной семьи. Находясь глубоко под водой, они почти непрерывно издают и слушают эхолокационные щелчки.

Жак-Ив Кусто дал своей знаменитой книге название «В мире безмолвия»[4]. Красиво сказано — но не совсем справедливо. Море наполнено самыми разными звуками. Это призывы. Сообщения. Предостережения. Приветствия. Любовные песни. Переклички сородичей. А еще шум двигателей, выстрелы пневмопушек и прочий звуковой мусор. Поскольку плотность воды в 800 раз больше плотности воздуха, скорость распространения звуковых волн здесь в четыре раза выше, что делает толщу океана великолепной средой для акустического общения. Вот почему столь многие животные, от креветок до китов, овладели способами передавать друг другу звуковые послания посредством воды. Некоторые из них — раки-щелкуны, раки-богомолы, а возможно, и кто-то из дельфинов — научились использовать звук в качестве шокового оружия. Так как в вертикальных срезах толщи океана плотность воды заметно варьирует в зависимости от ее температуры и солености, такая слоистая структура создает особые условия для распространения звуковых волн: «правильно настроенный» сигнал может многократно отражаться от границ этих слоев и распространяться на большие расстояния, примерно как радиосигналы передаются с одного ретранслятора на другой. Вот почему синие киты и финвалы, издающие самые низкочастотные звуки, могут поддерживать акустическую связь друг с другом и путешествовать «вместе», даже находясь на удалении в сотни километров один от другого. Так что океан — отнюдь не тихое место: он весь пронизан звуками.

Эхолокационный сигнал кашалота — самый мощный направленный звуковой сигнал, который способно издавать живое существо. Интенсивностью около 200 децибел, это один из самых громких звуков в мире. Кашалоты концентрированно выбрасывают энергию, направляя ее перед собой. Нашим прибором такой сигнал можно засечь на расстоянии в пять километров в любом направлении от кита; это означает, что он в буквальном смысле заставляет вибрировать несколько кубических километров морской воды, создавая вокруг себя своего рода энергетическую оболочку — огромную сферу, пронизанную звуковыми волнами.

Эхолокационные щелчки кашалота обладают такой мощностью и проникающей способностью, что, по сути, эти животные могут видеть некоторые вещи насквозь, как в рентгеновских лучах. Люди, находящиеся в воде рядом с кашалотами, иногда чувствуют, как их в прямом смысле сканируют быстрыми сериями хорошо слышимых щелчков, которые ощущаются как вибрация. Об одном осиротевшем, ослабленном и почти умирающем китенке с пневмонией, выбросившемся на берег, Ричард Эллис написал: «Он издал такой громкий "хлопок", что мою руку просто сбросило с его носа»2.

Мы останавливаемся. Шейн снова опускает в воду направленный гидрофон и тут же докладывает: «Немного севернее».

Сердце у нас начинает биться быстрее. Это уже похоже на охоту.

Через несколько километров уверенного движения на север мы глушим мотор. И теперь я четко и ясно различаю звук: как будто кто-то размеренно постукивает ногтями по столешнице.

Кашалоты. На этот раз точно они. Но мы слышим их очень недолго. Постукивание смолкает. Почему?

«Должно быть, они всплывают».

Когда кашалоты прекращают охоту, они перестают издавать эхолокационные сигналы и просто начинают долгий подъем наверх, к солнцу, чтобы вдохнуть.

Шейн уверяет, что, поскольку времени с момента прекращения щелчков прошло уже много, мы вот-вот увидим на поверхности фонтан хотя бы одного кашалота. Но на исчерченной ослепительно-белыми полосами поверхности океана, бликующей, как дискотечный зеркальный шар, можно не заметить даже кита.

Мы вглядываемся в волны до боли в глазах, высматривая среди бликов свидетельство китового дыхания. Лодку болтает. Море волнуется. Вода невыносимо сверкает.

Наушники дают знать, что слабые, далекие щелчки доносятся откуда-то с северо-востока.

«Надо же, как широко они разошлись сегодня», — замечает Шейн.

Но киты без труда слышат друг друга. А для них слышать членов своей семьи означает «быть вместе».

«Так, хорошо, — командует Шейн. — Двигаемся на северо-восток, попробуем засечь основную группу. Посмотрим, кто там есть».

В детстве Шейн был из тех мальчишек, что выращивают в бассейне головастиков и наблюдают, как гусеницы превращаются в бабочек. В восемь лет он решил, что хочет стать морским биологом. А в 20 лет он впервые увидел кита. Это зрелище так его потрясло, что он написал по электронной почте письмо самому передовому исследователю кашалотов, Хэлу Уайтхеду. Последовали долгие недели ожидания — а потом Уайтхед ответил, и жизнь Шейна перевернулась.

До того как Шейн и Уайтхед впервые вышли в море в этих краях, уже ходили слухи, что возле Доминики обитают кашалоты-«резиденты». Но Уайтхеду было известно, что тихоокеанские кашалоты ведут кочевой образ жизни. Прежде ученым не доводилось наблюдать «резидентные» популяции кашалотов, так что они с Шейном отнеслись к этим слухам скептически.

Но в первый же час пребывания в этих водах они обнаружили группу китов, которую назвали семьей «T». А потом встретили и другую группу, которую окрестили «Семеркой», — и провели с ней 41 день подряд, чего никто никогда раньше не делал. Со временем они познакомились здесь еще с полудюжиной семей. За всю краткую историю изучения этих мифических гигантов ни один человек не был допущен к тайнам их существования настолько близко.

Теперь по внезапно повисшему молчанию мы понимаем, что кашалоты, замеченные к северо-востоку от нас, поднимаются на поверхность — через резкие смены давления, температуры и освещенности, ощущая, как воздух вновь раздувает спавшиеся на глубине легкие. Из непостижимого для нас мира где-то в толще морской оболочки планеты они всплывают к ее выпуклой поверхности — к границе миров, к привычному нам теплу, к общему для всех воздуху.

«Фонтан!» — кричит капитан Дэйв. «Да!» — подхватывает Шейн.

Примерно в полутора — двух сотнях метров от нас из массивной громады китовой головы с шумом вырывается наклоненный влево столб белесого пара — взрывающий океан клин длиной с добрую треть всего тела гиганта. В отличие от прочих видов китов, у кашалота дыхало расположено не на верху головы, а на конце морды, примерно там, где мы обычно ожидаем видеть у млекопитающих ноздри. Открыванием и зажиманием этой причудливой единственной ноздри, обращенной влево, управляет утолщенный мышечный клапан.

На ветру струя пара быстро рассеивается. Кит делает еще несколько мощных выдохов. Выдох, потом 10–12 секунд паузы. Выдох. Еще около 12 секунд. Выдох. Такое дыхание длится несколько минут, необходимых, чтобы очистить и насытить кислородом несколько бочек истощенной крови. Из-за того что под сильным давлением легкие кашалотов спадаются, запас кислорода, который они уносят с собой на глубину, заключается не в набранном воздухе, а в мышцах.

Мы подбираемся ближе, чтобы лучше видеть. Теперь самка-кит где-то в 45 метрах и направляется к нам. Кожа на ее голове гладкая и упругая, как полиэтиленовая пленка, а на остальном теле морщинистая — такая поверхность дробит ламинарное течение воды и снижает трение при движении. Глаза у нее относительно невелики, в черных холодных глубинах толка от них не так уж много. А общие размеры тела кита таковы, что почти часовой спуск на глубину и подъем обратно перестает казаться чем-то невообразимым. Ее мощный эхолот проницает любую тьму. Могучий слой жира защитит от самого сильного холода. Кашалот в совершенстве приспособлен к любым крайностям своего существования.

Она снова выпускает фонтан, а потом, опустив массивную голову и выгнув исполинскую спину, погружается, уходя прочь от воздуха и солнечного света и взмахнув на прощанье черными лопастями хвоста. Этот широкий хвост на могучем стебле раздвигает водные пласты, проталкивая свою обладательницу вниз, в поглощающую ее пучину, где на глубине в сотню длин ее тела водится добыча.

«Ну что ж, — неуверенно замечает Шейн, — интересно».

А я все перевариваю впечатление: кит слишком велик, чтобы его видеть. Человеческий взгляд способен выхватить только какую-то часть: голову, спину, хвост. Но он не в силах воспринять всего кита целиком. Когда-то, будучи в Риме, я сказал жене, Патрише: «Вот мы с тобой посмотрели фреску Микеланджело, где он изобразил Творца. Интересно, а как бы изобразил свое творение сам Творец?» Теперь мне проще найти ответ: он в этом море, в этих китах.

«Он нацелил свой сонар на нас, — говорит Шейн, по-прежнему прислушиваясь к звукам в наушниках, — а сейчас уходит вниз».

Сфокусированный сонар обстреливает нас быстрыми сериями щелчков. Иногда их бывает до 600 в секунду, и тогда на слух они воспринимаются как жужжание.

«Знаете, похоже, это кит-подросток», — говорит капитан Дэйв. «Да, небольшой. Но мне кажется, не тот, которого мы услышали первым».

Такие предположения, основанные на опыте, постепенно приведут к точной идентификации обнаруженной особи.

Пока же вопрос остается открытым. Кто это? Из какой он семьи?

Внезапно в 400 метрах от нас взметается фонтан другого кашалота. Он движется быстро и уверенно — черная громада, рассекающая белое от солнца пятно на поверхности волн.

Мы выдвигаемся в сторону этого нового кита. Примерно каждые 10 секунд он выбрасывает фонтанчики насыщенного влагой воздуха, очищая кровь и заново насыщая ее кислородом.

Совсем рядом, на расстоянии всего в корпус лодки, неожиданно выныривает китенок длиной от силы 4,5 метра.

«Глуши! Глуши мотор! — кричит Шейн. — Его мать прямо здесь!»

Я смотрю вниз — и, потрясенный, замираю. Я вижу прямо под собой темную морду огромного кашалота. Я даже не сразу понимаю, на что именно я сейчас смотрю.

«Она спит, — поясняет Шейн, — вертикально».

Наконец до меня доходит: мать китенка отдыхает, зависнув в воде носом вверх. Хвоста отсюда не видно, ее тело слишком огромно. Это ее фонтан мы заметили самым первым.

Кашалоты спят в вертикальном положении.

«Им то и дело приходится подниматься, чтобы вдохнуть», — говорит Шейн.

Киты никогда не дышат машинально, вдох и выдох они делают сознательно.

Китенок движется, коротко заныривая на небольшую глубину.

«Этому детенышу приходится погружаться и тереться об область соска, чтобы молоко начало выделяться. Так мы обычно понимаем, что молодняк еще на отнят от груди».