Пока же Елисей изучал повадки книголюбов. Они, словно сговорившись опрокинуть стереотип о том, что Россия уже не самая читающая страна, отовсюду стекались к будке на цокольном этаже, предъявляя здесь и сейчас, будто на ладони, самые разные духовные и интеллектуальные запросы: кто хранил верность классике, как первой любви, и ни за что не променял бы Пушкина и Толстого ни на лауреатов премий, ни на хитмейкеров с кричащими обложками; кто, напротив, доверившись современности со всеми непредсказуемыми последствиями этого доверия, опирался на тренды и на рекомендации критиков с «Горького» и «Медузы», со «Сноба» и «Кольты»; кто (и таких было большинство), то, поддавшись конспирологическому зову, заказывал в мягких обложках антиутопический комбо-набор из Брэдбери и Оруэлла, то, вглядываясь в глубину человеческой мерзости, набирал сумрачный комплект из французских экзистенциалистов и примкнувшего к ним Кафки; кто, взращивая в себе элитарный