И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнём, но куст не сгорает…
Вторая книга Моисея 3:2–4
Эта история начиналась в Москве в Московском Государственном Институте Международных Отношений, но могла произойти в любом российском вузе и городе.
Лекция по экономической статистике тянулась неправдоподобно долго. Голос ветерана отечественной статистики профессора Бибикова то повышался до восторженных панегирик в адрес предмета его профессионального интереса, то вновь стихал, превращаясь в полушёпот и невнятное бормотание, что-то насчёт нормативных коэффициентов и национальных счетов. Это был наиболее ожидаемый момент, так как позволял полусонной студенческой аудитории в очередной раз впасть в состояние тревожного оцепенения так как, наверное, только избранным уготована честь разбираться в хитросплетениях матрицы Томпсона и Стрикленда.
Пыльные лучи неяркого весеннего солнца, прорвав преграду из ещё немытых после долгой московской зимы оконных стёкол и оставив в них большую часть своего ультрафиолета, принялись неспешно сканировать склонившиеся над развёрнутыми тетрадями головы очень молодых и ещё очень самонадеянных людей, самоотверженно пытавшихся вычленить из загадочного бормотания уважаемого мэтра статистической науки хоть какие-то более-менее понятные ключевые фразы и выводы, которые могли бы пригодиться для ожидавшей их зачётной сессии.
Дело в том, что профессор Бибиков являл собой весьма часто встречающийся в преподавательской среде тип людей, которые с трудом переносили чужое отличное от их собственного мнение. И потому многочисленные пособия, и методички по столь любимой им учебной дисциплине, рекомендованные всезнающим министерством высшего и среднего образования, воспринимались им ничем иным как заблуждение и вредный для усвоения материал.
Своё презрение к систематизированному официальному материалу профессор переносил также и на требования, которым он неукоснительно придерживался при приёме зачёта по своему предмету, сдать который даже лихая студенческая среда считала за высшее проявление ловкости и изобретательности. И самым надёжным приёмом для решения этого сложнейшего вопроса помимо, конечно, высокотворческого списывания считалось умение воспроизвести дословно некоторые профессорские фразы из его лекционного материала.
Рассеянный взгляд Данилы Бекетова, студента четвёртого курса коммерческого отделения факультета международных отношений МГИМО МИД СССР тоскливо скользил по притихшей аудитории, пока не наткнулся на пикантную мизансцену, которую разыгрывали две ранние мушки, запутавшиеся в курчавых волосах добродушного толстяка Коли Марченко, безнадёжно заснувшего сбоку слева на крайнем стуле в том же ряду.
– Нет, эту чушь я никогда не пойму, – тоскливо думал Данила. – И пытаться не стоит. Одна надежда на Надю Соколову и на её волшебную тетрадь. Недаром она садится в первые ряды, чтобы не пропустить ни слова из этой белиберды. Вот уж характер. В школе одни пятёрки, так и здесь ни одного промаха. Ну, невозможно же любить всё подряд и всасывать в себя как пылесос. И не откажет же она мне, в конце концов, переписать эту дурацкую лекцию?
В этом Данила мог и не сомневаться. Надя была его давней знакомой, можно сказать подругой ещё со школьной поры и к тому же одноклассницей, с которой он учился в одной и той же школы с первого класса. Надя была действительно удивительным человеком и не стеснялась всюду и везде быть круглой отличницей. С ней было хорошо и просто. Можно было поболтать о пустяках, или узнать, как и чем живёт театральная Москва. И кто как ни она лучше всех знала, над каким книжным откровением сейчас мается или восторгается столичная окололитературная тусовка. Но вот пригласить её в кино, на спектакль или просто посидеть в кафе как-то всё не получалось.
Данила даже заёрзал на своём стуле от неудобных мыслей, хотя память и хранила пару смазанных неловких поцелуев, которыми он обменялся с Надей на выпускном школьном балу, когда они, сбежав от других после очередного лирического танца, где дамы приглашают кавалеров, уединились в полутёмной классной комнате.
– Да где, же этот звонок? – Данила даже глубоко вздохнул от охватившего его нетерпения. Ему уже надоело развлекать себя наблюдениями за озорными мухами в пышной шевелюре Кольки Марченко, которые, перестав жужжать и, видимо, устав от борьбы друг с другом в стиле нанайских мальчиком, занялись, похоже, более серьёзным делом.
Другим праведным мученикам науки было лучше: и Наде, которая сидела впереди, склонившись над тетрадкой, и чья ладная гладко причёсанная головка высвечивала белым ровным пробором, и увальню Кольке, покойно застывшему в летаргическом анабиозе под гипнотические мантры профессора Бибикова, и даже любовной парочке дрозофил, решивших устроить в Колькиных волосах уютное семейное гнёздышко.
Беспокойство Данилы объяснялось весьма просто. Не далее, как 15 минут назад к нему по рядам доплыла записка от его институтского друга ещё с первого курса Алексея Аксакова и постоянного соперника в общем увлечении большим теннисом, в которой тот сообщал, что ему удалось почти невозможное, а именно зарезервировать на 17.00 один из теннисных кортов в комплексе «Дружба» в Лужниках. Это была удача, так как в Москве число претендентов на свободную теннисную жилплощадь из года в год только увеличивалось.
– Ну, ничего, Леха, – размышлял Данила. – Сегодня ты у меня получишь. Мало того, что неделю назад разделал меня под орех, позволив выиграть только одну партию из трёх, так ещё потом и надсмехался надо мной на каждой перемене, советуя приобрести учебник с вдохновляющим названием «Азы тенниса для сельской местности».
Видишь, что придумал, после каждой подачи зайчиком мчится к сетке на перехват возвратного мяча. Ладно, придётся отбить у тебя охоту соваться к сетке. Конечно, лучшим воспитательным средством для Лехи мог бы оказаться не очень сильный удар мячом в корпус, а ещё лучше в лоб. Но это выглядит уж как-то совсем не по-товарищески. А вот заставить его дёргаться вправо-влево – вот это было бы совсем неплохо. Посмотрим, получиться ли у тебя тогда нырять рыбкой вдоль сетки как Борис Беккер, в попытке подцепить хоть краем ракетки пролетающий мимо со свистом мяч.
– Так-то так, – с некоторым сомнением вздохнул Данила, – да вот с обводкой у меня проблемы. Ну не идёт у меня удар слева. Хоть ты тресни. Раз хорошо, а другой, то в сетку, то за пределы корта.
Огорчённый Данила опустил руку вниз и принялся шарить ею в поисках портфеля, который он так удачно затолкал то ли под стул, то ли под соседний стол. Найдя, он подтащил его поближе, открыл и стал последовательно перебирать содержимое, то доставая различные учебники и тетради, то заталкивая их обратно. Наконец с облегчением вздохнул и вытянул тонкую продолговатую брошюру.
Это была одна из его самых любимых книг, которую он старался держать при себе и даже выкладывал вечером на письменный стол дома, для того чтобы просто видеть её перед собой и для поднятия бодрости духа, главным образом в те моменты, когда приходилось листать учебники по различным мудрым, но бесконечно тугим предметам, познавая таинства политической экономии, марксистско-ленинской философии и особенно бухгалтерского учёта.
Эта брошюра, в которой-то и было не больше пятидесяти страниц, скрывала самые важные для него секреты, так как была написана его кумиром, которому хотелось соответствовать и подражать даже в мелочах, не говоря уж о великом искусстве владения теннисной ракеткой. Автором этого наставнического произведения был звезда мирового тенниса Джон Макинрой, которого Данила, если и не боготворил, то всё равно считал величайшим из великих в этом виде спорта.
«Вот это человек», – и Данила несколько раз любовно провёл рукой по обложке брошюры, на которой красовалась эффектная фотография изогнувшегося как струна спортсмена, с поднятой вверх ракеткой и изготовившегося послать первую на вылет убойную подачу. «Вот мне бы так, – принялся размышлять Данила. – Здесь не только Лёшка, а весь институт носил бы меня на руках. Кумир – это всегда исключительная личность. Ему доказывать-то ничего не надо. Всё на виду. Отличный парень, этот Макинрой. Сам, своей ракеткой прорубил себе дорогу к славе. Так просто этот предмет не разгрызёшь. Это тебе даже не статистика, а намного сложнее».
По-хорошему, надо бы в ближайшую субботу съездить на «Динамо» к Николаичу. Как-никак, а он тренер союзного значения, и договориться с ним о нескольких занятиях, чтобы поставить технику. Так просто Лёшку не возьмёшь. Разок, другой припечатать можно, так ведь отыграется потом, подлец. А тут ещё объявили на апрель внутри вузовский турнир по теннису. Серьёзная компания собирается, и не только наши институтские. Подтянется народ из других мест: из дипакадемии, МИДа, и что крайне опасно из МГУ. А там есть классные игроки. Расплющат только так. Мало не покажется. А нам с Лёхой доверили пару играть. Конечно, всё легче, чем одиночку, но тем не менее.
«Посмотрим. Ещё не вечер», – решил Данила и развернул книгу как раз посередине, где у него предусмотрительно была вложена бумажная закладка, изготовленная из вырванной страницы с записями какой-то лекции. А книга Макинроя была действительно хороша, с простыми пояснениями и соответствующими зарисовками поз и приёмов игры теннисиста, и, хотя издана на английском языке, но читалась легко и без затруднений. Как-никак, но студент четвёртого курса МГИМО уже должен был владеть достаточными языковыми знаниями, чтобы понимать несложные и чисто профессиональные тексты.
Книгу Данила особенно берёг и не показывал даже своим ближайшим товарищам не только потому, что хотел сам воспользоваться её советами, но также и потому, что в СССР такую литературу было достать практически невозможно. И за это он ещё больше был благодарен своему отцу, который уступая его просьбам, всё-таки сумел оторваться от своих служебных забот, и привёз, наконец, её из Австрии в Москву на очередной Новый год.
Устроившись поудобней, Данила с удовольствием погрузился в изучение очередного параграфа своей книги, как неожиданно в коридоре заверещал продолжительный звонок, оповещая об окончании лекционного часа. Радостное оживление вновь вернулось в окончательно было притихшую аудиторию. Застучали откидные крышки столов, заёрзали отодвигаемые стулья, и весёлая от молодого задора студенческая орда разом двинулась на штурм приоткрывшейся половинки единственной в помещении двери.
Лица всех излучали неподдельное довольство, за исключением может быть только двух человек: профессора Бибикова, посчитавшего, что самого главного он так и не успел сказать, и студента Бекетова, который немного огорчился тем, что не сумел дочитать и понять тонкости подбора низко отскочившего мяча.
Казалось, это была обычная студенческая среда за тем исключением, что все эти беззаботные и жизнерадостные молодые люди, прежде чем оказаться под седыми сводами исторического особняка на Остоженке, а лучше сказать на Крымском валу, должны были пройти изощрённую и придирчивую систему отбора, и не только экзаменационного. Многочисленные комиссии, характеристики и проверки через систему комсомольских и партийных органов ожидали любого, кто дерзнул бы в советские времена размечтаться о мгимовских ступенях. Это была продуманная система отбора, которая гарантированно отсекала всех случайных, не сообразительных и непатриотичных.
Умудрённый трудоёмким опытом государственного и партийного строительства отдел кадров ЦК КПСС хорошо знал своё дело и как расчётливая и рачительная хозяйка неустанно заботился о создании достойной преемственности в системе государственного управления. Да, это была вполне эффективная система по взращиванию и воспитанию элиты общества, не уступающая по своему значению знаменитым Крайст-Чёрч и Гарварду.
Историческое здание Института как нельзя лучше отвечало своему предназначению по подготовке для государства профессиональных внешнеполитических кадров. И не потому, что в данном шедевре архитектуры в 20-м веке располагался Институт красной профессуры, а в 19-м – лицей цесаревича. Исторические корни этого места уходили в далёкое прошлое, в 16 и 17 века, когда великие московские князья выделили луговые пастбища на берегах Москвы-реки, у Крымского брода, для размещения официального представительства крымского хана, в те времена являвшегося главным внешнеполитическим соперником Московского княжества, с которым на этой территории велись регулярные дипломатические переговоры.
И об этом лицеисты уже двадцатого века узнавали почти сразу после успешной сдачи вступительных экзаменов.
Это были выходцы из семей красных комиссаров и самозабвенных площадных трибунов революционной поры, и представители гордых дворянских фамилий, переживших пронзительные тридцатые годы, и люди, прошедшие первые жизненные испытания в рядах советской армии и производственных коллективов. Всех выхаживала и примеряла под будущие задачи невидимая партийная рука.
Была ли это золотая молодёжь? Да, вполне. Почему нет, если иметь в виду вековечную истину: кому многое даётся, с того многое и спросится.
А пока, что Лёшка Аксаков через весь зал семафорил поднятыми руками, стараясь привлечь внимание Данилы.
– Ну что ты телишься, – прокричал Лешка, когда они, наконец, встретились, вынесенные в коридор из лекционного зала студенческим водоворотом. – У нас остался ровно час, чтобы добраться до «Дружбы». Сейчас не лето, а в Москве крытые корты считанные. Деньги я туда уже закинул. Ну что, едем? Отлично. И друзья устремились вниз по лестнице в раздевалку и на выход.
– Эй, коллеги, куда это вы? – окликнул их кто-то сверху. На их счастье голос принадлежал их собрату по учёбе Борису Солнцеву, а не всепроникающему и строгому начальнику курса Николаю Ивановичу Баренцеву, которого все студенты где-то немного побаивались, но которой мог также оказаться последней инстанцией, у которой можно было найти поддержку в сложных переговорах с непреклонным деканатом о пересдаче завала или досрочной сдаче экзамена. Вот таким загадочным человеком был Николай Иванович, чей незримый авторитет простирался далеко за пределы учебного заведения.
– Ведь впереди ещё одна лекция, – менторским тоном произнёс Борис, стараясь скрыть одобрительные нотки по поводу прыти двух друзей. – У меня к вам дело. Всё очень срочно. Впереди пятница. Есть событие!
– Послушай, Боб, отстань. Не до тебя. Давай завтра.
– Ладно, пусть будет завтра. Не забудьте завтра подойти ко мне. Есть разговор.
Махнув Солнцеву на прощанье рукой, друзья выскочили на прохладную московскую улицу и вскачь понеслись к ротонде московского метрополитена.
– Нормально. Успеваем. – Лешка повернулся к Даниле, который также как он одной рукой балансировал на вагонном поручне, в другой держал портфель и сумку со спортивным инвентарём. – А что собственно Боб имел в виду?
– Да видно уж что-то придумал. Его что ли не знаешь? Пятница для него заветный день, чтобы встряхнуться. Недаром он сегодня полдня кучковался и о чём-то шептался со своими корешками Вовкой Петровским и Серёгой Крутым. Думаю, что они уже что-то придумали.
– Ха, ха. С ними действительно не соскучишься. Интересно, что они скажут? Ну а ты как Дэн? Готов сегодня реабилитироваться? – Лешка подзадоривающе толкнул сумкой своего друга-соперника. – В прошлый раз ты явно просел. На тебя не похоже. Если и сегодня такой же снулый будешь, так я тебя и без ракетки обыграю.
– Ладно, нос драть. – Данила снисходительно посмотрел на задиристого Лёшку. – Посмотрим ещё кто кого? Для тебя у меня есть парочка сюрпризов.
– Каких это сюрпризов? – обеспокоился Алексей. – Не хочешь ли сказать, что собрался играть со мной ракеткой без струн.
– Успокойся, со струнами, хотя нам бы не помешало бы их уже заменить и натянуть новые.
– Думаешь? Это что, тебе твой «Шлезингер» сказал? – Лешка немного завидовал, что год назад отец привёз Даниле из Европы новую ракетку престижной марки «Шлезингер»
– «Шлезингер», не «Шлезингер», а струны от времени задубели. Того и гляди лопнут в самый неподходящий момент.
– Ладно, убедил. У меня тоже не новьё. Давай на следующей неделе съездим к тому деду. Ну, помнишь? На Масловке. Ветеран ВДВ. Был испытателем парашютов, а сейчас ракетки вьёт всей Москве. Мы были у него год назад.
– А это тот, у которого станок для натяжки собственного изобретения?
– Ну да, тот самый. Одним словом, мастер. Говорят, у него ещё Морозова и Метревели перетягивались.
– Всё, замётано. На следующей неделе. А ты не забыл, что завтра у нас зачётные лабораторные работы по «Товароведению», по разделу «Нефть и её производные»?
– Да нет, помню. Ещё вечер впереди. Подготовлюсь. У тебя-то, наверное, уже всё готово. Вижу, Надька тебя конспектами не забывает снабжать, – понимающе ухмыльнулся Алексей.
– Ну, есть у меня конспект. Так и что с того. Хочешь, после тенниса поедем ко мне. Почитаешь его.
– Да нет спасибо. Прорвёмся. Главное, что у меня есть заветное слово.
– Это что же за слово, если не секрет?
– Какой секрет? Ты сам его прекрасно знаешь. Ну что наш «Бурильщик» больше всего любит? Ну, ну, ну – правильно. Уважаемый профессор Пирогов любит, когда его любимый предмет называют, как? Опять правильно. Его называют «Нефтя и Мазута». Вот скажу ему это, и дело в шляпе.
Друзья расхохотались и вышли из вагона метропоезда, который уже приткнулся к пирону станции «Воробьёвы горы».
В этот вечер Данила был неудержим. Влекомый неведомой силой он метался по корту со скоростью ветра, поспевая к каждому мячу, пущенного в его сторону коварным соперником. Бил всё, что взлетало над сеткой: продольный вглубь справа вдоль линии, резанный слева, разнообразные смэши и эйсы в угол квадрата. Всё получалось. Бывают такие дни. 6:3, 6:2, 6:1 – Победа. Полный разгром.
Потерянный, потный Леха подошёл к сетке, чтобы пожать руку победителю.
– Ну, ты, брат, даёшь. Ты что, вторую скорость включил? Ты уж предупреждай заранее. Если бы я знал, что сегодня ты в такой форме, ни за что не поехал. Охота было позориться.
На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Ветви терновника», автора Брюса Федорова. Данная книга имеет возрастное ограничение 16+, относится к жанру «Современные любовные романы». Произведение затрагивает такие темы, как «история любви», «повороты судьбы». Книга «Ветви терновника» была написана в 2016 и издана в 2016 году. Приятного чтения!
О проекте
О подписке