– Тяжелораненых приказано оставить. Пока. Да что ж ты такой упрямый? – Сашка в сердцах хлопнул ладонью по земле. – Ты пойми, полк отступает. Приказ уже отдан. Для прикрытия остается только батальон Кондратьева. Вернее, от него осталась только рота. Неповрежденные противотанковые ружья все переданы Кондратьеву.

– А ты? – Фёдор поднял руку, чтобы стряхнуть со щеки приставшую серую грязь.

– А что я? – ухмыльнулся Сашка. – Я с Кондратьевым. Ладно, вижу, тебя не убедить. Тогда посиди здесь и никуда не дергайся. А я на позицию. Гансы вот-вот опять попрут, и не сомневайся, на этот раз уже с танками.

Не прошло и пяти минут, как за деревьями скрылась пропыленная Сашкина гимнастерка, как издалека, всё нарастая, послышался гул тяжелых машин.

– Танки, немецкие танки, – послышались встревоженные голоса.

Сцепив зубы и превозмогая боль, которая засела у него где-то за позвоночником, лейтенант Бекетов попытался подняться, цепляясь руками за тоненький ствол березки, у которой его посадил комбат Кондратьев. Это ему удалось, и Фёдор, подхватив какую-то ветку, срезанную осколком со ствола дерева во время недавней бомбардировки, ковыляя, побрёл в сторону, куда недавно ушел его друг.

– Ты чего, Фёдор? – Сашка Панкратов оглянулся на дохромавшего до него Бекетова. – И без тебя управились бы.

– Ничего, – в ответ буркнул Фёдор и принялся помогать Панкратову ладнее развернуть длинное бронебойное ружье. – Я у тебя за подносчика патронов буду.

– Ладно, черт с тобой. Только голову не забудь пригибать. Видишь, танки уже недалеко. Пусть пройдут метров двести и открываем огонь.

Гул танковых моторов, сопровождаемый скрежетом гусениц, становился всё отчётливее, подавляя все другие звуки. Почти разом заухали танковые орудия, посылая снаряды с большим перелётом, куда-то туда, где были оставлены раненые бойцы.

Сводная рота под командованием комбата Кондратьева молчала. На позициях были выставлены все противотанковые ружья, которыми располагало подразделение. Перед бойцами выложены связки противотанковых гранат.

Пусть ещё подползут. Ну ещё на метр, на два, на три… Чтобы можно было вернее вогнать снаряд в черное мазутное брюхо грубых, громоздких, воняющих удушливым запахом бензина и соляры железных конструкций. Чтобы красноармейцы смогли одним броском добежать до них и забросить гранаты в их лязгающие траки. Во что бы то ни стало надо выиграть время и дать полку время выйти из окружения, вынести своих беспомощных раненых и пробиться к основным силам, и сохранить символ своей чести и гордости – полковое знамя. А для этого надо ещё выждать. Немного, но надо, наматывая на кулак нервы, до хруста сжимая зубы, только бы не раскрыться перед врагом раньше времени, сберечь себя и свой огневой запас для самого нужного момента, когда он уже не сможет сдержать движение своей механизированной армады и не застынет на безопасном для себя расстоянии, чтобы начать засыпать линию стрелков градом стальных болванок с тротилом.

Лейтенант Бекетов, с трудом поворачивая голову, осмотрелся вокруг. Словно в плохом кинематографе из оплывших кадров пленки стала возникать картина разворачивающегося сражения. Сгорбившиеся в наспех вырытых ямках бойцы, казалось, превратились в серые бесформенные валуны, ощетинившиеся трехгранными жалами штыков и тупыми рыльцами пулеметов. Побелевшие костяшки пальцев до боли впились в жесткие деревянные ложа винтовок. Невыносимо ожидание. Скорее бы уж приказ – открыть огонь, чтобы скинуть с души неподъемное бремя томительной паузы, чтобы ощутить, как бешеный ритм сердца в висках сливается с протяжными россыпями пулеметных и автоматных очередей. Чтобы забыть обо всем и, раззявив кричащий что-то несуразное слюнявый рот, безостановочно клацать неповоротливым винтовочным затвором, досылая в дымящийся приемник патрон за патроном. Только бы закончилась эта выжигающая всё изнутри неопределённость.

А железные чудища уже нависали черным саванным покрывалом над передним краем, изрыгая из своего бездонного маслянистого чрева столпы огня и пулеметные очереди. Земля дрожала и осыпалась глинистыми ручейками.

Рота замерла в ожидании приказа. Вдруг кто-то из красноармейцев дрогнул и, как испуганная ящерица, вдавливая себя в бугорки и ложбинки, неуклюже виляя выпяченным в затертых штанах задом, стал отползать назад. Один, другой, третий… Молодые, необстрелянные парни, не расстрелявшие в мирное время на ученьях и пары обойм. Но рота лежала.

– Огонь. По наступающему противнику – огонь! – перекрывая вражеский гул и скрежет, раздался голос комбата.

Сразу увесисто захлопали противотанковые ружья, сухо защелкали винтовочные выстрелы, затрещали пулеметные очереди, встраиваясь в общую какофонию сражения. Рота приняла бой.

– Да куда ты садишь, мать твою? – напрягая плохо работающие голосовые связки, крикнул Фёдор своему другу. – У тебя снаряды летят в башню, давай в моторный отсек. У них танки бензиновые. Бей туда, – и вложил очередной патрон в патроноприемник.

Сашка Панкратов с усилием передернул затвор и, казалось, слился щекой с ложем ружья. Выстрел, ближний танк как будто наткнулся на какое-то незримое препятствие и остановился. Чуть погодя из его моторной части вырвался густой черный дым и огонь начал расползаться от кормы к люку механика-водителя.

– Есть, здорово, есть! Горит, родимый!

Вот дальше по линии вспыхнул второй, третий… Из люков начали вываливаться танкисты в черной униформе. Бежали, падали, катались по земле, нелепо хлопая руками по всему телу, только чтобы загасить вцепившееся в промасленную одежду ядовито-багровое пламя. В беспамятстве вскакивали и потом окончательно валились бездыханными снопами, скошенные пулями, на ставшую для них такой негостеприимной русскую землю. Немецкая атака пару раз ещё дёрнулась и окончательно захлебнулась. Танки стали пятиться и разворачиваться назад.

«Так вам, гады, так. Ничего, мы научимся. Мы всё запомним, за всё ответите, – лихорадочно думал лейтенант Фёдор Бекетов, сменив у противотанкового ружья раненного осколком в плечо Сашку Панкратова. Остервенело дослав очередной бронебойный патрон в патроноприемник, он стал тщательно выцеливать одного из уползающих железных монстров. – Не уйдёшь. Не успеешь. Достану, непременно достану. Прямо в закопченную выхлопными газами корму. Главное, выбивать у них эти проклятые танки».

Справа, прямо над ухом зазвучали короткие автоматные очереди. Это его боевой дружок, изобретательно устроившись на земле, лежа на боку, одной рукой вел огонь из ППШ по отступающему противнику. Отстрелянные гильзы, как горячие каштаны, зацокали по каменистой земле, разлетаясь в разные стороны.

Сводная рота Н-ского стрелкового полка удержала позиции и отбросила немцев на исходные рубежи.

* * *

Война неудержимо катилась на Восток, оставляя за собой сгоревшие в термитном огне города, поселки и деревни с выставленными в небо черными печными трубами. Жизнь покидала места недавних боев, в страхе убегая от заваленных солдатскими трупами полей. Очумевшие от бесконечного ужаса, ещё недавно мирные и хозяйственные люди искали для себя убежища, утратив чувство человеческого сострадания даже к своим родным и соседям. Всех сковал леденящий страх смерти, которая рассыпала с неба гроздья фугасных бомб, а на земле снарядами и пулями рвала в клочья слабые податливые тела и разносила в руины дома и постройки, превращая их в груды дымящегося кирпича и дерева.

Немецкие подвижные колонны легко срывали попытки Красной Армии создать эффективную оборону с тем, чтобы измотать наступательный порыв противника в позиционных боях. Отдельные случаи героического сопротивления в «котлах» давали мало ощутимые результаты, никак не влиявшие на общую обстановку на фронтах, где велись беспрерывные бои, растянувшиесяот финских лесов до галечных пляжей Феодосии.

Н-ский стрелковый полк растворился в кутерьме общего отступления, и Фёдор Бекетов на протяжении всей войны больше о нём не слышал и не знал даже, где его боевое знамя.

Рота прикрытия прекратила своё существование, и бывший командир батальона капитан Павел Кондратьев, собрав остатки живых, вёл их по незнакомой местности, обходя стороной брошенные людьми населенные пункты и стремясь выйти в расположение любой регулярной красноармейской части. Его маленький отряд насчитывал чуть более десяти человек, все, кто уцелел к кровавой мясорубке.

Надо было торопиться. Огненные клещи фланговых ударов вермахта то брали в стальной обхват отходящие дивизии и корпуса Красной Армии, стараясь их перемолоть в кровавое месиво, то нехотя размыкались, уступая упорству и самоотречению советских бойцов и командиров, раз за разом встававших из июльской степной пыли в отчаянные жертвенные атаки.

Каждый километр давался людям с трудом. Половина отряда имела пулевые и осколочные ранения. Оставшиеся в распоряжении комбата два лейтенанта, единственные уцелевшие из заградроты офицеры, также держались из последних сил: Александр Панкратов уже почти не ощущал свою раненую руку. Она распухла и сильно саднила. Сашка устроил для неё поддерживающую повязку и придерживал при ходьбе другой рукой, пытаясь унять ноющую боль. В голове у Фёдора Бекетова черти всё ещё не могли успокоиться и продолжали, надрываясь, стучать в пустые железные бочки, но постепенно и они утомились. Дьявольский концерт в мозгу стал постепенно стихать, скрадывая последствия от перенесённой контузии. По крайней мере исчезла изматывающая, подкатывавшая к горлу тошнота. Наконец Павел Кондратьев объявил очередной привал и подозвал к себе своих офицеров.

– Вот что, парни, так мы долго не выдержим. Люди измотаны и голодны. Воды и еды мало. Раненые ещё держатся, но скоро их придется нести.

Обстановка нам не известна, но по усиливающейся канонаде можно судить, что мы приблизились к зоне боестолкновений. Отсюда резко возрастает возможность натолкнуться на подразделения немцев или на остатки наших деморализованных частей, от которых в данный момент толку никакого.

Кондратьев присел на корточки, достал из планшетника карту и развернул её.

– Вот мы примерно здесь, – произнес он, тыча грязным ногтем в какую-то точку рядом с цифрой, обозначающей безымянную высоту. – А это значит, что до Днепра не более ста верст. Предполагаю, что немцы уже замыкают кольцо окружения на этом берегу, но если мы успеем добраться до реки, то у нас есть ещё шанс через неё переправиться, а там свои. Конечно, если крупно повезёт, но кто в живых останется расскажет, что Н-ский полк и сводная заградительная рота свои задачи выполнили. – Потом подумал и добавил. – Как смогли. Что думаете по этому поводу? – спросил он, поднимая черные впадины глаз на своих офицеров.

Фёдор Бекетов вздохнул, поправил портупею и сказал:

– Обстановка ясна, товарищ капитан. Днем по всем обстоятельствам мы уже передвигаться не сможем. Ночные переходы также невозможны: у нас раненые и мало времени. Немцы скоро начнут зачищать занятую территорию. Нужно где-то раздобыть грузовую машину. Тогда часа за три мы одолеем эти версты. Опять же, если подфартит.

Лейтенант Бекетов наклонился ниже, нависая над плечом своего комбата, и ногтем по карте провел условную линию.

– Вот здесь, километрах в трёх от нас, обозначена дорога, возможно, областного значения. Там могут быть машины: брошенные или попутные.

– Мыслишь правильно, Бекетов, – в голосе комбата послышались одобрительные нотки. – В общем так. Я и Бекетов идём на дорогу, а ты, Панкратов, остаешься здесь у оврага с ранеными бойцами, и никаких «но», – словно отрезал он, увидев, что Сашка пытается что-то возразить. – У тебя самого ранение, да и крови ты потерял много.

Потом поднялся в полный рост, ладонями выбил из темно синих бриджей накопившуюся пыль и добавил:

– И вот что, Фёдор, возьми у Панкратова фуражку, а то ходишь безголовый, да не забудь прихватить автомат, но раньше времени не выпячивай его.

Быстро приведя себя в порядок, капитан и лейтенант отправились в направлении, где проходила просёлочная дорога. Представшая перед ними через некоторое время картина выглядела безрадостной и наводила на мысли о крупном разгроме частей Красной Армии и уничтоженном гражданском населении. Вдоль трассы то здесь, то там застыли разбитые орудийные лафеты, перевернувшиеся танкетки, легкие танки с сорванными башнями и сожжённые автомобили.

Угнетающую обстановку дополняли разбросанные по придорожным канавам, прилегающему полю и свесившиеся с бортов сгоревших грузовиков человеческие тела в солдатской униформе и гражданской одежде беженцев.

Видимо, «хорошо» поработали здесь немецкие «лапотники», Юнкерсы-87, и танкисты генерала фон Клейста.

– Здесь мы ничего не найдем, – прохрипел своим шершавым, давно не чувствовавшем вкус воды горлом Фёдор Бекетов.

Неожиданно на горизонте показалось растущее с каждой минутой облачко пыли, которое вскоре превратилось в несущийся им на встречу по обочине довольно внушительный грузовик. Наши или немцы?

– Вот что, Фёдор, ты пока что сдвинь ППШ за спину. Не будем никого пугать прежде времени, но будь наготове, – скупо сказал комбат и поднял руку, давая знак автомобилю остановиться. Раздался скрип тормозов и трехтонный бортовой ЗИС замер в пяти шагах от них, подняв густое облако пепельно-серой пыли. Кузов грузовика был забит разномастным народом: солдатами, если судить по петлицам, разных родов войск, почти все без винтовок, и пёстрым набором гражданского населения: женщины с напомаженными лицами в легких кримпленовых и ситцевых платьях и раскормленные пузатые мужчины в мятых пиджаках, брюках и рубашках с короткими рукавами. Над бортами возвышались груды какой-то поклажи: тюки, баулы, спальные матрасы; торчали прямоугольные углы чемоданов. За рулем сидел сумрачный пожилой сержант, рядом с которым виднелась фигура с околышем офицерской фуражки на голове.