Монгольские и китайские источники

Парадоксально, но факт: количество пригодных для изучения Монгольской империи источников, написанных самими монголами, довольно невелико. Такое ограниченное количество письменных источников именно монгольского происхождения связано с тем, что монголы представляли собой кочевое общество без письменности, пока сам Чингисхан не приказал писать на монгольском языке уйгурскими буквами. Несмотря на это повеление хана, основные монгольские источники, которыми мы располагаем, дошли до нас не в уйгурском написании, а в виде фонетической транскрипции монгольского языка китайскими иероглифами [Rachewiltz 2004]. Текст, который обычно именуют «Тайной историей монголов», является единственным сохранившимся источником, написанным не только для монголов, но и самими монголами во времена Монгольской империи. Эта уникальная особенность делает его наиболее востребованным в свете наших попыток изучить роль женщин в доимперской Монголии [Bawden 1955]. Более поздний монгольский источник, известный как «Алтай Тобчи», также будет иногда здесь использоваться для изучения того, как некоторые из повествований «Тайной истории…» распространялись среди самих монголов [Cleaves 1956: 185–303, 1979–1980: 138–150; Zhao 2008: 237–262; Hambis 1945]. Поскольку книга была написана в конце XVI – начале XVII века, когда большая часть населения Монголии приняла буддизм, период правления Чингисхана и его преемников обычно описывается в буддийских рамках, что делает рассказ потенциально подверженным некоторой степени предвзятости.

Наиболее ценным источником информации о монголах является написанный китайскими авторами текст «Юань ши», или «Официальная история китайской династии Юань» (1279–1368). Она была составлена в первые годы правления династии Мин (1368–1644) в соответствии с китайской традицией, согласно которой каждой новой династии империи вменялось в обязанность письменно запечатлеть историю своих предшественников. Хотя «Официальная история китайской династии Юань» сводится в основном к перечислению политических и генеалогических фактов, раздел, посвященный биографиям принцесс и императриц, является для настоящей книги более чем актуальным [Waley 1931]^[23]. Помимо этой официальной китайской истории монгольской династии, имеются и другие источники, относящиеся к этому периоду, доступные в переводе. Например, Артур Уэйли перевел рассказ о путешествии даосского мастера Чан Чуня из монастыря в Китае в Центральную Азию для встречи с Чингисханом [Olbricht 1980]^[24]. Кроме того, до нас также дошли некоторые отчеты послов к Чингисхану китайской династии Сун, которые можно найти в переводах. В них содержится ограниченная информация о монгольских женщинах, но они служат прекрасным примером восточного взгляда на монголов, который дополняет западные представления, оставленные европейскими путешественниками^[25].

Европейские источники

Монгольская экспансия на территории Евразии вызывала не только страх, но и любопытство европейских королевств. Короли, купцы и сам Папа Римский отправили несколько посольств на монгольские территории, чтобы установить дипломатические контакты, завязать экономические связи и (предположительно) шпионить за этими неведомыми кочевниками с Востока. Среди этой европейской группы источников наиболее изученным и значимым кажется «11 Milione» Марко Поло [Polo 1903,1938]^[26]. Ввиду популярности Поло, различные издания его книги были доступны в переводах и аннотированы учеными с конца XIX века. В настоящем исследовании в основном использовано два издания: первое – перевод сэра Генри Юла, опубликованный в конце XIX века, и второе – издание Поля Пеллио и Артура К. Моула, вышедшее в первой половине XX века^[27]. Несмотря на то что эти два издания довольно старые, они остаются, на мой взгляд, до сих пор наиболее полными и исчерпывающими переводами и аннотациями.

Если Марко Поло ставил своей главной целью сохранить отчет о своих приключениях и доказать, что Азиатский континент обладает коммерческим потенциалом, то другие европейские путешественники имели другие задачи. В империю монголов отправлялись также священники и монахи, которые оставили после себя различные рассказы о жизни кочевников. Наиболее полные из них принадлежат Иоанну Пьяно де Карпини и Гильо-му де Рубрук, чьи повествования, похоже, ориентированы на более «антропологическую» перспективу. Сведения, предоставленные этими двумя священнослужителями, имеют особое значение для нашего исследования, поскольку благодаря их встречам с монгольскими женщинами нам открывается возможность получить уникальные описания этих дам из первых рук. Существуют и другие свидетельства европейцев, относящиеся к более позднему периоду, чем рассказы Карпини и Рубрука. Например, полезными дополнениями к ним являются отчет монаха Одорика де Порденоне (между 1316 и 1330 гг.) и связанная с ним коллекция документов, касающихся дипломатических контактов между Ватиканом, европейскими королевствами и Государством Хулагуидов^[28]. Наконец, завоевание монголами Среднего Востока позволило некоторым европейским королевствам заполучить потенциального союзника против общего врага – мамлюков Египта [Guzman 1971; Holt 1986; Mostaert, Cleaves 1963; Pfeiffer 2006a; Bruguera 1991]. Дипломатические связи между монголами и Европой и некоторые письма, которыми они обменивались, дают ценную информацию о европейско-монгольских отношениях [Blake, Frye 1949; Fiey 1975].

Рассказы средневековых европейских путешественников, странствующих по монгольским территориям, имеют некоторые общие черты в том смысле, что все они, как правило, несут в себе предубеждение в пользу веры тех или иных путешественников (христиан-католиков) и против религии людей, с которыми они сталкиваются (мусульман, буддистов, восточных христиан, шаманистов и так далее). Они склонны подчеркивать «нечистые» практики «неверующих», иногда чрезмерно, или слишком быстро придают достоверность негативным легендам и историям, которые им рассказывают. Это связано с неизбежными «границами восприятия» этих путешественников, внешне обозначенными маршрутами, которыми они передвигались, людьми, которых они встречали, и доступом к надежным источникам информации (или отсутствием таковых). В то же время следует помнить, что целевая аудитория была различной для «религиозных рассказов» священников, посылаемых папой, и «светских» рассказов, написанных такими путешественниками-торговцами, как, например, Марко Поло. С одной стороны, священники пытались создать реалистичный образ монголов (с целью предоставить папе достоверную информацию, например, о шансах обращения монголов в христианство), в то же время стремясь укрепить «высшую благочестивость» христианства. С другой стороны, путешественники были менее рассудительны в религиозных вопросах, но скорее стремилась акцентировать деловые возможности своих коммерческих предприятий, подчеркивая в то же время опасности, через которые им пришлось пройти, чтобы добиться успеха в своих начинаниях.

Восточнохристианские источники

Монгольские нашествия на Средний Восток особым образом отразились на христианских общинах региона. Рассказы грузинских, армянских и несторианских священнослужителей в целом создают неоднозначное представление о новоприбывших, изображая их либо безжалостными недругами, либо спасителями христианства по отношению к мусульманскому большинству региона. Такие расхождения во взглядах породили предвзятые повествования, в которых иногда преувеличивается степень симпатии монголов к христианству или просто придумываются факты якобы обращения в христианство некоторых членов правящей монгольской семьи. Монгольские женщины также были объектами такой христианской предвзятости: иногда их ложно изображали как дурно обращающихся с мусульманами, а иногда – как христианских святых (в некоторых сирийских иконографиях) [Brosset 1849–1857; Michell, Forbes 1914]. Отдавая себе отчет в таких предубеждениях авторов источников, мы, тем не менее, можем почерпнуть здесь ценный материал, который дополнит информацию из других источников, созданных другими сообществами.

До нас дошли некоторые, полезные для наших целей хроники этих христианских общин, которые призваны либо подчеркнуть борьбу или подвиги конкретного христианского царства, либо послужить пропагандистским целям привлечения западных королевств к новому крестовому походу на Средний Восток. Грузинские и русские источники можно рассматривать как примеры первой тенденции, в то время как армянские рассказы обычно отражают второе, менее явное, направление^[29]. Хрестоматийным примером такой пропагандистской тенденции является книга «Fleur des es-toires d’Orient» («Цветник историй земель Востока») армянина Хетума Патмича (брат Хайтон), изданная в Пуатье в начале XIV века и содержащая рассказ о монгольских вторжениях [Bedrosian 1986; Smpad 1959; Thomson 1989; Orbelian 1864; Dulaurier 2001]. Помимо книги отца Хайтона, до нас дошли и другие армянские источники, дополняющие взгляд восточных христиан на монголов и их приход на Средний Восток [Aigle 2008b; Lane 1999а].

Наконец, следует особо упомянуть о всеобщей истории, написанной якобитским монахом Бар-Эбреем (Абуль-Фарадж бин Харун) [Lane 2003; Aigle 2005а]. В ней рассказывается о развитии человечества от Адама до даты смерти автора в 1286 году. В некотором смысле этот источник заметно отличается от остальных доступных восточнохристианских религиозных источников, поскольку он, по-видимому, был рассчитан на более широкую читательскую аудиторию, что подтверждается тем фактом, что автора попросили подготовить арабскую версию его сирийских хроник. Рассказ Бар-Эбрея о христианских женщинах [Budge 2003] при дворе важен для нашего обсуждения, поскольку он дает представление о религиозности^[30] многих монгольских женщин, хотя и отмеченное его собственным^[31] восприятием.

Как и в случае с Рашид ад-Дином, близкие отношения Бар-Эбрея с монголами и монгольскими хатунами при дворе обеспечили его ценной информацией, в то же время повлияв на объективность его исторических трудов [Budge 1928; Rossabi 1992; Borbone 2009].

Нечто подобное представляет собой другое восточнохристианское повествование о путешествии из Китая в Европу через Средний Восток посланника Кубилая к Папе Римскому и королевствам Европы. Путешествие монахов Раббана Маркоса (впоследствии патриарха Мар Ябалаха III) и Раббана Саума на Запад интересно не только своим описанием Европы глазами монгольского подданного, но и подробным рассказом о внутренних делах Государства Хулагуидов, которое он посетил, проходя через Иран по пути из Китая [Amitai 2001а; Jackson 2000: 210; Ashtor 1961; Little 1970].

В целом в восточнохристианских источниках особое внимание уделяется монгольским женщинам-христианкам, что позволяет нам получить более достоверную картину положения этих женщин на Среднем Востоке, в той мере, в какой эта картина может быть противопоставлена той, что получена из персидско-мусульманских источников.

Арабские источники

В последние десятилетия арабские источники стали более интенсивно использоваться для изучения истории Монгольской империи [Richards 1998; Qumayhah, Shams al-Din 2004–2005; Sadeque 1956]^[32]. В большинстве своем эти источники были созданы рассказчиками, жившими в мамлюкском Египте, и, как следствие, представленный в них образ монголов скорее негативный. Однако, несмотря на враждебное отношение к монголам Ирана, некоторые из этих источников предоставляют ценную информацию о монголах Золотой Орды, которые, разделяя с султанами Египта антагонизм по отношению к ильханам, в середине XIII века стали союзниками мамлюков [Holt 1983; Gabrieli 1957; Richards 2002; Richards 2006–2008; Broadhurst 1980; al-Qalanisi 1932]. Кроме того, по раннему периоду монгольских нашествий в переводе доступны некоторые айюбидские источники, которые в целом связывают историю крестовых походов с приходом монголов [Amitai 1995: 4–7; Melville 1996: 313–317].

Эти источники в основном представляют собой хроники или биографические словари, созданные на мамлюкских территориях и содержащие полезную информацию об отношениях между ильханидами и мамлюками Египта [Aigle 2007:100]. Несмотря на то что некоторые данные свидетельствуют о том, что ряд монгольских женщин отправились в Мамлюкское царство в качестве жен и что некоторые мамлюкские беженцы в Государстве Хулагуидов женились на монголках, характер информации о монгольских женщинах отличается от информации, представленной в персидских рассказах [Jawad 1932; al-Kazim 1995]. Например, некоторые тексты, написанные Ибн аль-Фувати или ему приписываемые, дают нам представление о разграблении Багдада, что полезно для заполнения пробела, оставленного персидской историографией по этому вопросу, где описание падения халифата используется для приукрашивания образа монголов по отношению к их мусульманским подданным [Lyons 1971]. Кроме того, рассказ аль-Фурата о дипломатических отношениях между мамлюками, монголами и христианскими королевствами Европы особенно важен для понимания раннего периода истории Государства Хулагуидов [Guo 1998]. Работы аль-Юнини о монгольском вторжении в Сирию дают интересное представление о жизни мамлюкской Сирии накануне вторжения в нее Газан-хана и ее завоевания [Behrens-Abouseif 1997; Rapoport 2007]. Однако, помимо полезной контекстуализации, предоставленной этими источниками, количество информации, относящейся конкретно к монгольским хатунам, довольно ограничено; между тем здесь проделана интересная работа по мамлюкским женщинам тюркского происхождения [Quatremere 1968].

Помимо мамлюкских источников, другие арабские документы играют существенную роль в дополнении персидских и христианских взглядов на монгольских женщин. Среди них особое внимание уделяется путешествиям Ибн Баттуты и его описанию монгольских территорий [Defremery et al. 1962; Gibb 2005].

В отличие от некоторых мамлюкских историков, которые писали свои рассказы, никогда не покидая мамлюкских территорий, магрибинский путешественник Ибн Баттута имел возможность установить близкие отношения, например, с женщинами Золотой Орды, оставив нам весьма информативный рассказ о них и их участии в повседневной жизни кочевников.

В этой книге арабские источники в целом и мамлюкские источники в частности используются не так широко, как персидские. Это объясняется главным образом тем, что основной целью настоящей книги является исследование не только статуса монгольских женщин в ильханидском Иране, но и изучение того, как монгольских женщин воспринимали те, кто жил на завоеванных монголами территориях. Взглянуть на то, как воспринимали этих монгольских женщин из мамлюкского Египта, было бы, несомненно, заманчиво, но это, к сожалению, выходит за рамки настоящего исследования.