Алекс Покровский

Доктор Покровский приехал домой, крикнул жене "я –дома", увидел ее толстенькую короткую фигурку, почти без шеи, и сразу привычно подумал, что Мегги уже давно стала похожа на шар. Память услужливо подсунула ему образ Натальи. Мегги поспешила в кухню, стала греметь кастрюлями, разогревая для него ужин. Алекс увидел, что жена его ждала: на столе стояли бокалы, свечи и небольшой букет цветов. Боже, она пыталась устроить для них романтический ужин. Вот, зачем ей это надо? Что она хочет ему показать, что ждет? До какой же степени ему все ее ухищрения ни к чему, нет, не "ни к чему", а тяготят, подчеркивают пропасть, которая между ними пролегла. Неужели она этого не понимает, не чувствует? Неужели бедная Мэгги до сих пор считает, что они по-прежнему близкие люди? Нет, не может такого быть. Она просто делает сейчас хорошую мину при плохой игре, и… ничего она не "бедная", сама все испортила, сама во всем виновата. Бедная, бедная… это он бедный, только она его не жалеет, наоборот… Мегги ставила на стол тарелки и без умолку трещала:

– Давай, Алекс, садись, я знаю, у тебя был сложный день. К столу, к столу, ты же голодный. У нас сегодня куриные котлеты, твои любимые. Ну что там у вас нового? Что Стив говорил?

Алекс молчал. В голосе Мегги появились старческие, чуть скрипучие нотки, которых он раньше не замечал. Или она всегда так разговаривала? Впрочем, он наверное придирается, Мегги разговаривает с ним именно так, а не иначе, последние 50 лет. У них скоро "золотая свадьба", огромное для нее событие, а вот ему плевать. Ну не то, чтобы плевать, он же ничего не забыл, но… все слишком сложно.

– Бери грибной соус, это я сама делала по французскому рецепту из белых грибов. Ездила за ними в китайский магазин. Так что Стив тебе нового рассказал? А с Риоджи ты разговаривал? Что там у вас? Что Наталья говорит? Ты сам-то смотрел больных?

Это же надо: про соус и про "дела" в одном предложении! То про "котлетки", то про лабораторию! Что она, интересно, хочет узнать? Даже, если бы у него был профессиональный разговор с коллегами, стал бы он ей его пересказывать! Ага… сейчас. Да, он говорил разумеется с Натальей, да, он естественно ходил в реанимацию смотреть потенциальных реципиентов, да, они с Натальей, а потом на конференции оба докладывали о состоянии каждого, но… Мегги-то тут при чем? Она не врач, слыхала звон, да не знает, где он. Когда-то он считал ее "умной и тонкой", но пора посмотреть правде в глаза.

Алекс познакомился с ней как только поступил в медицинскую школу. Замотанный, худой, голодный потому что тогда не было времени даже поесть, на девушек тоже не было времени. Мегги была молоденькой медсестрой, на ночном дежурстве они познакомились и Мэгги взяла шефство над студентиком. Странно, он даже не был резидентом, на которых медсестры все-таки обращают внимание. Как Мегги смогла выделить высокого мальчишку из стайки других второкурсников непонятно. Она снимала небольшую квартирку в Балтиморе, недалеко от Хопкинса, вся ее семья жила в Балтиморе, но Мегги с родителями жить не хотела. Алекс перебрался в ее квартирку, стал есть домашние ужины, она стирала его вещи и аккуратно складывала в комод белье. На год старше, Мегги казалась ему тогда самостоятельной и взрослой. У него был большой долг за школу, он брал ссуду вместе с родителями, но знал, что отдавать деньги ему придется самому. "Ничего, Алекс, учись, ни о чем не думай. Мы все выдержим, все отдадим. Мы со всем справимся" – как приятно тогда было слышать слова поддержки. Алекс старался не замечать, что это "мы" произносилось Мегги, как нечто само собой разумеющееся, как решенное дело. Думал ли он тогда о них с Мегги как о "мы"? Сейчас он не мог бы точно это сказать. Да, он закончит медицинскую школу, они поженятся, родят детей, у них все будет хорошо. Свадьба будет пышной, в церкви. Отец Мегги поведет ее за руку к алтарю, а там в черном смокинге ее будет ждать Алекс. Они в нужный момент скажут "да"… "в горе и в радости". Мегги была немного простовата: папа хозяин авторемонтной мастерской, мама – тоже медсестра, он-то будет хирургом. Приходило ему это в голову? Алекс помнил, что да, приходило. Но с другой стороны, он же тоже не аристократ. Его отец – военный, а мать – домохозяйка. Три брата и сестра. Все они пошли учиться, все работали над карьерой. Он же тоже с легкостью мог бы стать медбратом, но не захотел… еще чего! А Мегги захотела. Медсестра – это ее потолок. Алекс думал об этом, но немедленно себя одергивал: Мегги – женщина, ей и не надо учиться, она будет матерью его детей. Да, он тогда так думал. Разве он хотел жену-хирурга? Только этого не хватало! Одного доктора в семье вполне достаточно.

После Хопкинса он подал в несколько лучших резидентур страны, его почти везде взяли. Алекс выбрал Майо. Они туда поехали с Мегги и их первым сыном. Все было так, как хотела она. Ну почему "она"? Он хотел того же. Пышная свадьба потребовала больших денег, снова взяли ссуду, но теперь Алекс был уверен, что скоро все отдаст, тем более, что Мэгги оказалась бережлива.

Алекс родился в 45-ом, когда отец вернулся с театра военных действий в Европе. Военную карьеру он оставил, купил автомастерскую и всю жизнь занимался бизнесом, семьей и делами церковной общины. Мегги родителям понравилась. Симпатичная, энергичная, здоровая женщина, земная, из хорошей семьи. Хорошо, что Алекс, их удачный талантливый сынок, не выбрал интеллигентную штучку, от которой неизвестно, что ждать. Сын соседей женился на мулатке, а племянник на китаянке. Ужас какой! Воспитывать темных внуков или маленьких азиатов! За что людям такое? Как охарактеризовать вред от интеллектуалок и почему конкретно они были для Алекса нежелательны, родители не взялись бы, но "штучки" из Нью-Йорка или Лос– Анджелеса их пугали.

В начале 80-ых бум с "вакцинациями" только начинался. Вакцинации рекламировались еще не очень широко, были очень дорогими и широкой публике недоступными. Тем более, что в воздухе витала опасность рисков, связанных с решением. Большинство не могло тогда принять фатальность выбора. Тебя вакцинировали и ты избирал не только возраст свой смерти, ты избирал судьбу и поправить уже ничего было нельзя. Алекс узнал о вакцинациях не из газет и не из специальных буклетов, он узнал о подобной возможности от коллег. После Майо он по настоянию Мегги вернулся работать в Хопкинс в отделение общей хирургии, а жена наконец-то воссоединилась с родителями.

Алекс помнил, что в те уже давние времена его жизнь четко разделилась на две составляющие: работа, семья, отпуска в Европе с детьми и без, – нормальная жизнь работающего небедного профессионала, но параллельно его обуревали мысли о вакцинации, о которой он ни с кем не говорил. Иногда ему хотелось, чтобы ученые не выдумали никакой вакцинации и тогда он бы просто жил, не считая себя обязанным принимать решения, за которые до конца жизни он будет нести ответственность. Но о вакцинации говорили многие его коллеги, обсуждали, спорили, выбирали, что лучше для них и членов семей. Все наверное и началось с медицинской общественности, именно они не только заговорили о научном свершении, чреватом для человечества такими переменами, но и действовали. Алекс знал людей, которые сделали свой выбор. Пару раз он специально съездил на научные конференции, посвященные вакцинации. Игнорировать эту уникальную возможность он просто не мог. В 84 году, ему как раз исполнилось 38 лет, он понял, что близок к принятию решения. Он вакцинируется и останется молодым до конца жизни. "Молодым", этим все сказано. 38 лет – это для мужчины немного. Ему тогда никто бы и не дал его возраст. Высокий, крепкий, ухоженный, всегда хорошо одетый, он выглядел подтянутым и моложавым. Алекс подолгу смотрел на себя в зеркало и понимал, что в его внешнем виде роль играли не чисто физиологические особенности его лица и тела: чистая кожа без морщин, упругий живот, крепкие плечи, мускулистые длинные ноги. Не в них было дело. Дело было во взгляде: в зеркале Алекс видел мужчину с жестким, холодным взглядом твердого, уверенного в себе человека, привыкшего к повиновению окружающих. Вся операционная бригада была одета одинаково: голубая роба, шапочки на голове, комфортные белые туфли, но его, Алекса Покровского, можно было выделить сразу. Он тут главный, остальные статисты.

Таким его все и воспринимали, но сам-то Алекс чувствовал признаки старения. Он бегал каждое утро, но быстрее уставал, волосы на затылке начали немного редеть, в постели с Мегги Алекс все чаще чувствовал апатию. Чтобы отвечать на ее, все еще жаркие ласки, ему надо было делать над собой небольшие усилия. Как и все мужчины он, разумеется, объяснял это рутинностью супружеского секса, вот если, дескать, это была бы не Мегги, тогда он… Но как врач Алекс понимал, что уровень тестостерона начал снижаться, это неизбежно. Как же ему не хотелось стареть, как он любил себя таким вот 38-летним.

Летом 84 года им овладело нетерпение: он преступно упускает время. Скоро ему не поможет никакая вакцина. Вакцина может практически полностью блокировать процесс старения, но она никого не омолаживает. Он останется 38-летним, а 25-летним не станет. Надо спешить. Хватит мучить себя, он сделает то, что должно, а там будь, что будет. Этот рыцарский девиз он откуда-то знал, хоть и не обладал особой гуманитарной эрудицией, считал ее излишней, даже чем-то немужским.

В один из летних вечеров он объявил о своих намерениях Мегги, совершенно не сомневаясь, что она их поддержит. Об этом вечере Алекс старался не вспоминать, слишком это было тяжело. Еще никогда в жизни он не испытывал таких разочарований. Время от времени тот давний разговор, исковеркавший всю его жизнь, всплывал в памяти Алекса, как будто он произошел вчера:

– Мегги, я тут подумал, что нам следует воспользоваться современными биотехнологиями и вакцинироваться. У нас в больнице многие уже вакцинированы, работают безо всяких последствий для здоровья. Мне кажется, сейчас эта процедура стала достаточно безопасной, чтобы мы на нее решились.

– Да, да, я слышала о таких вещах. По-моему это безумно дорого.

Ах, Мегги, первый вопрос для нее – это конечно деньги. Деньги – деньгами, но разве о цене процедуры надо сейчас говорить? Хотя, она вовсе не шокирована, и это уже хороший признак.

– Да, дорого, я знаю, хотя мне как врачу положена скидка процентов двадцать или даже тридцать. Потянем.

– А дети?