Глава 4

В холоде раннего утра Кип бежал через городскую площадь быстро, насколько позволяло его неуклюжее тело пятнадцатилетнего подростка. Он споткнулся о камень брусчатки и влетел головой вперед в заднюю калитку дома мастера Данависа.

– Ты в порядке, парень? – спросил мастер Данавис с рабочей скамьи, подняв темные брови над васильковыми глазами, чьи радужки были наполовину полны темно-рубиновым, что выдавало в нем извлекателя. Мастеру Данавису едва стукнуло сорок, он был безбород и жилист, носил толстые шерстяные штаны и тонкую рубашку, обнажавшую его худые мускулистые руки, несмотря на утренний холод. На носу его сидели красные очки.

– Ой-ой. – Кип посмотрел на ободранные ладони. Колени тоже горели. – Нет, не в порядке. – Он поддернул штаны, скривившись, когда его ободранные ладони коснулись толстого, некогда черного льна.

– Хорошо, хорошо, поскольку… а, вот. Скажи, это те самые?

Мастер Данавис протянул обе руки. Обе были ярко-красные, наполненные люксином от локтей до пальцев. Он поворачивал свою руку так, чтобы его молочно-белая кожа не мешала Кипу смотреть. Как и Кип, мастер Данавис был полукровкой – хотя Кип не слыхал, чтобы кто-то презирал извлекателя за такое, в отличие от него. Красильщик был наполовину кроволесцем, и на его лице было несколько странных пятнышек, которые назывались веснушками, и его в целом обычные темные волосы имели рыжий отлив. Но по крайней мере его слишком светлая кожа облегчала Кипу дело.

Кип показал на участок от предплечья до локтя.

– Этот красный меняет цвет здесь, и он чуть ярче. Могу я, ну, поговорить с вами, сударь?

Мастер Данавис с отвращением встряхнул обеими руками, и люксин плюхнулся на землю, уже разбившись на сотни оттенков красного. Этот липкий люксин сморщился и рассеялся. Кип приходил сюда по большей части убирать остатки – красный люксин горюч, даже превратившись в пыль.

– Ох уж эти суперхроматы! Ладно, когда моя дочь такая, но муж алькадесы? И ты еще. Два человека на город! Минутку, что не так, Кип?

– Сударь, тут, а… – Кип замялся. Не только на поле боя запрещалось ходить, но мастер Данавис однажды сказал, что мародерство не лучше, чем грабеж могил. – Вы ничего не слышали о Лив, сударь? – Трус. Три года назад Лив Данавис уехала в Хромерию, чтобы обучаться, как и ее отец. Ей разрешили приехать домой только на страду в первый год обучения.

– Иди сюда, парень. Покажи руки. – Мастер Данавис взял чистую тряпицу и стер кровь, снимая грязь сильными движениями. Затем он откупорил бутыль и смочил тряпицу. Протер пропитавшейся самогоном тряпкой ладони Кипа.

Кип охнул.

– Не будь ребенком, – сказал мастер Данавис. Хотя сколько Кип себя помнил, он подхалтуривал у красильщика, он все равно порой боялся его. – Коленки.

Гримасничая, Кип задрал одну штанину и положил ногу на верстак. Лив была двумя годами старше Кипа – сейчас ей было почти семнадцать. Но даже недостаток мужчин в городке не заставил ее смотреть на Кипа иначе, чем на мальчишку, конечно же, но она всегда была добра к нему. Доброе расположение симпатичной девушки и порой снисходительность – большее, на что мог надеяться Кип.

– Скажем так, не все акулы и морские демоны живут в море. Хромерия – не лучшее место для тирейца после войны.

– Вы думаете, она может приехать домой?

– Кип, – сказал мастер Данавис, – у твоей мамы опять проблемы?

Мастер Данавис отказался взять Кипа в подмастерья красильщика, говоря, что в маленьком Ректоне Кипу в будущем будет мало работы, к тому же он сам очень посредственный красильщик, поскольку умел извлекать. Очевидно, до Войны Призм он был кем-то другим, поскольку учился в Хромерии. Учеба там стоит денег, и большинство извлекателей служат, чтобы отработать учебу. Так что, наверное, наставник самого мастера Данависа был убит на войне, оставив его на произвол судьбы. Но мало кто из взрослых говорил о тех днях. Тирея проиграла, и все стало плохо – вот все, что знали Кип и прочие дети.

И все же мастер Данавис платил Кипу за случайную работу и, как половина матерей в городе, подкармливал его каждый раз, как он попадался ему на глаза. Более того, он всегда позволял Кипу есть печенья, которые присылали городские женщины, пытаясь привлечь внимание симпатичного холостяка.

– Сударь, на той стороне реки армия. Они идут уничтожить город, чтобы показать, что бывает с теми, кто отказывает королю Гарадулу.

Мастер Данавис открыл было рот, затем увидел, что Кип серьезен. Он мгновение не говорил ничего, затем все его поведение изменилось.

Он начал обстреливать Кипа вопросами: где точно они находятся, когда он там был, откуда узнал, что они собираются уничтожить город, как выглядели палатки, сколько он их насчитал, были ли там извлекатели? Ответы Кипа были невероятны даже для его собственных ушей, но мастер Данавис принял их все.

– Он сказал, король Гарадул нанимает цветодеев? Ты уверен?

– Да, сударь.

Мастер Данавис потер верхнюю губу пальцами, словно приглаживал усики, хотя был чисто выбрит. Он подошел к сундуку, открыл его и достал оттуда кошель.

– Кип, твои друзья ловят нынче утром рыбу на Зеленом мосту. Иди туда и предупреди их. Люди короля захватят мост. Если не предупредишь, твоих друзей перебьют или уведут в рабство. Я предупрежу всех в городе. Беда одна не ходит, используй эти деньги, чтобы добраться до Хромерии. Лив тебе поможет.

– Но… но моя мама! Где…

– Кип, я сделаю все, чтобы спасти ее и остальных. Больше некому помочь твоим друзьям. Хочешь, чтобы Изабель забрали в рабство? Ты же понимаешь, что происходит, верно?

Кип побледнел. Иза была девчонкой-сорвиголовой, но он видел, что она станет красивой женщиной. Она не всегда была доброй к нему, но мысль о том, что кто-то может причинить ей зло, наполнила его яростью.

– Да, сударь. – Кип повернулся было, замялся. – Сударь, а что такое суперхромат?

– Заноза в моей заднице. Иди!

Глава 5

Это не сулило ничего хорошего. То письмо – у тебя есть сын – не было запечатано. Гэвин мог об заклад побиться, что люди Белой читали всю его корреспонденцию. Но Каррис смеялась, передавая ему письмо, стало быть, не читала. Значит, не знает. Пока. Но она пошла доложиться Белой. А Гэвина там ждали.

Он передернул плечами, подвигал шеей, каждый раз с приятным легким щелчком, затем двинулся вперед. Его Черная Гвардия пошла в ногу следом. У каждого был мушкет с колесцовым замком, ятаган или другое оружие. Он поднялся по лестнице на открытый балкон на крыше Хромерии. Как всегда, первой заметил Каррис. Она была низенькой, с отличной от природы фигурой ныне со слишком выдающимися мускулами и венами после многих лет изматывающих тренировок. У нее были прямые длинные волосы, сегодня платиновые. Вчера были розовые. Гэвин любил светлые. Это обычно означало, что она в хорошем настроении. В перемене цвета ее волос не было никакой магии. Она просто любила частые перемены. Или, возможно, понимала, что слишком выделяется и может даже не пытаться смешаться с остальными.

Как и прочие черные гвардейцы, охраняющие Белую, Каррис носила тонкие черные брюки и куртку, сшитые для боя, за исключением вышитого золотой нитью знака ее ранга на плече и вороте. Как и остальные, она носила узкий черный ятаган – чуть искривленный меч с обратной заточкой с единственной режущей кромкой почти по всей длине – а вместо щита металлическую гарду-рамку с острым клинком посередине ^[2]. Как и прочие, она была отлично обучена владению обоими клинками, как и многими прочими видами вооружения. В отличие от остальных ее кожа не была черной, как у парийцев или илитийцев.

И настроение ее, похоже, тоже не было мрачным. На ее губах играла еле заметная усмешечка. Гэвин поднял бровь, делая вид, что несколько уязвлен ее недавней проказой с цветами в его комнате, и подошел к Белой.

Орея Пуллаур была морщинистой старухой, которая все чаще появлялась в кресле-каталке, в котором сидела и сейчас. Ее Черная Гвардия включала в каждую смену караула как минимум одного крепкого мужчину, если понадобится нести ее вниз или вверх по лестнице. Но несмотря на физическую немощь, Орее Пуллаур более десяти уже лет не осмеливался бросить вызов ни один искатель белой хламиды. Большинство даже не помнили ее настоящего имени – она просто была Белой.

– Ты готов? – спросила она. Даже после стольких лет ей трудно было смириться с тем, что для него это так легко.

– Справлюсь.

– Как всегда, – сказала она. Глаза ее были прозрачными, серыми, не считая двух широких полукружий вокруг зрачка, синего сверху и зеленого внизу. Белая была сине-зеленым бихромом, но эти цветовые дуги выцвели в ее глазах из-за того, что она давно не извлекала цвета. Но каждая дуга была максимально широкой, от самого зрачка до края радужки. Если она когда-нибудь еще раз извлечет цвет, она прорвет ореол: цвет рассыплется осколками по ее белкам, и ей придет конец. Потому она и не носила цветных очков. В отличие от других извлекателей на покое она даже не пыталась носить ненужных очков при себе, чтобы напоминать всем, кем она была прежде. Орея Пуллаур была Белой, и этого было достаточно.

Гэвин направился к возвышению. Над ним, на дуговых направляющих, чтобы использовать в любое время дня и года, висел огромный полированный кристалл. Ему он не был нужен. Да и прежде не был нужен никогда, но всем вроде было приятно думать, что ему требуется какой-то костыль, чтобы управляться с таким количеством света. У него никогда не бывало и светоболезни. Жизнь нечестная штука.

– Есть особые просьбы? – спросил он.

Как именно Призма ощущает дисбаланс мировой магии, по-прежнему оставалось тайной. Этот предмет, облаченный в религиозную бредятину, что якобы Призма напрямую связан с Ороламом и, следовательно, со всеми сатрапиями, никогда не изучался до того, как Гэвин стал Призмой.

Даже Белая почти со страхом спросила его об этом, а она была самой жесткой из всех женщин, которых только встречал Гэвин.

Не то чтобы они сильно продвинулись, но давным-давно Белая и Гэвин заключили уговор: она будет интенсивно его изучать. А он будет ей помогать, а за это она позволит ему путешествовать без Черной Гвардии, следящей за каждым его шагом. По большей части это работало. Иногда он не мог удержаться от того, чтобы подразнить ее, поскольку ему казалось, что за шестнадцать лет, которые он пробыл Призмой, они не узнали ничего. Конечно, когда он заходил слишком далеко, она приводила его сюда, говоря, что ей надо исследовать, как свет проходит сквозь его кожу. Так что придется балансировать. На открытом воздухе. Зимой. Нагишом.

Неприятно. Будучи Гэвином, Гэвин прекрасно усвоил, где проходит граница. Да уж, император Семи Сатрапий.

– Мне было бы приятно, если бы вы начали позволять Черной Страже выполнять свой долг, Владыка Призма.

– Я имел в виду урановешивание.

– Они всю жизнь учатся служить нам. Они рискуют жизнью. А ты исчезаешь каждую неделю. Мы договорились, что ты сможешь путешествовать без них, но лишь в чрезвычайной ситуации.

Служить нам? На самом деле все немного сложнее.

– У меня опасная жизнь, – сказал Гэвин. Они спорили по этому поводу постоянно. Несомненно, Белая понимала, что если она не устроит здесь показательной выволочки, он будет требовать большей свободы. Несомненно, она была права. Гэвин посмотрел на нее прямым взглядом. Белая ответила ему тем же. Черная Гвардия стояла очень-очень тихо.

Так бы ты управлял ими, братец? Или просто чарами заставил бы их подчиниться? Все в моей жизни завязано на власть.

– Ничего особенного сегодня, – сказала Белая. Гэвин начал. Призма, по сути, делает две вещи, которых больше никто не может. Во-первых, Гэвин мог расщеплять свет на составляющие цвета без внешней помощи. Обычный красный извлекатель мог вытянуть лишь одну полосу из спектра, кто пошире, кто поуже. Чтобы тянуть, им нужно видеть красное – красные скалы, кровь, закат, пустыню, что угодно. Или, как учили извлекателей в старину, они могли носить красные очки, отфильтровывавшие остальные цвета, кроме красного. Это давало меньше мощи, но все же лучше, чем полностью зависеть от окружения.

Такие же ограничения были у каждого извлекателя: монохромы могли вытягивать только один свет; бихромы два. Обычно это были соседние цвета, как красный и оранжевый или зеленый и желтый. Полихромы – которые контролировали два или три – были самыми редкими, но даже им приходилось тянуть из тех цветов, которые они могли видеть. Только Призме не нужны очки. Только Гэвин мог расщеплять свет внутри себя.

Это было удобно Гэвину, но больше никому пользы не приносило.

А приносило пользу вот что: стоя над Хромерией, когда свет струился сквозь его глаза, наполнял его кожу всеми цветами спектра, источая его сквозь все поры, он мог ощущать дисбаланс в магии по всему миру.

– На юго-востоке по-прежнему, – говорил Гэвин. – В глубине Тиреи, похоже в Келфинге, кто-то использует субкрасный, и много. – Огонь и жар, как правило, означали боевую магию. Именно к этому прибегало большинство военных предводителей и сатрапов, когда они хотели убивать людей. Никакой тонкости.

Количество субкрасного в Тирее означало, что либо у них тихая война или что новый сатрап Гарадул основал собственную школу для натаскивания боевых извлекателей. Соседей это не обрадует. Уж точно не рутгарского губернатора, захватившего бывшую столицу Тиреи Гарристон.

Вдобавок к избытку субкрасного использовалось больше красной магии, чем синей, по сравнению с последним балансированием Гэвина, и больше зеленой, чем оранжевой.

Эта система поначалу саморегулировалась. Если красные извлекатели по всему миру использовали слишком много красного, им становилось труднее тянуть цвет, и, соответственно, легче становилось синим. Запечатанный красный люксин рассеивался легче, а синий запечатывался лучше. На этом уровне это было неудобство, досадный факт.

Легенды рассказывали об эпохе до прихода Люцидония, принесшего истинное поклонение Ороламу, когда магические центры были рассеяны по всему миру: зеленый в нынешнем Рутгаре, красный в Аташе и так далее, везде поклонялись языческим богам и тонули в суевериях и невежестве. Один вождь вырезал почти всех синих. За несколько месяцев, как говорят, Лазурное море превратилось в кровь, все в воде умерло. Рыбаки по оба берега моря начали голодать. Несколько выживших синих извлекателей героически пытались восстановить равновесие собственными силами – используя столько синей магии, что извели сами себя. Моря очистились, красные извлекатели вернулись к прежнему порядку. Но на сей раз синих не осталось. Все, что использовало красный люксин, рассыпалось, моря снова стали кровавыми, начались глад и мор.

Так все и шло. Почти в каждом поколении страшные природные катаклизмы губили тысячи тех, кто верил, что они чем-то оскорбили своих капризных богов.

Призмы предотвращали такое. Гэвин чувствовал дисбаланс задолго до того, как тот проявлялся физически, и исправлял его, извлекая противоположный цвет. Когда у Призм не получалось, что было неизбежно после семи, четырнадцати или двадцати одного года, Хромерии приходилось предотвращать катастрофы более жестко – вдобавок к тушению пожара (иногда в буквальном смысле) они рассылали по всему миру послания, возможно, прося синих не извлекать цвет за исключением чрезвычайных ситуаций, а красным тянуть больше обычного. Поскольку каждый в жизни может вытянуть лишь конечное количество, это означало подталкивать красных к смерти, а синим не давать выполнять полезную работу во всех Семи Сатрапиях. В такие времена Хромерия с великим нетерпением ждала замены Призмы. И Оролам непременно присылал новую Призму в каждом поколении, или так гласило учение.

Исключением стало поколение Гэвина, когда в непостижимой мудрости своей Оролам послал сразу двоих – и мир раскололся.

Гэвин медленно повернулся, широко раскинув руки и испуская волны суперфиолетового света для баланса субкрасного, затем красного для баланса синего, затем оранжевого для баланса зеленого. Когда мир снова стал ощущаться правильно, он остановился.