– Возможно, так и случится. Разве ты можешь представить меня супругой чопорного английского джентльмена, сидящей дома, меняющей платья к обеду и ужину и являющейся, по сути, лишь красивым, но бесполезным украшением? У меня будет шестеро или семеро детей, которых мне придется выносить, словно я племенная кобыла, чье призвание – продолжить род!

– Какие ужасные у тебя взгляды на семью и брак, – изумленно произнесла Диана. – Так-то ты думаешь обо мне? Что я всего лишь красивое бесполезное украшение? И моя мама, и тетушка Лизи, и Марджери тоже?

Вынашивать детей – это прекрасно! Ты и сама обожаешь малышей!

Как же это случилось? – недоумевала Ариэлла.

– Нет, Диана, прошу прощения. Ничего подобного я о тебе не думаю. Я обожаю тебя – ты моя сестра, и я очень тобой горжусь.

– Я же не глупа, – наконец отозвалась ее сестра, – и отлично понимаю, что ты выдающаяся девушка. Все в нашей семье так говорят. Ты более начитанна, чем любой знакомый нам джентльмен. Понимаю я и то, что ты считаешь меня дурочкой. Но я не думаю, что стремление удачно выйти замуж и иметь детей – такая уж блажь. Как раз наоборот, это похвально – желать заиметь собственный дом, мужа и детей.

Ариэлла пошла на попятную:

– Ну разумеется, так и есть – раз ты искренне этого хочешь.

– А вот ты нет. Ты мечтаешь в уединении читать книги о странных людях типа монголов. Но как же неразумно тратить свою жизнь на изучение судеб иностранцев и тех, кто давным-давно обратился в прах! Если, конечно, ты не намереваешься выйти замуж за джентльмена, в котором почувствуешь родственную душу! Неужели тебя никогда не посещала мысль, что однажды ты можешь сильно пожалеть о таком решении?

Ариэлла крайне удивилась:

– Нет, не посещала. – Осознав, что ее маленькая сестренка стала совсем взрослой, она тяжело вздохнула. – Я же не исключаю целиком возможности вступления в брак, Диана. Но в то же время я не тороплюсь совершать столь ответственный шаг, особенно если мой выбор не сулит мне счастья. – Помолчав немного, она добавила, чтобы порадовать Диану: – Не исключаю, однако, возможности найти единственную любовь, как многие члены нашей семьи.

– В таком случае надеюсь, ты станешь единственной де Уоренн, кому удалось избежать скандальной истории, столь часто случающейся с членами нашей семьи, – ворчливым голосом произнесла Диана.

Ариэлла улыбнулась:

– Постарайся меня понять, пожалуйста. Ужасный статус старой девы вполне меня устраивает.

Диана угрюмо воззрилась на сестру:

– Пока никто не называет тебя старой девой. Хвала Господу, у тебя есть состояние и прилагающиеся к нему преимущества. Но если ты и дальше станешь вести себя в том же духе, то боюсь, очень скоро пожалеешь об этом.

Ариэлла обняла Диану.

– Не пожалею, клянусь тебе, – сказала она со смешком. – Ты сейчас говоришь как старшая сестра!

– Пошлю Розалин помочь тебе одеться. Ужин у нас будет ранним, хотя и не понимаю почему. Я одолжу тебе свои украшения с аквамаринами. Смею заметить, Монтгомери тебе очень понравится.

Уходя, она улыбнулась, показывая тем самым, что ни на шаг не собирается отступать от своих матримониальных планов.

Ариэлла улыбнулась в ответ, надев маску приветливости на лицо и намереваясь не снимать ее весь вечер, чтобы доставить удовольствие Диане.

Эмилиан Сен-Ксавье расположился за большим позолоченным столом своего отца в библиотеке, но сосредоточиться на счетах ему никак не удавалось. С раннего утра его терзало непонятное беспокойство, ставшее в последнее время привычным явлением. Он ненавидел это чувство и намеревался, как обычно, игнорировать его. Но в такие дни дом казался ему особенно огромным и гораздо более пустым, хотя он и держал большой штат прислуги.

Молодой человек откинулся на спинку стула и принялся осматривать богатое убранство библиотеки с высоким потолком. Эта комната не имела почти никакого сходства с той, в которой его часто наказывали в далеком безрадостном детстве, когда он упрямо цеплялся за различия между собой и отцом и притворялся, что его нимало не заботят ни желания Эдмунда, ни состояние дел в Вудленде. Но даже в свой первый день в имении он отчетливо помнил, что любопытство его было столь же велико, что и его настороженность. До этого Эмилиану никогда не приходилось переступать порога дома англичанина, а Вудленд казался ему подобным дворцу. Райза настаивала, чтобы он научился читать, и, оказавшись в библиотеке, мальчик пожирал глазами книги, гадая, осмелится ли он потихоньку взять почитать хоть одну из них. Вскоре он стал украдкой читать том за томом. Оглядываясь назад, молодой человек понимал, что Эдмунду было известно о его увлечении философией, поэзией и любовными романами, которые он запоем поглощал в своей спальне.

Даже несмотря на то, что его мать настаивала на том, чтобы он оставил kumpa’nia^[2] и поселился со своим отцом, Эмилиану никогда не удастся забыть ее слез и горя. Забрав у нее сына, Эдмунд разбил ей сердце, и молодой человек ненавидел его за это. Он отлично понимал, что не жил бы в Вудленде, если бы законный сын Эдмунда остался в живых. Его непомерная цыганская гордость требовала, чтобы он оставался безразличным к той жизни, которую предлагал ему отец.

В его жилах текла цыганская кровь, сделавшая его злобным и подозрительным. Всю жизнь Эмилиана сопровождали ненависть и предрассудки gadjos^[3], он ожидал, что его отец окажется точно таким же, как и прочие gadjos, хотя в действительности Эдмунд вел себя по отношению к нему строго, но справедливо и по-дружески. Эмилиану было невероятно трудно привыкнуть к английской жизни, поэтому несколько раз он убегал из дома, но отец всегда находил его и возвращал обратно. В последний раз, когда он похитил скакуна у соседа, его заклеймили как конокрада до того, как Эдмунд успел вызволить его и забрать домой. Эмилиан был не первым цыганом со шрамом на правом ухе, но из-за этого ему приходилось носить волосы длинными. Наконец Эдмунд попросил его остаться до тех пор, пока ему не исполнится шестнадцать лет, пообещав не препятствовать тогда его уходу, если таково по-прежнему будет его намерение.

Эмилиан согласился – и в конце концов решил жить с отцом, но на собственных условиях. В последующие годы он поступил сначала в Итон, а затем в Оксфорд, окончив оба учебных заведения с отличием. Но отношения с отцом по-прежнему оставались противоречивыми, словно Эдмунд так до конца и не поверил, что сын его превратился в настоящего англичанина. Эмилиан также никогда всецело не доверял отцу. То, что он сын Эдмунда и его наследник, не меняло того обстоятельства, что его мать цыганка и все в обществе об этом знают – включая и самого Эдмунда.

Высокомерие и презрение, сопутствующие ему в юности, никуда не исчезли и по сей день, но он стал более тщательно их маскировать. Для gadjos, даже тех, которые согревали его ложе, ни изысканные манеры, ни образование и богатство не могли изменить укоренившегося предрассудка, что его единственными намерениями являются кража коней и обман соседей. Он находил тому подтверждение на каждом балу, званом ужине, деловой встрече и в постели каждой любовницы. Со временем ничто не изменилось.

Эдмунд умер в результате трагического несчастного случая на охоте. Эмилиан в то время только что с отличием окончил Оксфорд и отправился путешествовать с табором. За десять лет, что минули с тех пор, как отец забрал его, он впервые видел свою мать. Управляющий Эдмунда прислал ему письмо с дурной вестью, и молодой человек немедленно поспешил домой.

Огорченный тем, что не имел возможности попрощаться с отцом, Эмилиан отправился прямиком на его могилу, а затем в кабинет. Он не мог думать ни о чем ином, кроме как об упущенных возможностях прошлого – ведь он даже не поблагодарил Эдмунда. В памяти молодого человека всплывали события минувших дней: вот отец учит его ездить верхом, вот посвящает его в тонкости управления имением, настаивая, чтобы Эмилиан получил лучшее образование. Эдмунд брал сына на все мероприятия, будь то званый ужин или бал, и гордо представлял его как своего наследника, словно он был таким же англичанином, как и все присутствующие. Расположившись за отцовским столом, он читал отчеты и бухгалтерские книги до тех пор, пока на глаза ему не навернулись слезы и текст не стал расплываться. В конце концов в нем заговорило английское чувство долга. Он осознал, что отец его был никудышним виконтом и мог бы справляться гораздо лучше. Эмилиан вознамерился поправить состояние дел в имении, чтобы покойный отец мог им гордиться.

Поставленной цели он добился. За три года молодому человеку удалось ликвидировать все задолженности, и в настоящее время имение приносило неплохой доход. У него появились новые фермеры, чья продукция бойко продавалась как на местных рынках, так и за рубежом. Он купил долю во фрахтовой компании, сделал выгодные вклады в бирмингемские мельницы и железные дороги, но настоящей coup de grâce^[4] стала угольная шахта Сен-Ксавье. Экспорт британского угля увеличивался ежегодно, принося своему владельцу большую прибыль. Эмилиан превратился в богатейшего джентльмена во всем Дербишире, за одним-единственным исключением, имя которому было Клифф де Уоренн, корабельный магнат.

Молодой человек отложил гроссбухи в сторону.

Лично он не был знаком с де Уоренном – да и как бы ему это удалось? Он пренебрегал высшим обществом с тех самых пор, как унаследовал титул и имение. Еще когда отец впервые представил его, маленького мальчика, свету, за его спиной постоянно шептались, и до сих пор ничего не изменилось, за исключением того, что теперь он этого ожидал. Эмилиан предпочитал избегать общественных мероприятий, потому что все они были насквозь фальшивыми, и гости лишь делали вид, что им интересно. И если он все же соглашался отужинать с англичанами и их женами, то лишь с теми, в ком был заинтересован, – управляющими его угольной шахтой, партнерами по фрахтовой компании или дельцами, жаждущими его инвестиций в свои предприятия.

– Милорд? – Худ, дворецкий, замер на пороге библиотеки. – К вам посетители. – С этими словами Худ протянул ему небольшой поднос, на котором лежало несколько визитных карточек.

Эмилиан очень удивился, потому что визитеры были редки в его доме. Его последней гостьей была вдова с четырьмя сыновьями, чья семья явно дала ему понять, что очень плодовита. Сейчас, просматривая карточки, молодой человек старался подавить раздражение. Он был настолько богат, что неизбежно время от времени получал предложения о брачном союзе, и кандидатками ему в жены неизменно оказывались самые неподходящие особы, потому как crème de la crème^[5] старались заполучить себе в мужья английских джентльменов голубых кровей. Но Эмилиана это совершенно не заботило. Детей он не хотел, потому что в его понимании детство было синонимом нищеты и страха, и, как следствие, жена ему тоже не была нужна – англичанка или кто бы то ни было еще.

Бросив взгляд на визитные карточки, он замер. Его аудиенции искали вовсе не кандидатки в жены, а его кузен Роберт со своими друзьями.

– Богатеи пожаловали, – чуть слышно пробормотал он. Была только одна причина, по которой Роберт мог явиться к нему, потому что они терпеть друг друга не могли. – Пригласите Роберта, Худ. – Эмилиан встал из-за стола и с наслаждением потянулся, разминая затекшие мышцы. Он намеревался получить удовольствие от визита кузена, примерно такое же удовольствие, какое бассет получает, оказавшись запертым в маленькой комнате в компании мыши.

Перед ним тут же возник Роберт Сен-Ксавье. На лице его играла подобострастная улыбка, и он протягивал Эмилиану свою пухлую белокожую руку.

– Эмиль, боже мой, как я рад видеть тебя, – пророкотал он.

Эмилиан скрестил руки на груди, чтобы избежать физического контакта.

– Давай перейдем сразу к делу, Роб.

Улыбка кузена тут же погасла, и он опустил руку.

– Мы с друзьями проезжали мимо, – бодрым тоном произнес он, – вот я и подумал: почему бы нам с тобой не распить бутылочку хорошего вина? Давненько мы не виделись, а ведь не чужие друг другу люди! – Он рассмеялся, возможно, потому, что нервничал, а возможно, потому, что ему приходилось признавать связывающие их родственные узы. – Мы с приятелями намереваемся снять комнаты в Бакстон-Инн. Не желаешь ли присоединиться?

– Сколько тебе нужно? – холодно поинтересовался Эмилиан.

Роберт тут же посерьезнел.

– Клянусь, на этот раз я непременно верну тебе долг.

– В самом деле? – Молодой человек удивленно вскинул бровь. Его кузен унаследовал состояние отца, но за два года все промотал, ведя беспутный и безответственный образ жизни. – Тогда это будет первый раз. Так сколько, Роб, тебе надо?

Роберт колебался.

– Пять сотен, если можно?

– И на какой срок тебе хватит этих денег? Многие джентльмены целый год живут на такую сумму.

– Именно на год мне и хватит, Эмиль, клянусь!

– Не нужно понапрасну расточать клятвы, – отрезал Эмилиан, склоняясь над своей чековой книжкой.

Ему следовало бы позволить кузену голодать. Никогда не забыть ему, как Роберт вместе со своим отцом презрительно называли его «этот цыганенок» и считали грязным дикарем. Но это же были всего лишь деньги gadjo – его деньги gadjo. Вырвав чек из книжки, он протянул его Роберту.

– Не знаю, как мне тебя и благодарить, Эмиль.

Он презрительно воззрился на кузена:

– Не бойся – я не стану требовать с тебя возвращения долга.

На лице Роберта вновь появилась подобострастная улыбка.

– Благодарю тебя, – снова произнес он. – Ты же не станешь возражать, если мы переночуем в этом доме? Это сэкономит нам несколько фунтов…

Эмилиан сделал нетерпеливый жест. Ему было все равно, останется ли эта троица в его доме или нет. В конце концов, в Вудленде было достаточно комнат, чтобы их пути не пересеклись. Подойдя к большим, от пола до потолка, французским окнам, молодой человек принялся обозревать свои сады, переходящие в покрытые деревьями холмы, тянущиеся до линии горизонта. Его терзало ужасное предчувствие грядущей беды, но, возможно, у него всего лишь разыгралось воображение. Он посмотрел на серое небо. Ничто не предвещало приближения грозы.

Эмилиан обернулся на звук новых голосов. Двое дружков Роберта, таких же беспутных, как и он сам, присоединились к нему, и он похвалялся перед ними полученным чеком. Молодые люди смеялись и похлопывали его кузена по спине, словно он только что совершил величайший подвиг.

– Как, должно быть, хорошо иметь богатого кузена, а? – произнес один из них. – Даже если он и наполовину цыган.

– Одному Богу известно, как он этого добился, – ухмыльнулся Роберт. – Не сомневаюсь, что деловую хватку он унаследовал вместе с английской кровью.

Третий приятель склонился к ним ближе и, понизив голос, поинтересовался:

– Вы когда-нибудь развлекались с цыганской девкой? – Взгляд его был полон вожделения. – Табор расположился прямо в Роуз-Хилл – мне сказал это один слуга.

Эмилиан напрягся. Так цыгане поблизости? Не их ли присутствие он ощущал все это время?

В этот самый миг молодой цыган, лет пятнадцати– шестнадцати, появился на его террасе и воззрился на него через французские окна.

Эмилиан подался вперед:

– Подожди!

Паренек вихрем развернулся и пустился наутек.

Эмилиан бросился за ним.

– Не убегай! – прокричал он по-английски, затем повторил по-цыгански: – Na za!

Заслышав столь категоричный приказ, цыган замер на месте, и Эмилиан догнал его. Продолжая говорить на языке цыган, он произнес:

– Я цыган. Мое имя Эмилиан Сен-Ксавье, и я сын Райзы Кадрайш.

Мальчик расслабился.

– Меня послал Стеван. Он хочет поговорить с тобой. Мы встали неподалеку – в часе езды на лошади или в кибитке.

Эмилиан был поражен. Стеван Кадрайш приходился ему дядей, и они не виделись вот уже восемь лет. Райза путешествовала вместе с братом и своей дочерью – сводной сестрой Эмилиана – Джаэлью. Но они никогда не пересекали границы Англии. Молодой человек не мог взять в толк, что все это значит.

Внезапно его осенила догадка. У цыган есть новости, и, очевидно, дурные.

– Так ты придешь? – спросил мальчик.

– Приду, – ответил он по-английски, готовясь стоически встретить неизвестность.