Глава 4

Он услышал Джулианну прежде, чем она появилась в дверном проеме. Доминик отодвинул в сторону карты, принесенные ранее Джулианной, уже досконально ознакомившись с самой южной частью Корнуолла. Взяв перо, он вернулся к письму, которое сочинял своей «семье» во Франции. В конце концов, именно так поступил бы Шарль Морис, и, если Джулианне когда-либо вздумается шпионить за ним, она сможет прочитать это ободряющее письмо, написанное его несуществующей семье. Доминик давным-давно обучился всем этим тщательным предосторожностям, позволявшим гарантировать, что никто и никогда не заподозрит его в использовании вымышленного имени.

Джулианна появилась на пороге комнаты, улыбаясь. Доминик медленно улыбнулся в ответ, глядя ей в глаза. Его немного мучило чувство вины. Он был многим обязан Джулианне, эта молодая женщина спасла ему жизнь. И теперь он понимал, что она вряд ли была бы так сильно очарована Домиником Педжетом – титулованным, влиятельным тори. Доминика почти потрясло осознание того, что вся его жизнь свелась к этой непрерывной игре – обману, заговорам и контрзаговорам.

Доминик еще недостаточно хорошо узнал Джулианну, но уже понял, что она была искренне доброй, точно так же, как и умной, образованной, упрямой. Ну а кроме того, она отличалась исключительной красотой, но совершенно не осознавала этого.

Доминик откровенно любовался Джулианной, понимая, что она заметила это очевидное восхищение ею. При одном взгляде на спасительницу его охватывало неистовое возбуждение. Сейчас Доминик шел на поправку еще быстрее, чем прежде, и его тело начинало настоятельно напоминать о своих потребностях, нуждавшихся в немедленном утолении.

Он знал, что не должен обольщать Джулианну. Она была леди, женщина знатного происхождения, без опыта в амурных делах, да вдобавок влюбленная в вымышленного персонажа – не в него самого. Она и без того уже стала податливой глиной в его руках. Проблема заключалась в том, что Доминик совершенно не терзался соображениями морали. Он был абсолютно уверен в том, что период его пребывания в Лондоне, куда он направится из Корнуолла, будет кратким. Задачей этой командировки будет гарантировать, что англичане помогут армии Мишеля Жаклина, снова снабдив войска всем необходимым. Как только Доминик договорится об этом и убедится в том, что надлежащее количество войск, оружия и других жизненно необходимых ресурсов направлено в Вандею, его отправят назад, в долину Луары или Париж.

Все его тело мучительно напряглось при одном воспоминании о Франции. Доминик изо всех сил пытался не позволить воспоминаниям о боевых действиях и разъяренной толпе принять ясные очертания. Его и так безмерно измучили сны о смерти и собственном страхе и теперь выматывало то, что малейший жест, случайно брошенное слово могли снова вызвать все те ужасные воспоминания, заставить их нахлынуть с пугающей яркостью.

– Я принесла чай, – тихо сказала Джулианна. – Я помешала?

Напротив, Доминик предвкушал возможность побыть с ней наедине. Джулианна оказалась интересной женщиной, и их беседы никогда не были приземленными, обыденными. И все же иногда у него возникало желание встряхнуть девушку, вложить хоть немного здравого смысла в ее простодушную голову.

Ей не стоило доверять ему!

Доминик не спешил с ответом, внимательно рассматривая Джулианну. Он невольно спрашивал себя, что она почувствовала бы, если бы когда-нибудь узнала правду о Франции – или о нем.

Иногда Доминика так и тянуло все ей рассказать. Подобное желание появлялось обычно в те мгновения, когда Джулианна несла весь этот возвышенный вздор о свободе и равенстве во Франции – и для всех людей. Доминика моментально охватывал гнев, который он, впрочем, умело скрывал. Как же ему хотелось поведать ей, что цель не всегда оправдывает средства, что Франция превратилась в одно сплошное кровавое месиво, что ни в чем не повинные мужчины и женщины гибнут каждый день, что он ненавидит тиранию, охватившую страну, что это именно тирания, а никакая не свобода!

Случалось, Доминику хотелось крикнуть Джулианне, что он – аристократ, а не какой-то там проклятый революционер, что его мать была французской виконтессой, что он – граф Бедфордский!

Но было в ощущениях Доминика и нечто большее. Временами, когда Джулианна смотрела на него сияющими серыми глазами, он чувствовал острый укол совести, и это безмерно его удивляло. В такие моменты ему особенно хотелось крикнуть Джулианне, что он – вовсе не герой. Не было ничего героического в том, чтобы управлять магазином гравюр в Париже и заискивать перед местными жандармами, чтобы они никогда не узнали о нем правду, или превозносить якобинцев и водить с ними дружбу, чтобы те действительно сочли его единомышленником.

Писать шифровки при мерцании свечи, а потом тайно доставлять их через сеть курьеров к побережью, чтобы переправить в Лондон, – эту деятельность нельзя было назвать героической. Скорее ужасающей. Не было ничего героического и в том, чтобы притворяться французом или изображать офицера французской армии, как и в том, чтобы схватить мушкет и броситься в самое пекло битвы, борясь из последних сил, чтобы защитить предоставленные по праву рождения привилегии в сражении с соплеменниками. Все это было настоятельной потребностью, вопросом выживания.

Все это было сущим безумием.

Легко представить, какой потрясенной и испуганной была бы Джулианна, узнай она обо всем этом!

Но она никогда не услышала бы подобную чепуху из его уст. Доминик слишком сильно слился с маской вымышленного персонажа, чтобы ненароком выдать себя. Если бы кто-нибудь в Грейстоуне выяснил, что он – англичанин, не говоря уже о том, что он – Педжет, одно единственно верное, очевидное умозаключение не заставило бы себя ждать: этот раненый – британский шпион. В конце концов, его перевезли из Франции, он говорит по-французски и выдает себя за француза. Прийти к верному выводу было бы проще простого.

В этом случае опасаться сестры и двоих братьев Джулианны, разумеется, не стоило бы – они были патриотами. Не беспокоила Доминика и их мать: из подслушанного случайного разговора стало понятно, что она – душевнобольная.

И все-таки было желательно, если бы обитатели Грейстоуна никогда не раскрыли тайну его личности. Лишь пять человек знали, что Доминик Педжет, граф Бедфордский, был британским агентом, работавшим под вымышленным именем во Франции. Этими людьми были: Уиндхэм, военный министр; Себастьян Уорлок, считавшийся куратором их шпионской сети; Эдмунд Берк, обладавший значительным весом в правительственных кругах; давний друг Доминика граф Сент-Джаст и, разумеется, Мишель Жаклин.

Этот круг посвященных не должен был расшириться – никогда. Чем больше людей узнали бы правду, тем выше была бы вероятность того, что Доминика разоблачат.

Еще одна проблема, иного рода, была связана с Джулианной. Она не была рьяной патриоткой. Эти друзья из Парижа могли в самое ближайшее время завербовать ее для активной работы в собственных интересах – именно так и работали якобинские клубы. Даже теперь он не мог ей полностью доверять. Собственно, он вообще ей не доверял, ведь однажды она могла бы выяснить, что он – Доминик Педжет.

Рано или поздно он вернется во Францию и продолжит борьбу за свою землю и своих людей. Ребенком Доминик каждое лето проводил в замке своей матери. Теперь этот замок принадлежал ему. Мужчины и мальчики, совсем недавно погибшие близ Нанта, были его соседями, друзьями и родственниками. Доминик знал Мишеля Жаклина с детства. Жаклин уже потерял свое поместье – оно было дотла сожжено революционерами. Но они не могли сжечь его титул – точно так же, как не могли уничтожить право, данное ему от рождения, – или его патриотизм.

Если бы Джулианна однажды узнала, кем на самом деле является Доминик, и выдала его тайну своим французским друзьям, он оказался бы в еще большей опасности. Внутри Франции действовали обширные шпионские сети. Люди, которых Доминик считал обычными простолюдинами, и люди, которых он знал как жандармов, могли получить его приметы и пуститься в охоту за ним. Ни один человек в Париже не мог доверять даже живущей по соседству добродушной матери семейства или пожилому торговцу книгами, державшему лавку на той же улице. Сосед шпионил за соседом, друг следил за другом. Агенты государства рыскали повсюду, ища предателей. Враги революции теперь были обезглавлены. В Париже это называлось Террором. В этом городе не осталось ничего, кроме созерцания жандармов, которые вели закованного в кандалы обвиняемого к гильотине под одобрительные возгласы уличной толпы. Не осталось ничего, кроме вида улицы, становящейся красной от крови. Нет, Доминик не выжил бы в случае разоблачения и ареста!

Но он вел себя чрезвычайно осторожно. Если все пойдет по плану, он оправится от раны и просто покинет этот дом. Доминик отправится в Лондон, чтобы спланировать пополнение запасов воюющих в Вандее военным министерством, но Джулианна должна быть уверена, что он вернулся во Францию и возобновил командование войсками французской армии.

Какая же злая ирония таилась в этой ситуации!

Да, Джулианна действительно мешала ему, подумал Доминик. Она мешала, потому что все это было игрой, а не настоящим флиртом. Он был не ее офицером французской армии, сгоравшим от желания пообщаться с ней за чашечкой чая, а британским агентом, которому требовалось добраться до Лондона, а потом вернуться во Францию. По оценке Доминика, пройдет еще неделя, прежде чем он был бы готов покинуть этот дом и отправиться в Лондон. Речь идет как минимум о двухдневной поездке в экипаже. Но через несколько дней или даже неделю Доминик сможет украсть лошадь или карету и поехать к Сент-Джасту. Даже если Гренвилла не окажется дома – а весьма вероятно, что так и будет, – штат его слуг со всех ног кинется выполнять каждый приказ Доминика, как только он объяснит, кем является.

Теперь было понятно, что время, проводимое в компании Джулианны, близится к завершению. Совсем скоро Доминику придется покинуть Грейстоун под предлогом возвращения во Францию. Его прикрытие не будет поставлено под угрозу, Джулианна запомнит его как героя, а ее братья станут считать его контрабандистом, которому они спасли жизнь.

Это было бы идеальное решение проблемы.

– Вы как-то странно на меня смотрите, – тихо заметила Джулианна.

Доминик улыбнулся ей.

– Простите. На вас хочется смотреть, – ответил он чистую правду и мягко добавил: – Мне нравится смотреть на вас, Джулианна, очень нравится.

Она больше не краснела от каждого его слова, но Доминик знал, что его лесть явно пришлась ей по душе.

– Вы можете быть просто невыносимым, Шарль! – отозвалась Джулианна, посмотрев ему прямо в глаза. – Мне тоже нравится смотреть на вас.

Джулианна уселась напротив него и начала разливать чай, дрожа всем телом. Доминик хотел ее, но она была так невинна… И все-таки он не стал бы долго раздумывать над тем, чтобы взять ее девственность, если бы на самом деле был мужчиной, которым она так сильно увлеклась. Доминик был бы рад заполучить такую женщину в любовницы, общаться с ней, делить с ней постель. Он мог открыть для нее самые прекрасные вещи в жизни или показать ей достопримечательности Лондона. Но этому не суждено было сбыться – никогда.

– Вы такой задумчивый сегодня, – сказала Джулианна, подавая ему чашку и блюдце. – Вы думаете о своей семье?

– Вы очень проницательны, – солгал Доминик.

– Вы, должно быть, скучаете по родным, – добавила она, все так же пристально глядя на него. – Вы хотя бы понимаете, что задали мне множество вопросов, тогда как я не спросила у вас вообще ничего?

– В самом деле? – Доминик притворился, что удивлен. – Вы можете спрашивать меня обо всем, о чем пожелаете, Джулианна.

Внешне он казался легкомысленным, но внутри стремительно нарастала тревога.

– Кто такая Надин?

Доминик с изумлением воззрился на Джулианну. Откуда она узнала о Надин? Что он наговорил в бреду? Доминик старался не думать о своей невесте. Он знал, что никогда не забудет месяцы, проведенные в отчаянных попытках найти Надин, а потом в конечном счете ему ничего не осталось, кроме как смириться и заключить, что такова была ее участь.

– Я говорил о ней, когда был в бреду?

Джулианна кивнула:

– Вы приняли меня за нее, Шарль.

В любой ситуации всегда было лучше придерживаться правды, насколько это представлялось возможным.

– Надин была моей невестой, – объяснил Доминик. – Она оказалась в самом центре мятежа в Париже и погибла в ходе беспорядков.

– Мне очень жаль! – ужаснулась Джулианна.

– Париж небезопасен даже для санкюлотов, – сказал он, имея в виду безработных и бездомных. – К несчастью, толпы слишком часто подстрекают к насилию.

Стараясь сохранять хладнокровие, Доминик продолжил:

– Надин сбили с ног, когда она пыталась пробраться сквозь толпу.

Это было чистой правдой. Доминик знал Надин с детства, и их помолвка не стала ни для кого сюрпризом. Родовое поместье Надин располагалось за пределами Нанта, совсем недалеко от замка его матери, ниже по дороге. Семья Надин бежала из Франции вскоре после ее смерти.

Доминик много раз представлял себе гибель Надин в мятежной толпе, но сейчас старался гнать от себя эту картину. Старался не думать, не допускать до сознания то, что говорил. Старался не чувствовать.

– Видимо, вы больше ничего не хотите узнать.

Повисла долгая пауза, прежде чем Джулианна обрела способность говорить. Ее серые глаза блестели непролитыми слезами.

– Думаю, эта разъяренная толпа протестовала против безработицы и высоких цен. Каждый заслуживает работы, достойной заработной платы и доступной цены за кусок хлеба. Бедные не могут накормить свои семьи или даже просто защитить их!

«Речь истинного радикала», – мрачно подумал Доминик.

– Политики используют это бедственное положение, провоцируя беспорядки, – сказал он, нисколько не кривя душой. – Да, у каждого должны быть работа и зарплата, но радикалы – якобинцы – намеренно подстрекают толпу к насилию. Страх правит улицами – и людьми. Это – сила для тех, кто способен вызывать страх. А невинные, вроде Надин, попавшие в водоворот насилия, становятся жертвами этой силы.

Доминик понимал, что должен остановиться, но на самом деле он не сказал ничего неправильного. В конце концов, так говорил бы любой мужчина, нежно любимая невеста которого погибла в толпе.

Джулианна колебалась.

– То, что произошло с вашей невестой, по-настоящему ужасно, Шарль. Но вдумайтесь: если бы вы умирали с голоду и остались без средств к существованию или если бы ваш работодатель платил сущие гроши за ваш труд, сам купаясь в роскоши, разве вы не вышли бы на улицу, чтобы выразить свой протест? И я не нуждалась бы ни в каком руководстве или побуждении к бунту. И с чего бы якобинцам подстрекать к столь необузданному насилию? Я знаю, что они дорожат человеческой жизнью – они едва ли желают смерти невинным сторонним наблюдателям протестов.

«Как же она ошибается!» – уныло подумал Доминик. Джулианна решительно не понимала, как власть способна исказить даже самую великую цель.