– …Ну я тебе говорю! – (он любил использовать эту присказку в качестве своеобразного свидетельства достоверности того, о чем он говорил) – Значит, у нас два офицера. Напились в хламину. Среди бела дня. И лезут значит по отвесной стене комендатуры на канатах прямо к себе в кабинеты…

– А по лестнице нельзя? – не унимался разразившийся неуместным критицизмом Оаке-сан, жаждавший мести за осмеяние.

– Говорят же тебе, дураку, пьяные они. А если кто из старшего начальства встретится?! Ну вот… Значит, лезут, и один срывается. И – прикинь, – также для пущей правдоподобности прибавляет эпитет Мисима, – падает прямо на козырек перед входной дверью… Ну, знаешь, такие навесы бывают… И от удара у него сердце останавливается. И чего ты думаешь? Он дальше падает, на землю, уже с козырька. И от второго удара сердце снова биться начинает! Во как!

– Да… Чудеса, – разводят руками ронины.

– А че, парни, пивко есть? – призывно смотрит Мисима на своих товарищей.

Они переглядываются между собой, и вот уже прохладная бутылка саке появляется в кругу верных друзей, становясь благодарной если не собеседницей, то слушательницей рассказов Мисимы о его славных боевых подвигах.

– Ух, как я там чурок мочил… – саке возбуждает внутри Мисимы самые теплые его воспоминания. – Один сидит в кубрике, значит, читает Коран. Я ему говорю: ну-ка дай-ка мне сюда… Он дает, я читаю. Ну ничего так книжица, на разок почитать можно. И тут второй заходит. Тоже из этих, их пиконосых. И как давай причитать: «Вай-вай, как так, неверный Коран читает». Ну я ему каааак втащил!.. Этот – за него вступаться… Я тогда и тому кааак….

Удивляются ронины и восхищаются рассказам Мисимы. Сильное впечатление на них – опавших духом – производят воспоминания о его былых подвигах, о его силе и героизме. Верят они товарищу своему. Он сидит рядом с ними и повествует, а они внимают и уносятся мыслями в некую сказочную страну, и вот уже видят собеседника и товарища своего, равного им, на коне с мечом в руке и в доспехах самурая… И мысли эти настолько овладевают всеми присутствующими, что скоро доходят и до самого Мисимы… И он замолкает, представляя происходящее…

Тяжелые стальные доспехи ложатся на сильное тело Мисимы словно бы органичным дополнением – так, словно они всегда были здесь. Он несет их с честью, гордостью и достоинством. Он приготовился к славному ратному сражению за честь и славу сегуна. А кто сегун? Да важно ли это? Каждый из тех, кто минуту назад слушал рассказы его, для него и есть цель той защиты, что готов он на себя принять. А они же, в свою очередь, готовы составить его ратное войско, чтобы защитить своего сюзерена.

Доспехи венчает ужасающая, внушающая животный ужас маска зверя. И этот ужас, источаемый ею, так же впитывается и впивается в тело Мисимы, становясь словно бы его частью. И он уже наполнен воинственным духом. И возбуждающий ярость военный марш звучит в парной, и на поле брани – везде, где добрые ронины телом и душой пребывают.

Тяжелый меч вороненой стали изогнутым барельефом смотрится в сильной руке Мисимы. Солнце играет на нем. Засмотрелся Мисима на меч – добрый его товарищ, что не раз выручал его в сражениях, снова рядом с ним. Как тяжел он и востр!

Мисима переводит взгляд на противника – войско его столь многочисленно, что расплывается и сливается с горизонтом. Целая тьма ордынская подошла к стенам его крепости. И не может он поступить иначе, кроме как приступить к обороне своего родного дома. Оборачивается Мисима на воинов своих – все как один в масках звериных, на всех доспехи ратные и самое главное – дух воина виден и слышен в каждом.

Истошный вопль Мисимы озаряет долину.

– Банзааааай! – кричит он, бросаясь в самую сердцевину войска противника.

Крик его ужас вселяет в неприятеля. Не меч, не страшная маска, не тяжелые доспехи, а один только крик. Понимает Мисима, что единственное и самое сильное оружие в любом бою – здесь или на колхозных полях, рука об руку с нелюбимым председателем – это дух воина. Дух бойца, призванного Всевышним сражаться, служить и защищать. Холодный металл латных доспехов – лишь приложение к нему. А исходящий из глубины живота, истошный вопль – и есть подлинный дух, которым наделен каждый самурай…

Мисима и товарищи его сидят в парной и смотрят в одну точку как завороженные. И лишь один Оаке-сан, недостойный гэйдзин, снова неодобрительно смотрит на Мисиму.

– Хорош заливать, а… Дух, сражение, воины… Чему тебя там учили? Полгода в учебке, полгода от мамкиных пирожков отходил… А все сражения, чеченскую прошел… Если б ты там был, так бы не рассказывал складно…

– А ты вообще молчи, – бросает Мисима в сторону недостойного. – Будет нам тут с мужиками еще какой-то гей в уши вкручивать. – Снова улыбка озаряет лицо поэта-воина. – Да, мужики?

Все смеются. Снова поруган Оаке-сан. Не понимает, недостойная его душа, что попыткой разрушить чужое никогда не возвести свое. И неважно при этом, что именно ты пытаешься разрушить – крепкий замок или соломенную халупу. А, не построив своего, не может самурай считать себя достойным высокого звания носителя меча.

Одевались. Мисима начал травить анекдоты.

– Дед с бабкой значит лежат ночью. Ну, не спится. Дед говорит: «А помнишь, бабка, была ситуация… Ты как-то на ферму приходишь, а я там с Машкой-дояркой… ну шуры-муры…» Бабка головой кивает: «Да, помню. А ты помнишь, была ситуация, ты с командировки раньше положенного вернулся, а я с Иваном-трактористом на кровати расслабляюсь?..» Дед ей: «Э, нет, бабка, ты ситуацию с блудом не путай!»

Ронины смеются, а пытливый ум Мисимы следует уже за горизонты привычного сознания – рассказанный им же анекдот возбудил в нем тягу к любви.

Возвращается Мисима домой. Ласку свою проявить и показать хочет своей Азэми. Однако, не настроена она принимать его в себя.

– Ладно уж, собирайся. В гости идем.

– К кому? – спрашивает Мисима, не думая о вопросе, ибо взгляд его прикован к сказочной груди Азэми.

– К Петровым. Ванька премию получил… Не то, что ты…

– А я чего?

– А того! Зарплата где?

– Сама же знаешь, в колхозе уже третий месяц никому не платят!

– А ты и молчишь, дурень ты эдакий. Вон в суд бы подал.

– Ага, а на адвоката где я тебе деньги найду?

– Ой дурак…

Тяжело вздыхает Азэми и уходит. И не менее тяжело вздыхает Мисима, лишенный возможности созерцать телеса любимой.

Однажды Мисима занимался спортом. Как всякий воин, много времени уделил он подготовке к этому ответственному занятию, сделав из на первый взгляд ничем не примечательного действия целую церемонию.

В тот день он явился домой раньше обычного. На календаре, висевшем на стене, была пятница, и Азэми высказала ему свое удивление, граничащее с неудовольствием.

– Чего приперся в такую рань? Куда собрался?

– Успокойся… – отмахнулся Мисима, направившись в свою комнату.

Не так-то просто было управлять эмоциями этой масштабной во всех отношениях женщины – и она последовала за ним.

Обычно в таких случаях он искал аккумулятор от машины – зная склонность супруга к саке, Азэми часто прятала важную деталь машинного механизма, движимая желанием уберечь мужа от возможных неприятностей в пути, связанных с влиянием зеленого змия. Но на этот раз все было иначе – Мисима переодевался.

– Куда это ты?

– Не скажу, – продолжал отмахиваться самурай.

Азэми видела, что Мисима снимает рабочую одежду и надевает легкую, домашнюю – майку, облегающие спортивные брюки с немного оттянутыми коленями, спортивную кепку, олимпийскую куртку 1980 года выпуска, доставшуюся ему по наследству от почившего в бозе родителя.

– Странный ты какой-то… – окинув внешний вид мужа взглядом, произнесла еле слышно Азэми и вышла из комнаты.

Она вязала шарф для матери, глядя в окно, когда Мисима предстал в ней во всей своей спортивной красе. Неуклюже сидевшая на нем домашняя одежда, принимаемая им за атлетическую, все же подчеркивала его телосложение, которое было весьма статным – несмотря на невысокий рост, он был достаточно сбитым, поджарым, мускулистым, что выдавало в нем как духовную, так и физическую силу и красоту. Глядя на него в таком виде, Азэми задумалась – быть может, впервые со дня их свадьбы – о правильности своего выбора.

– Все, побежал, – гордо произнес супруг.

– Куда это ты побежал?

– Спортом заниматься пойду.

– Каким еще спортом?!

– Ну, побегаю, поотжимаюсь, поприседаю… А то что-то засиделся совсем в четырех стенах – дом, работа, дом, работа…

Азэми улыбнулась.

– Правда что ли?

– А что я тебе, шутить что ли буду?.. В пятницу-то вечером?!

«Да уж, действительно, в такой день не пошутишь», – подумала она и произнесла:

– Ты один пойдешь-то?

– Нет. Верный товарищ мой Нигицу-сан компанию составит мне.

– Опять нажретесь?! – подозрение, зародившееся в душе Азэми, стало принимать агрессивный тон.

– Дура! – категорично развеял тень сомнений Мисима. – Сказано тебе, спортом заниматься будем!.. Все, давай, пойдем, буду поздно…

Когда дверь за супругом затворилась, Азэми еще несколько минут посидела, глядя в окно – она думала, что может и впрямь относится к мужу с излишней требовательностью и предвзятостью, – а потом пошла готовить борщ. Пятничным традициям она, в отличие от мужа, изменять была не готова.

Мисима сдержал обещание – и впрямь пришел домой поздно. Она уже спала, когда он, стараясь не шуметь, но все же издавая нелепый оглушительный грохот – во тьме он натолкнулся на стоявший в коридоре велосипед, повалив его наземь – прошествовал по дому до кровати и, не раздеваясь, упал на нее лицом вниз. Не зажиная света, Азэми подошла к почившему мужу:

– Чего не раздеваешься-то? – еле слышно спросила она.

– Сил нет. Устал. Потом.

– Есть хочешь?

– Не, говорю же, сил нет, – пробормотал он, не отрывая лица от подушки. Азэми пожала плечами и ушла к себе.

Следующим утром Мисима был бодр, весел, и даже как-то необычайно розовощек. Он пил много воды, мотивируя это тем, что не хочет объедаться перед вечерней пробежкой, а также с увлечением рассказывал Азэми о том, как они с Нигицу сделали сорок кругов вокруг колхозного поля, чем поверг ее в немалое удивление – пожалуй, даже большее, чем от самой затеи заняться непривычным доселе делом.

Вечером он, как и обещал, исчез. Сегодня они должны были идти в гости к матери Азэми, пригласившей их отведать приготовленные по случаю дня рождения императора Хирохито роллы, но Мисима в своем стремлении был непреклонен.

– Какие роллы по случаи рождения Хирохито? Ты запамятовала, верно, что на престоле сын великого императора – Акихито, а потому роллы эти лишь поводом притронуться