Глава тринадцатая

17 декабря 1981 года, 20 час 30 мин, Москва

Знаменитая советская дрессировщица Ирина Бугримова была настоящей звездой цирка. Ее номера с обученными львами были притчей во языцех не только в Союзе, но и за рубежом, куда она часто выезжала, возвращаясь с наградами, призами и, конечно, дефицитными вещами. Она любила свою работу – а тот, кто придерживается этого правила, всегда на высоте в профессиональном отношении, – и потому поездки за границу рассматривала как приятное вознаграждение, дополнение к тому удовольствию, что и так получала от ежедневного общения с очаровательными дикими зверями. В своих покупках и приобретениях не видела она ничего зазорного – другие делают это, нисколько не чураясь «условной» законностью своих действий. Стране она приносит никак не меньше золота, чем какой-нибудь спортсмен-олимпиец, но получает по заслугам куда меньше, чем ее коллеги из-за рубежа, так что…

Понятно, что при таком образе жизни вокруг нее всегда было много тех, кто был заинтересован в результатах ее поездок за рубеж. С фарцовщиками она не общалась – не по чину, а вот Галине Леонидовне Брежневой была рада всегда. Сегодня ее визит был не праздничным, как обычно. Бугримова понимала, зачем именно пришла Брежнева, ей было страшно – об убийстве Федоровой уже все знали, но старались лишний раз молчать, чтобы не привлекать к себе внимание соответствующих органов потенциальным знакомством с ней. В то же время, без их помощи обойтись теперь не получится – все, кто, так или иначе, был связан с контрабандой ценностей за рубеж, осознавали, что каждый из них ходит под потенциальным ударом тех, кто вчера еще лишил жизни заслуженную артистку СССР. Еще было ясно, что убили Федорову свои – знали, что и где лежит, и пришли за конкретными вещами. Ни с кем другим Бугримова в эти дни не общалась, не хотела обсуждать случившееся с ее подругой, но для Брежневой решила сделать исключение – она одна могла знать что-то конкретное о случившемся. Потому с порога испуганные подруги завели этот разговор.

– Что слышно про Зою? – полушепотом спросила Бугримова. Она была значительно моложе своей «коллеги по цеху», но все равно называла ее всегда по имени. Ее все называли по имени – она не любила козырять возрастом, ей было приятно в обществе молодых подруг быть равной им.

– А что про Зою? Про Зою теперь мы ничего не услышим…

– Я имею в виду про ее убийство.

– Меня подозревают.

Бугримова ахнула, приставив ладонь к губам:

– Неужели тебя?! Но почему?

– А то ты не знаешь, почему. Зоя ведь последнее время все за рубеж рвалась, и выехать не могла. Дочь там какую-то книгу написала, а она оказалась антисоветская. А зачем, спрашивается, ей так надо за рубеж?

– Ну, к дочери.

– К дочери-то к дочери, но не с пустыми руками она туда всегда ездила. Много там было моих вещей, но не страшно, что их забрали, а страшно, что на них и отпечатки мои, и видели их на мне, и отследить при случае, кому они принадлежали, можно будет запросто.

– Там ведь и мое было…

– Ну ты не сравнивай. Кому ты нужна? Кто ты? Дрессировщица, циркачка. А я все-таки первая леди. И врагов у меня, как тебе известно, более, чем достаточно… Да что я – за папу обидно. Если до него дойдет… А если, не дай Бог, на него тень упадет в связи с этим?!

– Да… Ну проходи, чайку попьем…

– Да что мне твой чай?! Меня трясет как лист осиновый, а дома Юрка смотрит на меня как на врага народа, как только за бутылку возьмусь. Есть что погорячее?

– Найдем, – тихо произнесла Бугримова, запирая за гостьей дверь. Перед этим подозрительно осмотрелась по подъезду – нет ли никого. Убедившись в том, что зимним московским вечером жители столицы предпочитают домашний отдых, она вернулась в квартиру.

Минуту спустя подруги сидели за столом в шикарно, не по-советски, обставленной гостиной квартиры дрессировщицы. Здесь было все, что позволяло Брежневой чувствовать себя практически как дома (а жила она не хуже Ирины Александровны): дорогие гобелены, изящные французские настольные лампы, столы из венгерской сосны, ковры из Узбекистана, фарфор, хрусталь. Хоть все это вкупе и напоминало, скорее, товарный склад различного дефицита, чем уютное жилище, а все же было показателем хорошей и обеспеченной жизни в Стране Советов. Впрочем, внимание Брежневой всегда привлекал ее красивый туалетный столик в дальнем углу комнаты – обычно там были демонстративно разложены драгоценности, коих дрессировщица имела никак не меньше, а то и больше, чем первая леди. Сегодня там царила необычная пустота, которая сразу вызвала вопросительный взгляд гостьи.

– А как ты хотела? Сейчас все пришлось спрятать. Неровен час…

– Да, ты права, – опрокидывая рюмку коньяка и запивая ее принесенным Бугримовой кофе, говорила Галина. – Опасно стало богатства наши показывать… Господи, и за что нам это все? Сначала черт знает, с какими трудностями достаем эти цацки, выкупаем по баснословным ценам, продаем, чтобы купить что-то более интересное, потом прячемся по углам, потому что даже мне от КГБ спасу не будет, если до чего-нибудь толком дознаются, а теперь вот еще и жизнью рисковать приходится…

– Думаешь, ее убили из-за бриллиантов?

– Ну а из-за чего еще?! Юра рассказывал, что дома ни одной побрякушки найдено не было, зато все деньги нетронутыми остались. Пришли по конкретной наводке – ничего не громили, не ломали, чтоб следов не оставлять. Точно знали, где и что лежит.

– Но кто это мог быть?

– Да мало ли их, залетных. Вон, когда в прошлом году квартиру Толстой ограбили, тоже на местных все думали, а там целая бригада из Одессы, говорят, для этого приехала.

– Говорят, их Борька твой к ней отправил…

– Ой, не вспоминай, – смахнула Брежнева скупую, скорее всего, напускную слезу. – Таскали его, таскали, хоть и следствие уже закончилось, а Андропов все никак униматься не хотел – натравил своего пса из Генпрокуратуры, Колесниченко, что ли… Только не он их навел. Покупал он у них потом кое-что для меня, да и то попрятать пришлось до лучших времен, а что-то и продать. А ограбил не он.

– А почему с Юрой не поговорила, чтобы не трогали его?

– Что ты! Ему как накапали, что мы с ним любовниками были, он прямо в ярость пришел. Отцу, говорит, все расскажу, а любовника твоего сгною, посажу. Он же всю жизнь там прослужил, во внутренних войсках, у него и без генеральских погон там связей хватит, чтобы Бореньку ни в чем не повинного сгноить по полной программе. Да и потом – сейчас такая ситуация с Зоей сложилась, что мне самой впору его помощи просить, чтобы только не попасть… сама знаешь, куда.

– Да, силы у него хватает.

– А толку?

– В каком смысле?

– А в таком. Зою накануне из Союза не выпускали, ну да я уже говорила. Так вот она обратилась ко мне, чтобы я с Андроповым переговорила. А что я ему скажу? Он меня, наверное, и за человека не считает. Папиным именем козырять в таком щепетильном деле – сама понимаешь, я не могла. Тогда попросила Юру – он с Андроповым дружен вроде, тот часто ему помогает, да и встречаться они стали последнее время чаще обычного.

– Юра с Андроповым? А Щелоков об этом знает?

– Шутишь? Знал бы – уволил к чертям, они-то с Андроповым на ножах, и еще на каких. Поэтому и встречаются всегда тайно – я раз их разговор подслушала по телефону, так вот выяснила, что свидания назначают на окраине Москвы, то в парке Победы, то вообще за городом, в Ясенево. Никто их никогда вдвоем не видит, но что общаются они очень тесно – в этом я уверена. Ну попросила. Он поговорил, и тот даже вроде бы принял ее у себя. Она звонила, радостная, сообщала, что тот внимательно ее выслушал и пообещал помочь. Сказал, что надо будет еще раз встретиться и… после этого Зою убили.

– Не успели…

– Не успели. Ну, давай, помянем Зою нашу…

Подруги снова пригубили коньяк, после чего Брежнева продолжила свой монолог:

– Хотя черт ее знает, что на Андропова больше подействовало – то, что Юрка его попросил, или то, что Зоя в одном из разговоров с какими-то чиновниками то ли из ОВИРа, то ли из КГБ сказала, что, если они ее не выпустят, то она пойдет в посольство и подаст на эмиграцию. Сама понимаешь, советскому правительству не на руку было бы такой актрисы лишаться под такие «фанфары» – Протопоповой и Годунова с лихвой хватит, – Брежнева имела в виду советских фигуристов Людмилу Протопопову и Александра Годунова, которые год назад эмигрировали из Союза, попросив политического убежища во время гастролей по США. Бугримова понимающе кивнула головой, после чего осмелилась сделать предположение:

– А ты не думаешь, что ее из-за этой угрозы и могли..?

– А как тогда объяснить пропажу бриллиантов? Даже если бы КГБ имитировало убийство с целью ограбления, то деньги бы тоже взяли. А в противном случае – зачем им это надо? Зачем брать ценности? Куда они их денут? На что потратят и как сдадут государству?

– По карманам растащат?

– Ну, ты по себе-то не суди. Андропов, конечно, не ангел, но уж в чем-в чем, а в нечистоплотности его упрекнуть никак нельзя.

– Да, ты права. Пока больше вопросов, чем ответов.

– Вернее, ответ один: всем нам надо сейчас всю свою деятельность свернуть, лечь на дно, притихнуть, пока все не уляжется. С одной стороны, активничать сейчас будем – внимание чекистов к себе привлечем, они теперь в связи с этим убийством будут зорко за нами за всеми смотреть. А с другой – кто этот неизвестный мститель? Не придет ли он завтра за мной или за тобой?

– За мной-да, согласна, но ты – вне опасности. Такая охрана, да и потом дочь Генсека…

– Зоя тоже не простая была. Через нее наше правительство с американским более или менее связь поддерживало, пока был жив ее адмирал. Неспроста и жила она в соседнем с папиным доме, и позволяли ей больше, чем остальным. Наоборот, в их интересах было пылинки с нее сдувать, что они и делали даже после смерти этого ее… Джексона, что ли. Так что твоя версия никуда не годится. Лучше наливай еще, помянем Зою, да я пойду, а то Юрка хватится. А так, может, еще чего от него узнаю – сегодня пятница, вечером придет выпимши, разговорится…

Они помянули Федорову, хотели даже спеть ее любимую песню «Валенки», но не стали – слишком трагичный был повод для встречи. Брежнева ушла, а Бугримова позвонила кому-то и сказала, что теперь можно приходить, плацдарм свободен. Через полчаса с букетом роз наперевес и бутылкой шампанского на пороге квартиры появился любовник дрессировщицы, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССП Владимир Колесниченко.

20 декабря 1981 года, 12 час 10 мин, Москва

Тот же самый Колесниченко выходил из кабинета Генерального прокурора Союза Рекункова, где минуту назад закончилась расширенная коллегия прокуратуры. По традиции собиралась она несколько раз в год – обычно, когда подводили итоги полугодия или года, планировалось какое-нибудь масштабное мероприятие союзного масштаба или происходило столь же масштабное ЧП. Сегодня, в конце года, сложного и насыщенного на происшествия, Генеральный прокурор снова подвел итоги работы главного надзорного ведомства, раскрыл проблемные вопросы взаимодействия с иными административными органами, указал на пути их решения. Были заслушаны доклады начальника следственной части Каракозова, заместителя прокурора Найденова, начальника ГУВД Москвы Трушина, столичного управления КГБ Алидина, заместителя министра Чурбанова. Но все эти люди мало привлекали внимание Колесниченко, который случайно в дверях столкнулся с генералом Бобковым, и решил перекинуться с ним парой слов.

– Здравствуйте, Филипп Тимофеевич, – несмотря на недоговоренности и разногласия, что имели место между двумя правоохранителями во время их совместной работы, Колесниченко сохранил приятное впечатление о генерале КГБ. Успешная совместная работа по делу Ибраимова, созвучность мыслей, что обнаружили оба коллеги при обсуждении итогов расследования убийства Афанасьева – все это характеризовало Бобкова с положительной стороны. Конечно, служба в Комитете и специфика той деятельности, что вел генерал, исполняя служебный долг, накладывали на его личность определенные отпечатки, но в целом это был ответственный и добросовестный криминалист, знаток своего дела, честный и порядочный – настолько, насколько им должен быть разведчик.

– Здравствуйте, рад вас видеть, – столь же приветливо отозвался генерал, протягивая руку следователю. – Как у вас дела? Что нового? Говорят, вы теперь занимаетесь делом Федоровой? Удалось как-нибудь продвинуться в этом вопросе?

– Немного удалось. Вот хочу как раз об этом с вами посоветоваться. Понимаете, поступила оперативная информация о том, что в дни, предшествующие убийству, Федорова была у Юрия Владимировича по вопросу ее выезда за рубеж. Вроде бы он ее выслушал и пообещал помочь, даже назначив встречу в день убийства или на следующий. Но смерть актрисы помешала этим ее планам. Андропову пока об этом ничего не говорил, как думаете, стоит? И вообще, хотел осведомиться, так сказать, из первых рук – ничего ли вам об этом не известно?

Бобков с интересом посмотрел на своего собеседника.

– Любопытно, откуда к вам могла поступить такая информация? Неужели Агеева завербовали?

Тот улыбнулся и ответил уклончиво:

– Вы же сами учили меня, Филипп Тимофеевич, что источников своей информации никому раскрывать не надо. Оперативная работа на то и оперативная…

– Понимаю и разделяю вашу точку зрения. Конечно, об этом целесообразно было бы спросить у Гения Сергеевича – я все-таки не адъютант председателя КГБ. Но кое-какой информацией поделиться могу – исключительно, чтобы не дать вам встать на ложный путь расследования.

– Буду вам очень признателен.

– Действительно, Федорову накануне смерти к дочери решено было не выпускать – она написала и издала на Западе явно антисоветскую книгу, и выпускать после такого к ней мать было бы для нас делом недопустимым. Каждый человек должен понимать, что за всяким действием наступает последствие. Сколько лет мы шли у нее на поводу, выпускали из Союза и, как вам наверняка известно, практически не досматривали на таможенных постах? А в благодарность что получили? Как прикажете на это реагировать?

– Но ведь сын за отца…

– Да, но отец за сына всегда в ответе. Равно, как и мать за дочь. Потому она и осмелилась явиться к Юрию Владимировичу на прием, чтобы ходатайствовать о помощи в решении этого вопроса. Уж не знаю, кто и как добыл ей такое право – думается, что ее подруга Брежнева. Но надо понимать, что Юрий Владимирович не лыком шит, и с такими просьбами к нему лучше не подходить. Я сам не присутствовал при разговоре, но уверяю вас – ей было отказано. Во всяком случае, это подтверждается ее угрозой, которая была обронена в день встречи и летела едва ли не по всем коридорам здания КГБ – она пригрозила эмиграцией и контактами с послом, если ей не разрешат выезд к дочери.

– Вы же там не присутствовали?

– Говорю вам – ор стоял такой, что слышно было даже в Лефортово. Так вот она пригрозила невозвращением. Не понимая, видимо, в чьем она кабинете и не осознавая пределы допустимого в разговоре. И потому ни о какой второй или третьей встрече, в день убийства или после него речи с ней быть не могло.

– А как тогда объяснить тот факт, что дверь убийце Федорова открыла сама?

– Как хотите. Убили с целью ограбления, по наводке, пришли с хорошим знакомыми – вариантов тысяча. Не думаете же вы, что порученец Андропова пришел к ней, чтобы всадить пулю в затылок?

– Нет, конечно, но все равно это странно. Умирает она сразу после визита к председателю КГБ. Может, кому-то было выгодно, чтобы вторая встреча у них не состоялась?

Бобков побелел – следователю показалось, что он разозлился.

– Говорю вам, никаких последующих встреч быть не могло и в проекте! И не понимаю вашего рвения в попытке идти по ложному следу – не все ли равно, в каких отношениях был убитый нечистый на руку человек с председателем КГБ? Да и могло ли быть такое, что отношения могли быть дружескими? Надо совсем не знать Юрия Владимировича, чтобы подумать такое!

– Да, наверное, вы правы, – сказал Колесниченко. – Пойдемте пообедаем.

Они спустились на первый этаж здания Генпрокуратуры, а по дороге следователь все время думал о том, что, судя по реакции Бобкова, он обманул. Встреча с Андроповым у Федоровой была – и прошла она весьма продуктивно, иначе зачем Бобкову с пеной у рта доказывать обратное?! А значит, должна была быть и вторая встреча, и, вполне возможно, в день убийства.