Читать книгу «Гоголь. Страшная месть» онлайн полностью📖 — Братьев Швальнеры — MyBook.
image
cover





Сказанное Хомяковым насторожило его приятеля. Сложные отношения Гоголя с женщинами во многом объяснялись тайной его происхождения – той самой тайной, что скрывал он за псевдонимом, и которая была хорошо известна Языкову, состоявшему, как и Гоголь, в ряду членов секты «Мученики ада». У истоков ее стояло самое настоящее зло, имя которому было Вий4

…Недаром говорят, что мысль материальна. Стоило минуточкой доли Языкову обратиться мысленным взором своим к ужасающему всаднику, как вечером того же дня в далекой Полтавской губернии, в Сорочинском уезде, на вершине большой горы, названной в народе Диканькой, собралось много женщин. Все как одна одеты были во все белое и стояли вкруг разведенного в середине поляны, что венчала вершину горы, высокого костра. Непонятные темные словеса вырывались из уст их, а возле самого огневища пыталась вырваться из пут молодая девица с затянутым кляпом ртом. Ужас происходящего и осознание того, что далее с ней случится нечто еще более страшное, выбивал из нее последние остатки разума. Голоса женщин нарастали и обретали все большую силу, а костер взмывал и взмывал ввысь, так высоко, что, казалось, доставал до крон самых больших вековых деревьев, что росли здесь в большом количестве. Скоро ветки их стали хрустеть и ломаться – так не бывало даже при сильных порывах ветра. Словно стая медведей пробиралась из чащи леса на поляну, влекомая зовом непонятных славословий.

Наконец перед глазами обезумевшей от страха девицы предстал он. Огромная черная лошадь, как будто огнедышащая, с красными сверкающими глазами, несла на спине своей огромного, нечеловеческого роста всадника. Одет он был в древние латы, исписанные на латыни, из-под которых виднелась белая плащаница – подобие той, что носили во времена Пилата Понтийского. На голове его был башлык такой же кипельно белой материи, из-под которого совсем не видно было его лица. Наверное, оно и к лучшему – ведь встреться человеком лицом к лицу со своей смертью, с абсолютным вселенским злом, то можно сразу отдать Богу душу. А душа девицы в тот вечер нужна была всаднику.

Рука его – а вернее, кость с ошметками кровоточащего мяса, – сжимала в руке гнутый сатанинский ятаган, какие носили турецкие янычары да ляхи, чьи нашествия навсегда запомнит Полтавщина. Замерли голоса, когда он вознес его над трепыхавшейся в последних отчаянных попытках освободиться дворовой девкой, а потом резко обрушил на нее, разрубая невинное тело пополам. Кровь ее стекла по проделанному в лежаке – большой, грубо обтесанной доске – желобу в стальной сосуд, что стоял неподалеку. Дождавшись, когда части тела посинеют, оставшись без живительной влаги, всадник взвалит убитую в седло и унесется с бешеной скоростью туда, откуда только что пришел – в самую пучину ада.

Глава вторая. Петербургские тайны

Обратную дорогу из дома Хомякова Языков проделал буквально полугалопом. В голове его беспрестанно крутились сказанные сестрой слова, он сопоставлял все, что засвидетельствовал сейчас в доме и то, что услышал несколько недель назад от метавшегося в горячке по съемной квартире Гоголя, который не так давно открыл для себя тайну собственного происхождения. Он только что вернулся из Полтавы, где целая череда убийств потрясла маленький и тихий городок Сорочинцы, в котором жила его мать. Поначалу следствие, которое вел сам Гоголь и его близкий друг Данилевский, следователь Третьего отделения, подозревало в их совершении дядьку писателя, Ивана Яновского. На его причастность указывали все добытые доказательства, да и с ним самим в канун задержания случилось нечто, что подтвердило результат поисков – кажется, он покончил с собой. В общем, следствие закончилось достаточно быстро. Вот только самого Гоголя его результаты не удовлетворили. Он вернулся с четким осознанием своей собственной причастности к ритуальным убийствам девушек, включая свою покойную сестру Александру. При этом, по его словам, сам он не был их исполнителем – их совершал всадник. Тот самый всадник, который откуда ни возьмись появился на пороге комнаты, в которой сравнительно недавно и сам Гоголь, и Языков совершали литургический обряд. Не только двое приятелей, но и остальные члены посещаемой ими секты «Мученики ада» видели его появление, но никто толком не понимал – действительно ли это Лонгин, убивший Христа, или просто нанятый председателем общества актер. Никто не понимал и цели его визита, и истинной подноготной его появления в маленькой петербургской комнате в ночной час. Однако, как видно, появление его произвело на Николая Васильевича столь сильное впечатление, что он стал ассоциировать всадника и с теми ужасными событиями, что произошли на его родине.

–Говорю тебе, это был всадник, он… Он буквально на моих глазах зарубил Ивана Яновского, и основную часть кровавых убийств в Диканьке тоже совершил именно он!

–Погоди. А как же Иван? Ведь в отчете следствия сказано…

–Именно. Иван, возможно, был как-то причастен к убийствам своей дочери и Хомы Брута, несчастного бурсака, которому повелел читать по ней отходные. А остальные жертвы – вне всякого сомнения, на совести всадника!..

–Меж тем, к делу, как я понимаю, выводы подобного рода не пришьешь?

–Нет, но факт остается фактом. И я, и Саша Данилевский видели его, и стали очевидцами убийства Яновского, которое до боли по признакам своим похоже на остальные ритуальные убийства, что происходили последние несколько месяцев в Сорочинцах. И ты тоже его видел. Тогда, у «Мучеников ада».

–Кого я видел?

–Ты так ничего и не понял?

–О чем ты? – с искренним недоумением спрашивал Языков.

–Кто такой был, по-твоему, этот всадник?

–Если честно, я и сам не знаю. Ну мало ли, что это могло быть? Может, сиюминутное видение, а может, просто нанятый кем-то актер. Ну не мог же это быть обитатель ада, вызванный непонятными речитативами к жизни наяву! Хотя… тот факт, что я видел перед собой человека, а не мираж, оспорить практически невозможно.

–Возможно! Главным образом, потому что ты видел перед собой как раз-таки не человека. Вернее, когда-то он был человеком, но сейчас уже таковым не является. Это был Лонгин!

Услышанное поразило Языкова – с одной стороны, можно было подумать, что его друг сходит с ума, с другой, он слишком уважал Николая, чтобы даже допускать подобные мысли.

–Лонгин?! Тот, который жил при Иисусе Христе?! Но как такое может быть?

–Разве не в это верили все «Мученики ада», которые собрались там?! Разве не этого они хотели? Разве ты не был в их числе?

–Да, но… Почему Лонгин?

–Потому что он пришел за своим копьем. Вернее, чтобы защитить его и его носителя от посторонних!

–Но от кого защитить?

–А разве мало было желающих заполучить драгоценную реликвию? Кольчугин, Рохмистров, да и председатель! Разве они недостаточно выказывали свое желание взять в свои руки то, что им не принадлежит?

–Что ж, может, ты и прав… – Языков задумался. – То есть ты хочешь сказать, что он появляется всякий раз, когда кто-то отыскивает дьявольский артефакт на земле? Но ведь ты не был первым, кто столкнулся с оставленными им обломками копья!

–Именно так. И вспомни, что происходило всякий раз, когда кто-то брал в руки то, что ему не принадлежит…

–Умирали люди?

–Десятки, сотни людей. Гибли армии и народы. Равно, как и те, кто находил части наконечника. Я не могу погибнуть только потому…

Мысль Языкова не дала ему покоя. Он перебил товарища:

–Лонгин в тот вечер никого не убил!

–Еще как убил. Если ты этого не видел, это не означает, что этого не было.

–И где же произошло убийство?

–В Полтаве.

–В Полтаве?! И ты, и я видели его в Санкт-Петербурге!

–Для посланника дьявола нет границ во времени и пространстве. Появление его было для меня определенным знаком. Да, не удивляйся, именно для меня, потому только, что копье в тот вечер было в моих руках. И всегда после тоже оставался в моих руках. И будет в моих руках. Потому только я могу знать его планы и понимать, что всякое его появление чревато кровопролитием…

–Но ведь нет ничего проще, чем выбросить его, и дело с концом. Нашел ты его случайно, так же случайно можешь и потерять, – развел руками поэт.

–Какое там! Это проклятие для меня родовое.

–Как это?! Ведь отец твой, кажется, ничего подобного не отыскивал и вообще никогда не бывал в святой земле?!

–Да, но так или иначе, это проклятие моего рода. Потому, что мы и есть прямые потомки Гая Кассия!

–Нет, я конечно не исключаю, что некоторые из западно-украинских родов ведут свое исчисление от варяжских и греческих общин, некоторые даже из римских – те ведь после падения империи разбрелись, кто куда, в том числе и на южные окраины государства нашего, но… откуда ты знаешь, что именно Лонгин есть прародитель рода Яновских?

–Документальных доказательств этому нет, но… люди говорят. Понимаю, звучит смешно и даже абсурдно, но ты просто поверь. Всадник есть то самое вселенское зло, которое в «Апокалипсисе» названо именем смерть, а в действительности сейчас носит имя Вий. И он имеет ко мне самое прямое отношение. Пусть я и не исполнитель его злой воли, но я как будто направляю и отслеживаю кровавый путь его. Чувствую это, и ничего не могу с этим поделать…

Тогда Языков воспринял слова Гоголя как бред воспаленного малярией мозга, но червь сомнения засел у него внутри окончательно и бесповоротно. Временами, когда болезнь подступала к нему и делала его дни просто невыносимыми, он готов был молиться всем чертям и дьяволам, которые только существовали в Дантовом аду. И легче ему становилось только, когда он общался с Гоголем или посещал литургии «Мучеников ада». И всякий раз звучали однажды сказанные его слова все более и более убедительно, и веры в них становилось у поэта все больше и больше. А однажды писатель привел ему слова своего друга Данилевского, который высказал предположение, что зло в лице призрака Лонгина будет жить на всей земле до тех пор, пока род Яновских не пресечется, и даже дети Гоголя станут нести его проклятие на многострадальных плечах своих. Он оговорился о том, что не хочет иметь детей именно по этой причине.

Перебирая в памяти слова Гоголя, Языков обмер. Его сестра стояла на пороге супружеской измены с человеком, чье дитя запросто могло оказаться исчадием ада. Конечно, логики в его словах не было, и не стоило им так уж слепо доверять, но и исключать вмешательства потусторонних сил было нельзя – очень уж странно звучала вся эта история с ритуальными жертвоприношениями в Полтавской губернии, где давно уже обычаи и предания уступили место свету ничуть не в меньшей степени, чем в Петербурге. И главное – странно звучали слова Данилевского, человека образованного, разумного и хорошо известного Языкову своей ученостью.

Сам же Данилевский в эту минуту зашел в гости к приятелю, с которым они месяц тому назад вернулись из Полтавы.

–Как ты? Вижу, совсем освоился в городе, от которого плевался по возвращении, – хлопал он дружески Гоголя по плечу. – Вижу тебя на балах, на светских приемах…

–Странно, отчего я тебя тогда там не вижу? – улыбаясь, спрашивал Гоголь.

–Ты, верно, забыл, что моя работа – видеть всех и вся там, где сам я должен оставаться в тени, – загадочно поднял палец к небу Данилевский.

–Это так. А что касается моих появлений в свете, то это вполне естественно, ведь я прожил здесь не один год. Конечно, родная Полтава не могла оставить меня равнодушным, но все же Петербург есть более мое место уже в силу проведенного здесь времени.

–Правильно. Нельзя вечно жить призраками прошлого…

Слово о призраках насторожило Гоголя, он заметно напрягся, но виду старался не подавать:

–Забывать тоже нельзя. Надлежит вынести уроки, сделать для себя выводы и жить дальше.

–Кстати, о призраках. Никаких известий из Полтавы давно не получал?

–Нет, а что?

–А я получил. Недавно и, к сожалению, неутешительные. Ритуальные убийства снова начались.

–И что? Что это означает? – срывающимся от волнения и надвигающегося страха голосом спросил Гоголь.

–Только то, что какому-то сумасшедшему взбрело в голову снова навести смуту в тех сирых местах. Ты же помнишь, насколько восприимчиво местное население ко всякого рода гадостям, хотя уже и переступило известный порог своего диалектического развития. Вот и решил кто-то…

–Нет, – отрезал Гоголь так необычайно громко, что рюмка коньяка непроизвольно выскользнула из рук Данилевского.

–Что – нет?

–Это всадник.

–Как? Снова всадник? Но ведь Иван Яновский давно в могиле! Мы сами видели, как всадник убил последнего представителя дьявольского рода, и вернулся восвояси!

–Не последнего. Ты тогда был прав – еще остался я, его прямой наследник, которому теперь надлежит нести на плечах проклятие рода Лонгина.

–Но… Яновский убивал, а ты нет…

–Убивал всегда всадник. Яновский был лишь инструментом в его руках. Я не стал таковым, но копье все еще в моих руках, а это значит, что всаднику еще долго бродить по этой земле.

–Только потому, что копье в твоих руках?

–Да.

–Ну тогда просто избавься от него! Возьми да выброси…

–Прости, предложение не ново.

–Слушай, я понимаю, что ты что-то скрываешь, тебе известно нечто такое, что мне не известно, да и не может быть известно. Но молчишь! Пойми, я не собираюсь заточать тебя в острог или заковывать в кандалы, ведь все эти наши с тобой… кхм… мистические бредни, как скажет мое начальство, к делу не пришьешь. Но я все равно отказываюсь верить в то, что тебе, человеку просвещенному и в высшей мере социальному, безразлична гибель людей. Я пришел к тебе не как к подследственному и не как к свидетелю, а как к человеку, в чьей власти остановить снова разбушевавшееся кровавое безумие…

–Ты прав, – тяжело выдохнул Гоголь. – Скажи, как ты думаешь, поему всадник убил Яновского, когда мы разоблачили его?

–Ну не знаю, – пожал плечами Александр Семенович. – Надо полагать, потому что он был последним из проклятых, выполнил свою миссию, и стал ему больше не нужен.

–Начало правильное, а вот конец… Он действительно стал ему больше не нужен. Но только потому, что дальше его бы ждали тюрьма и каторга, и он нипочем не смог бы выполнять те задания, что всадник ему посылал. Но, не будь у него преемника, Вий бы никогда не поднял на него руки. Ему проще тогда было убить нас, но он этого не сделал. Почему? Потому что преемник у него был и есть, и Вий видел его своими незрячими глазами.

–И кто он?

–Он перед тобой. И он будет убивать, то и дело возлагая на меня ответственность за это.

–И как это остановить?

–Боюсь, что это будет сложно. Сложно будет прервать цепь кровавых преступлений, которые, как ты помнишь со слов Евтуха, Вакулы и прочих обитателей Диканьки, продолжались там все это время без перерыва. Но ее течение можно приостановить. Если у меня будет наследник, то я перестану ему быть нужным. Он сможет отпустить меня, особенно, если этому будут способствовать какие-либо сложные для него и для меня обстоятельства. И тогда ему придется ждать, когда новый носитель копья повзрослеет и поймет свое истинное предназначение.

–Если я тебя правильно понял, ты говоришь мне, что должен умереть, но перед этим оставить наследника, чтобы сатанинская цепочка прервалась?

–Именно так. Одно напрямую связано с другим.

Данилевский задумался:

–Скажи, тебя на такие мысли навели сугубо логические рассуждения? Или твое знание связано с чем-то большим?

Гоголь отвел глаза – как и всегда, его пытливый в силу врожденной любознательности и должности собеседник был прав. Потому он решил быть с ним откровенным до конца. Откровенность я тем же Языковым, еще одним свидетелем всадника, была практически невозможна, хотя, в отличие от Данилевского, он был поэтом, и должен был иметь куда более восприимчивое и развитое воображение. Данилевский же доверял писателю в силу давних с ним отношений…

–От тебя сложно что-то скрыть. Всадник явился ко мне и говорил со мной.

–Он?! Говорил?! Но ведь такого никогда не бывало!

–Верно. Он говорил посредством Александры. Я видел ее во сне, и она сообщила мне все это.

Данилевский отставил рюмку. Вопросы, с которыми он сегодня пришел к старому другу, были отвечены, но вместо них появились куда более сложные и серьезные, ответы на которые никак не могли порадовать следователя Третьего отделения.

–Однако, насколько я понимаю, для рождения наследника еще нужна мать? Кто же она такая?

–Она есть.

Глава третья. Cherchez la femme

Дивный вишневый сад в предместье дома Виельгорских распускался каждую весну, несмотря на петербургскую непогоду. Он был украшением дома, и все домашние обожали проводить здесь много времени – тем больше, чем ближе чувствовалось наступление лета и удивительных теплых дней, что будут посланы свыше хоть и в небольшом количестве, а все же порадуют и хозяев этого славного чертога, и его многочисленных гостей, что короткими ночами и долгими вечерами будут собираться на здешних балах и суаре, чтобы приобщиться к прекрасному. Да, в доме Виельгорского, страстного почитателя и знатока хорошей музыки, живописи и архитектуры, этого прекрасного было столько, что хватило бы для успокоения самой измученной души. И главным достоинством дома была его прекрасная во всех смыслах половина.

Младшая дочь хозяина дома, известного в столице музыковеда, критика и композитора Михаила Юрьевича Виельгорского, Анна Михайловна, была девушкой удивительной красоты. По отцу полячка – а полячки, как известно, самые красивые девушки на земле, – а по матери немка, среди которых хоть и нет особенных красавиц, но есть правильный склад и идеальные пропорции лица, чего так не хватает русским женщинам; она словно сошла с полотна Рембрандта или Леонардо. Вдобавок ко всему, правильное, интеллигентное воспитание, данное ей родителями, с отцовской стороны которых были настоящие польские дворяне, а с материнской – кровь немецкого временщика Бирона, фаворита самой Анны Иоанновны, делало Анну Михайловну практически идеальной во всех отношениях. С одной стороны, она знала, где и что сказать, а где лучше бы промолчать, с другой – даже молчание ее не портило, а только скрашивало тот удивительный портрет, что рождался в мозгу каждого, кто хоть раз видел эту абсолютно идеальную фемину. Родители не могли нарадоваться при созерцании такого природного совершенства, что послано им было по большой любви, но комплиментами старались ее не баловать, веря, что лучшее – враг хорошего. Что ей положено знать о себе, рассуждали они, то и без их слов станет ей известно. Хотя, кажется, Анна Михайловна знала больше положенного не только о себе, но и об окружающих. И иногда это знание, которое обычно не свойственно девушкам высшего света, затрудняло ее жизнь и заставляло задавать неудобные вопросы.









...
5