После ванны, Мария вышла на балкон. Неторопливо подняв голову к небу, она также плавно ее опустила, охватывая взглядом весь город, который, казалось, тут же расплылся, перемешав все краски ночи. Мария глубоко вдохнула ночной московский воздух, и тут же резко выдохнула. Картинка города задрожала…

Что-то толкнуло Виктора в грудь. Он проснулся и сел на кровать, спустив ноги на пол. Он зажмурился, встряхнулся, снова открыл глаза и обвел взглядом комнату. Он ощутил свое тяжелое дыхание. Необъяснимая тревога объяла его. Накинув халат, он вышел на балкон. Прохладой ветерок коснулся его лица. Он вгляделся в ночной город, и ему показалось, что… тот дрожит.

– Что со мной происходит? – прошептал он, тряхнув головой.

Вернувшись в комнату, он налил себе стакан воды и залпом выпил его.

– Что это было? Сон? Не могу вспомнить. Два часа ночи. Что меня так выбросило из сна? Почему я так тяжело дышу? Словно марафон только что пробежал. Мама права, и мне нужно к врачу? Нет, нет, что-то не то, не так. Устал? С чего? Что со мной происходит? Что? Завтра напишу заявление и через две недели уйду в отпуск.

Как ужасное может перекликаться с прекрасным? Ужас и красота в загадке. Тьма окутывала сон Генриха, но тьма источала и красоту, и ужас, чудо и страх. Или же он не спал? Он то и дело просыпался и выглядывал в окно, опасаясь, но в то же время, ожидая увидеть черного всадника.

Похороны отца прошли накануне. На них практически никого не было. Все боялись проклятия.

Утром, поднявшись, он спуститься вниз и, подходя к столовой, расслышал отрывки разговора его матери с ее старой знакомой, Анжелой, известной на всю округу сплетницей, главной по распространению слухов и выявлению примет.

– Ой, горе-то какое? – причитала та.

– Да что уж теперь говорить, – прервала ее мать. – Мы последние годы жили, как на кладбище.

– Господь с тобой. Ой, как негоже так говорить. Да еще о своем муже.

– Эх, Анжела, ты же все прекрасно понимаешь… – мать запнулась.

– Понимаю, голубушка, понимаю, но вслух не произношу. Грешно это… все грешно. Уж как владыка наш, Фридрих, отдал богу душу, так и началось у нас брожение повсюду. Ну, да ладно, что это я… о нем.

– Действительно, дорогая, не уходи так далеко, итак, на своем месте тяжко.

– Я тебе больше скажу, соседи на нас косо смотрят, – сказала Анжела.

– О чем ты?

– Да прибрать к рукам хотят, как и там, на севере.

– А что на севере, Анжела? – удивилась мать.

– Захватили родственника нашего графа, разорили, – снова запричитала подруга, – камня на камне не оставили.

– Бог с тобой. А наш-то что?

– Давеча узнал об этом, – зашептала Анжела. – Письмо пришло к нему. Еще почитай с месяц назад со странствующим монахом прибыло. Брат его просил дочь свою приютить.

– Дочь?

– Дочь, единственную наследницу, – затараторила Анжела. – Наследницу, да без кола да двора. А наш-то и обрадовался. У самого ни жены, ни детей не осталось. Вот радость старику на исходе лет! Сам-то он уже не тот, совсем одряхлел. Герцог в последний раз решил обеспокоить его собранием. Да, Генрих-то твой, кстати говоря, на полных правах будет принимать участие в них!

– Да он итак с пятнадцати лет там, – заметила мать. – Ой, сынок, пришлось ему натерпеться. Слава богу, дядю Альберта не помнит.

– Вспомниться, поверь, все вспомнится, – уверила Анжела. – Сейчас такое твориться в округе!

– Что ты все пугаешь-то?

– Давеча, тот дуб, на котором Альберт повесился, был весь воронами покрыт, – с ужасом в голосе, пролепетала Анжела. – Так не улетали, нечистые, пока мужики их дубьем не посбивали. Не к добру это. На границе земель весь скот пал. По ночам из леса вой доносится, да, слыхивала я, что огонь там адский видели. Никак ведьмы на шабаш сбираются. А в прошлую ночь у крестьянок сразу четыре сына родились. Ой, к беде, к войне. Недаром соседнее графство на нас смотрит.

– Да и мы на них, Анжела. У них, поди, не лучше там… – начала мать.

– Уж не знаю, как у них, мне нашей земли хватает. Дурные, дурные приметы… – Анжела перекрестилась.

– Да ты меньше приметам верь.

– Да как им не верить-то, когда все одно к одному. К Герамине бы сходить…

– Господь с тобой! – испугано воскликнула мать. – Анжела, она ж сама, что ни на есть, ведьма первая.

– Вот и я боюсь. Боюсь близко к лесу подойти. Ой, беда, беда. А граф-то наш? Я тебе так и не рассказала, не закончила. Племянница его с севера приехала-таки…

Анжела замолчала.

– Что ж ты? – спросила мать. – Приехала, стало быть, хорошо теперь графу.

– Приехала, – загадочно проговорила Анжела. – Одна! Через весь край. Одна на повозке. Одна, дорогая моя, одна! Представляешь?

– Да что ты заладила? Я поняла, что одна. Это как так она смогла?

– А я о чем говорю? Так вот! Говорят, все слуги по дороге сюда, кто помер, кто разбежался, кого поубивали вороги, да разбойники, а она одна цела, целехонька. Только без вещей – все разграбили, и… одна.

– А ее не тронули? – с сомнением в голосе спросила мать.

– А я о чем говорю? То-то и оно! – воскликнула Анжела. – Все странно у нас происходит.

– Ты видала ее?

– Я нет, не видела, но, слышала, красоты она неземной. Молода! Как она сама смогла добраться?.. Грамоты все при ней. – Анжела задумалась.

– Это ты к чему это?

– А к тому, – начала Анжела, – что могли враги наши вместо племянницы графа, лазутчика заслать, а то и еще чего похуже.

– Чего уж хуже?

– Ой, прокляты мы! – опять запричитала Анжела, – нечисть средь нас…

– Так что ты о графине-то?

– Странно мне, что такая красавица через полземли сама целехонька добралась. Никак соседи наши зло какое удумали.

– Что ты кругами ходишь? – возмущенно спросила мать. – Так что она сделать-то может, даже если это и так?

– Ох, знать бы, матушка… ну, ладно, пойду я. Сынку доброго здравия.

– Спасибо тебе, Анжела, заходи.

– Бывай, вдовушка, все наладится.

Генрих не стал заходить в столовую, а вернулся к себе, лег на кровать и задумался. Нужно было, отталкиваясь от чего-то, чего он сам не ведал, принять решение на будущее. «Матушка моя говорила о том, что отец мой с дядей Альбертом творили что-то жуткое в Святой земле, – думал он. – Матушка опасается, что я вспомню дядю Альберта. О чем она говорила? Я его помню. Да, я помню… Может, она об этом не догадывается? Но я помню, просто… да! – я ей об этом никогда не рассказывал! Ни тогда, когда я узнал о его смерти… ни после… почему? Чего я боялся? Я уже тогда знал, что снова увижу его?.. Его… черного всадника. Как такое может быть?»

Было это двадцать лет назад. Проведя два года в странствиях, после шестого крестового похода, осуществленного Фридрихом II, как раз тогда, когда папа отлучил его от церкви, назвав пиратом, а тот получил ключи от Иерусалима, дядя Генриха, Альберт, заехал к ним в замок погостить. Отец тогда еще не вернулся. Поскольку Генрих был совсем мал, он не слышал, да и не слушал, о чем его дядя разговаривает с его матерью. Он лишь заметил как-то, что мать его была чем-то напугана, и пару раз видел ее заплаканной. Дядя был нелюдим. Его поведение, – Генрих подумал об этом только сейчас, – чем-то напоминало поведение отца, когда тот вернулся в последний раз из похода. Но, в силу возраста он на это все не обращал внимание. Однажды, резвясь во дворе замка, он обнаружил невысокую деревянную лестницу, оставленную крестьянами, и решил ею воспользоваться для обследования стен замка. Приставив лестницу к стене, он заглянул в одно окно, но ничего интересного не обнаружил, в другое – тот же результат. А с третьим ему повезло. Окно выходило из комнаты с камином, и в ней он разглядел дядю Альберта, сидящего спиной к только что разведенному огню. Генрих хотел было постучать в окно, заставив дядю удивиться тому, как его племянник умудрился так высоко забраться, но в последний момент остановился. Он увидел в комнате еще одного человека. Тот стоял спиной к окну, он был облачен в длинный черный плащ с большим капюшоном, покрывающим голову. Незнакомец стоял перед дядей и, казалось, что-то ему говорил, но дядя смотрел мимо него, в пол, и вид у него был настолько потерянный, что Генриху стало его жалко. В этот момент незнакомец начал медленно разворачиваться к окну, и Генрих резво спрыгнул с лестницы. Через некоторое время он уже и забыл об этом маленьком приключении.

Генрих спал один в своей комнате на втором этаже. Дядя расположился этажом выше. Поздним вечером, – когда все уже легли спать, – Генрих все никак не мог заснуть, и вдруг услышал за дверью скрип и шаги. Любопытство не позволило остаться ему под одеялом, и он, спрыгнув с кровати, направился к двери и приоткрыл ее. Он увидел дядю, удаляющегося по лестнице вниз.

– Дядя! – шепотом проговорил Генрих.

Дядя не услышал и продолжал спускаться. Он уже скрылся за перилами, как Генрих выскочил из комнаты, подбежал к краю лестницы и крикнул уже громче. Дядя продолжал спускаться. И тут Генрих заметил, что перед дядей, в нескольких шагах от него, медленно идет тот самый незнакомец в черном плаще.

– Дядя? – уже не надеясь на отклик, спросил Генрих. Пожав плечами, он направился к себе в комнату.

Больше своего дядю Альберта Генрих не видел. Только потом, много лет спустя ему рассказали, что на следующее утро, после того, как Генрих застал дядю, спускающимся по лестнице, его нашли на опушке леса – он повесился на старом дубе.

Генрих лежал и смотрел в потолок.

«Как ужасное может перекликаться с прекрасным? – думал он. – И что все это значит?»