4

Поначалу все складывалось ладно. Он внимательно осмотрел равнину, приметил вдалеке туров, барса вроде нигде не видать. Подумал: уж не крадется ли за ланями в высокой траве? И взял правее: очень ему захотелось оленя подстрелить.

Но добро выезженный жеребец вдруг заартачился, задрав голову и норовя встать на дыбы. Владимир осадил его, охлопал ласково. Конь, несогласно фыркнув, хозяина послушался, хотя по-прежнему настороженно прядал ушами.

– Не бойся… – Владимир не договорил. Из высокой травы вылетело нечто огромное, стремительное и беспощадное…

Лютый зверь прыгнул прямо на Владимира. Княжич не был к этому готов, но жеребец именно того и ждал. Уже падая на землю, он успел ударить барса могучим копытом по голове.

Удар не остановил броска хищника, а лишь оглушил его, и барс на какое-то мгновение промедлил ударить лапой по человеку. Это мгновение позволило Владимиру загородиться щитом и выхватить из-за голенища остро отточенный нож. Щит коекак удержал удар мощного зверя, накрыв Владимира с головой. Барс продолжал бить по щиту лапами, стремясь добраться до человека, но княжич упорно держал щит перед собой, а сам изо всех сил наносил ножом удар за ударом в брюхо барса. Но брюхо лютого зверя было прикрыто надежной броней мощных мышц, и нож княжича ничего не мог с этим поделать.

Так продолжалось в общем-то недолго, хотя Владимиру казалось, что время остановилось. Барс продолжал бить лапами по щиту, левая рука Владимира постепенно немела. И неизвестно, сколько времени он смог бы удерживать эти удары хищника, если бы… не конь.

Придя в себя после падения, упрямый жеребец попытался снова вступить в бой, и барс невольно рванулся к новому противнику. В это мгновение княжич что было силы полоснул его ножом по ничем не прикрытому мягкому горлу. Барс сверкнул клыками, рыкнул, хлынула кровь и… все было кончено.

Владимир лежал под поверженным врагом, ему не хватало воздуха, привычная кольчуга казалась тугим арканом, сдавившим грудь. Сил больше не было. Что-то яркое замелькало вдруг перед глазами, и Владимир ясно представил себе сестер, окруженных звонкими подружками-хохотушками. Вот кому надо бы рассказать, как он в одиночку одолел лютого зверя. И он непременно расскажет им… Расскажет…

Жеребец тронул его копытом, недовольно фыркнул.

– Что? – с трудом выдохнул Владимир. – Вставать пора?.. Сейчас. Сейчас…

Глубоко вздохнул, собрал все свои силы, с натугой, невероятным усилием выпрямил прижатую барсом левую руку, и лютый зверь скатился на окровавленную траву.

Владимир встал, с трудом взобрался в седло. Колени его дрожали, и сердце никак не хотело успокоиться. Сказал коню:

– Поехали…

И все понимающий конь осторожно, шагом, тронулся в обратный путь.

Княжич ни словом не обмолвился отцу о своей небывалой победе, не без оснований полагая, что суровый великий князь навсегда запретит ему выезжать в степь одному.

– В крайнем случае, – скажет, – со Свиридом. Он к тебе с малолетства приставлен.

Вот уж с кем с кем, а со Свиридом ехать на охоту Владимиру совсем не хотелось. Свирид был напрочь лишен охотничьей страсти и всему на свете предпочитал чтение в удобном кресле с вазой, полной сластей, фруктов, орехов и миндаля.

Вернувшись после схватки с барсом в княжеский дворец, Владимир сразу же прошел на женскую половину. Хотелось скорее повидать сестер и их подружек. Недаром ведь увиделись они ему как знамение, когда, выбившись из сил, опустошенный трудной победой, он лежал под навалившимся на него умерщвленным зверем. Но свернул к матери.

Великая княгиня читала.

– Матушка моя, – тихо сказал Владимир.

Анна тотчас отложила книгу. Внимательно посмотрела на сына, молча указала на ковровый пуфик.

Мономах сел.

– Рассказывай.

– Я барса убил.

– Стрелой, что ли?

– Нет. Он на меня бросился, но конь помог. Мы вдвоем бились.

– В крови весь. Ранен?

– Нет. То его кровь.

Рассказывать о поединке ему было немыслимо трудно. Но матушка все же вытащила из него кое-что. Поняла, как запеклась и спряталась душа его и как юной, легко ранимой душе этой тяжко сейчас от запекшегося страха. Поцеловала в лоб, улыбнулась.

– Все позади, сын. Барсов будет много в твоей жизни, но ты уже научился их убивать. – Она замолчала. Задумалась. – Вот…

– Что, матушка?

– Теперь спасать пора учиться, сын.

– Кого спасать, матушка?

Великая княгиня помолчала опять, размышляя, не рано ли перелагать на неокрепшие юные плечи тяжкий гнет великокняжеских интриг. Наконец решилась:

– В спорах и суете за власть Киевскую твой батюшка вынужден был дать слово, что посадит твоего двоюродного деда, князя Судислава, в поруб. И посадил, и это было очень несправедливо, сын. Твой отец и рад бы князя отпустить, да слово дано княжеское. Вот если бы ты друзей нашел…

– Найду, матушка.

– …от клятвы этой свободных, а значит, неслуживых. И освободил бы князя Судислава. Справедливость всегда должна торжествовать.

– Я спасу деда Судислава.

– Благословляю, сын. – И она поцеловала его в лоб. – Ступай к девочкам, но о барсе им не рассказывай. Пощади душу свою.

– Да, матушка.

Сестры и их подружки очень Владимиру обрадовались, застрекотали, засмеялись, затормошили его…

А он молчал и блаженствовал, чувствуя, как оттаивает душа.

Так он никому больше об этой борьбе-битве и не сказал.

5

На третий день Владимир снова выехал на охоту. Не потому, что так уж стосковался по ней, а чтобы проверить себя. Проверить: остался в его душе хотя бы клочок страха после встречи с барсом или нет уж там никакого страха, а есть только не очень-то веселое торжество? И, вероятно поэтому, никому не сказал и опять выехал в степь один, без Свирида. Отец был занят важными переговорами и никак ему воспрепятствовать не мог.

Владимир Мономах ехал неторопливо, полной грудью вдыхая густо настоянный на тысячах трав степной воздух. Было раннее утро, равнина и сам воздух еще не прогрелись, запахи еще не очерствели и щедро одаривали степь полным набором тончайших ароматов бескрайнего простора.

Княжич приглядывался к дичи, которой в Дикой Степи было великое множество. Торпаны, олени и косули, лани, сони и дрофы вышли подкормиться утренней сладкой травой, а хищники еще пребывали в заманчивой утренней дреме. Хорошо выезженный жеребец чутко слушался шенкелей, почему княжич и бросил поводья, освободив обе руки, чтобы сподручнее было стрелять из лука, если появится достойная цель. Впрочем, о цели он сейчас почти не думал. Он любовался огромной степью, с наслаждением вдыхая ее ароматы…

Вдруг жеребец шарахнулся в сторону, да так резко, что княжичу пришлось уцепиться за переднюю луку богато изукрашенного седла.

– Ты что?..

Глянул вперед и оторопел.

Справа от него человек стоит. Невеликого роста: трава ему чуть выше подпояски бедной оборванной одежки.

– Ты кто такой? – Владимир спросил. Растерянно как-то спросил. Не по-княжески. От неожиданности, что ли.

Парнишка упал на колени: из травы торчала одна его голова.

– Великий боярин, не вели казнить, вели слово вымолвить!..

Странно все это было.

И сам сказал странно:

– Вымолви.

– От отца бежал, великий боярин, – парнишка горестно вздохнул и опустил голову. – Он зазнобу мою единственную хотел половцам продать. Палкой меня ударил, только я палку ту вырвал и сам ударил его. По обычаю мне смерть грозила, и я бежал. Не вели казнить, вели миловать.

– Милую, – усмехнулся Владимир. – Бежал, а зазнобу оставил?

– Я к братьям ее бросился, привел их, а зазнобу свистом вызвал и им передал.

– Как же ты в степи кормился?

– Лук сделал да стрелы. Без промаха научился бить. Голод – не тетка.

– А от зверей как спасся?

– А со мною друг верный, беглый закуп, – заулыбался парнишка. – Бросился было на нас лютый зверь, так Ратибор руками его порвал. И мы его с голодухи съели.

– Ну?.. – усомнился княжич. – Каков же он сам, друг твой?

– Так вот он, – сказал парнишка. – Покажись великому боярину, Ратибор.

С шумом великим раздалась трава, и перед княжичем Владимиром возник детина никак не меньше двух сажен с добрым гаком.

– Вот это да… – озадаченно протянул Владимир. – Тут не вам, тут мне чуру просить надобно.

– Мы тебе роту на верность принесем, – успокоил паренек. – Принесем, Ратибор?

– Принесем, Добрынька, – пророкотал детина. – На всю жизнь, как славяне приносят…

«Вот!.. – вдруг мелькнуло в голове Владимира. – Вот и помощь мне в правом деле…»

– Так для роты оружие к ногам положить требуется, – усмехнулся княжич. – А вы что положите?

– Головы свои положим!..

Хором крикнули.

– Нет, так роту не приносят. Вы сначала оружие заслужите.

– Как это? – рокотнул громоподобным басом Ратибор.

– Коль поможете деда моего двоюродного, князя Судислава, из поруба вытащить, полным оружием награжу. И брони дам, и меч, и шлем, и кольчугу, и нож засапожный. Вот тогда оружие к ногам, и роту – мне. Как полагается по правилам.

– Веди, великий боярин! – вразнобой гаркнули новые помощники. Но разнобой их был дружным.

– Тогда – к Киеву. За мной.

Поскакал к воротам не оглядываясь. Знал, что Добрынька бежит рядом, ухватившись за стремя, а позади, гулко топая, поспешает Ратибор.

– Князь Судислав мешал в усобицах княжеских, – объяснял Владимир по дороге. – Он всегда за справедливость и правду горой стоял. Вот бояре его в поруб и сунули, и великий князь Всеволод, отец мой, крест целовал, что не выпустит его. А я креста не целовал, на мне греха нет и не будет. И деда я освобожу.

– Это при свете-то солнечном? – недоверчиво спросил Добрынька.

– В стольном Киеве ночи дождемся, я охрану уговорю. Когда они отвернутся – за мной. Только поначалу свяжу вас для вида.

– Это зачем же? – насторожился Добрынька. – Не-ет, не надо нас связывать.

– Чтобы стражники у ворот не пострадали. Скажут своему воеводе, что я пленных в Киев провел на боярский суд.

– Вяжи, – буркнул Ратибор.

Княжич осторожно снял с передней луки седла аркан, ловко крутанул над головой, и петля легла на плечи богатыря.

– Возьмешь Добрыньку за шиворот и поведешь перед собой…

– Я не…

Ратибор молча схватил Добрыньку за шиворот и даже встряхнул его.

– Куда велишь, великий боярин?

– Держи пока. Мне надо сначала с охранниками потолковать.

Охранники оказались знакомыми. Так как княжич уже не раз выезжал на охоту, к его выездам привыкли. Владимир что-то сказал им, охранники засмеялись и отвернулись.

Владимир махнул рукой:

– Быстро!

Так втроем они проскользнули в город, свернули в глухой переулок и спрятались за полуразрушенными старыми сараями.

– Ждать здесь.

– Боязно, – вздохнул Добрынька.

– И ни звука…

Примолкли…

Вскоре пастух громко защелкал кнутом, подгоняя коров, которые паслись на выгонах за городскими стенами. Послышался дробный перестук копыт, мычание стада.

– А если коровы в эти сараи пойдут? – спросил Добрынька.

– Они по избам разойдутся, – тихо сказал Владимир. – Приучены.

Коровы и впрямь поспешили по домам, пастух тоже ушел, и все замерло.

– Сидеть здесь будем до сумерек.

– Так это ж… – начал было Добрынька.

– И не разговаривать.

Не разговаривать Добрыньке было трудно. Однако рта он больше не раскрывал – только вздыхал от души. А Ратибор стойко помалкивал.

Сумерки опустились быстро, и Владимир вздохнул с облегчением. В такое время киевляне из домов не выходили, на улицах лишь изредка появлялась ночная стража.

– Пора, – сказал княжич. – Если повстречаемся со стражей, молчите. Я с ними разговаривать буду.

– Как повелишь, великий боярин.

– За мной. И без шума.

Темнело. На улицах никого не было, да и сами стражи куда-то подевались. Притих стольный град Киев.

– Долго еще нам с боязнью идти? – спросил нетерпеливый Добрынька.

– Поруб в переулке за Десятинной церковью. Недалеко осталось.

Вот и Десятинная церковь, заложенная еще великой княгиней Ольгой и достроенная великим князем Владимиром. Свернули в переулок и остановились перед срубом без окон.

– Неужто и вовсе не кормят узника? – ужаснулся Добрынька.

– Кормят, – вздохнул Владимир. – Два раза в день кормят. Утром и вечером. На срубе крыши нет, через верх забрасывают.

– И князя Судислава тоже через верх забросили? – спросил Ратибор.

– Князя ввели через дверь, а потом ее дубовыми досками заделали. Сумеешь проломить, Ратибор? Очень на тебя рассчитываю.

– Проломлю. – Ратибор кивнул.

– А если охрана на шум прибежит? – насторожился Добрынька. – Ратибор без шума ничего делать не умеет. Так что…

– Поруб никто не охраняет, но ты все же присмотри.

– Присмотрю.

И Добрынька, вздохнув, нехотя отошел на порученный пост.

– Ломай, Ратибор.

Богатырь отступил от двери шага на три, а потом с разбега ударил ее плечом. Дверь треснула пополам, и Ратибор тут же выломал остатки.

– Что еще делать повелишь?

Владимир молча отстранил его, громко крикнул в сумрак:

– Ты свободен, князь Судислав!

В разломанном дверном проеме появилась фигура высокого худого старца.

– Здрав буди, князь Судислав!

И Добрынька с Ратибором подхватили:

– Здрав буди!..

Княжич снял с себя меч с перевязью, поцеловал лезвие и протянул старцу:

– Прими мой дар, князь Судислав. – Владимир помог старику надеть перевязь меча через плечо. – Где спрятаться думаешь?

– У супруги своей, которая давно уж вдовушкой себя считает.

– Да, князь, – вздохнул Владимир.

– За кого мне Господа молить?

– За Мономаха, князь.

– Ты будешь самым знаменитым князем на Руси, Владимир Мономах, – громким ясным голосом возвестил старец. – Слава великому князю!

– Слава! Слава! Слава! – поддержали славословие Ратибор и Добрынька.

Князь Судислав уже скрылся в густых сумерках, а Владимир все еще глядел ему вслед. Потом вздохнул почему-то невесело и сказал:

– Пошли оружие добывать.

– Грабить, что ли? – растерянно спросил Добрынька. – Так оружного не ограбишь…

– Мы грабить не будем, – усмехнулся Мономах. – Мы попросим, может, дадут.

Они подошли к противоположному от парадного входу в Большой великокняжеский дворец. Княжич подозвал какого-то гридня.

– Мне принесешь меч, а моим друзьям – полное дружинное снаряжение.

– Я с ним пойду, – пророкотал Ратибор. – Я к мечу не приучен, мне дубина нужна. Да и никакая кольчуга на меня не налезет.

– Это уж верно, – усмехнулся Добрынька. – Я тоже кольчугу примерить хочу.

Они ушли. Гридин проводил их и вернулся, неся меч Владимиру Мономаху.

– Примерь по деснице, княже, – сказал он, протянув оружие.

Владимир прикинул по руке меч.

– Подходит.

А сам подумал, что желание матушки он сегодня исполнил. И на душе стало тепло.