Разного рода «фиги в карманах» и тонкие намеки на то, что мы, дескать, живем в несвободном и гнилом обществе (как писал Валентин Гафт о Высоцком, «он пел о нашей жизни скотской»), власть особо не волновали.

Затея же с тем, чтобы посадить Высоцкого на иглу, задумай чекисты это сделать, сама по себе была бы крайне рискованной и грозила непредсказуемыми последствиями. Что бы случилось, например, если бы Высоцкий попался с наркотиками? Добро бы произошло это в СССР. Здесь КГБ при желании легко мог замять дело в обмен на какие-то услуги со стороны артиста. Хотя какие услуги от него, по большому счету, могли потребовать? На роль сексота он явно не годился, а верноподданническая песня про героев-чекистов в его устах неизбежно воспринималась бы как злая пародия. А если бы с наркотиками Высоцкий залетел где-нибудь во Франции? Как бы тогда пришлось реагировать советской стороне? Ведь он все-таки был артистом, официально признанным в СССР. Вытаскивать ли его любой ценой или, напротив, дать ему очутиться во французской тюрьме? Ни одно из этих решений не было очевидным, имело свои плюсы и минусы и наверняка принесло бы властям лишь дополнительные хлопоты.

К тому же на наркоманию в СССР тогда вообще обращали мало внимания. Считалось, что это – удел прогнившего западного мира, а в стране победившего социализма ее просто не может быть. Поэтому вряд ли кто-нибудь в КГБ или МВД решил бы избавиться от Высоцкого с помощью такого экзотического способа, как наркотики.

Главное же, сотрудники правоохранительных органов в своем большинстве любили Высоцкого и мечтали получить автограф кумира. Наверняка подобные настроения были и среди чекистов среднего звена. Можно не сомневаться, что, узнай они, что кто-то из начальства собирается подсадить барда на наркотики, сделали бы все, чтобы эту провокацию сорвать, придав ее огласке. Писатель Валерий Попов вспоминал, как в середине 60-х годов в Ленинграде «шел мимо грозного Большого дома и услышал из раскрытого окна родной хриплый бас – запись Высоцкого. И там наши люди! Только вот со службой им не повезло… или, наоборот, повезло?»

Естественно, любовь чекистов к Высоцкому преувеличивать не стоит. Если бы поступил приказ Высоцкого арестовать, 99 из 100 бойцов невидимого фронта выполнили бы его без каких-либо колебаний и угрызений совести. Но без прямого приказа начальства никто из них гадить Высоцкому ни по-мелкому, ни по-крупному не собирался. И если бы кто-то готовил против Высоцкого серьезную провокацию, наверняка произошла бы утечка через сочувствовавших Высоцкому чекистов, которых было гораздо больше, чем несочувствовавших. Оксана Афанасьева (Ярмольник) признается: «Со временем я поняла, что было немало людей, которые хотели, чтобы Володи не было в стране. Даже при всей любви к Володе Брежнева и особенно его дочери Галины это все равно был «совок», который его боялся, считал опасным. Кагэбэшники, которые слушали его песни, говорили: «Мы вас обожаем», – но при этом могли сказать: «Вы что тут? Вы у нас смотрите». И пальчиком грозили. А с другой стороны, на этом же уровне было еще больше тех, кто противодействовал первым. И это негласное противоборство давало ему возможность жить и работать в стране».

Да что чекисты, начальство само очень любило песни Высоцкого. Однажды ему даже поступило предложение попеть в узком кругу для секретарей ЦК, которое Высоцкий с возмущением отверг, так как холуем быть не собирался.

Более того, вполне можно допустить, что фигура Высоцкого и его творчество по большому счету коммунистическую власть устраивали. Он пел о нашей жизни правду, но при этом не звал на баррикады. У его поклонников складывалось впечатление, что вполне можно жить той обычной жизнью, без навязчивой идеологии и лозунгов, и находить в этой жизни что-то поэтическое, пусть даже и рядом и вместе с тем, что достойно осмеяния. Можно сказать, что для миллионов поклонников Высоцкого его творчество создавало некий модус вивенди с советской властью, стало неким рефагнумом, в котором можно было спрятаться от навязчивой советской идеологии, от обязательных собраний и песен советских композиторов и поэтов. Помните, как у Владимира Сорокина в рассказе «Открытие сезона» два охотника-людоеда используют запись песни Высоцкого «Лукоморья больше нет» в качестве манка, чтобы направить заблудившегося путника под выстрелы своих ружей. Песни Высоцкого были неким манком для советской интеллигенции, создавали ощущение свободы и собственной смелости, тогда как в действительности находились в пределах негласно разрешенного властью фрондерства.

И нет никаких данных, что вплоть до смерти Высоцкого в КГБ или МВД знали о том, что он – наркоман. Хотя участковый, ведший доследственную проверку по факту смерти Высоцкого, и вспоминал, что о наркозависимости барда к тому времени был наслышан. Если о том, что Высоцкий сильно пьет, было известно всей театральной и околотеатральной Москве, то о наркомании даже многие близкие друзья узнали только после гибели поэта и артиста или, в лучшем случае, лишь в самые последние месяцы жизни, когда скрыть наркозависимость было уже очень трудно.

Возвращаясь к обстоятельствам приобщения Высоцкого к наркотикам, следует отметить, что по сути все три приведенных выше свидетельства принципиально не противоречат друг другу. Марина Влади действительно могла задним числом понять, что весной 1977 года в Венгрию, где они вместе снимались в фильме Марты Мессарош «Их двое», Володя приехал под наркотическим кайфом. Но сел на иглу он явно не в Венгрии, а за несколько месяцев до этого в Москве. И посоветовать обратиться к морфию Высоцкому в равной мере могли и знакомая женщина-врач, и друг-актер. Не исключено, что в реальной жизни были оба советчика, сначала друг-актер, потом женщина-врач (или наоборот). Но, так или иначе, можно констатировать, что где-то на рубеже 1976–1977 годов Высоцкий подсел на морфий и содержащие его препараты, а впоследствии и на более тяжелые наркотики. Делал он это прежде всего для того, чтобы избавиться от алкогольной зависимости, найти действенную замену спиртному. И в течение нескольких месяцев это средство казалось эффективным – пить он действительно бросил. А потом разразилась катастрофа. Выяснилось, что и алкоголизм никуда не делся, и без наркотиков бард жить уже не мог. Врач Института Склифосовского Леонид Сульповар, лечивший Высоцкого, свидетельствовал: «…Когда мы выводили Володю из тяжелых состояний (запоя. – Б. С.), то знали, что можно, а что нельзя. Ведь в этом процессе используются вещества наркотического ряда. Володя попадал в разные места, и где-то, скорее всего, передозировали. Тогда «выход» проще. Думаю, что вкус наркотика он ощутил на фоне «выхода из пике». Где и когда – я не знаю». Сам Сульповар понял, что Высоцкий – наркоман, только в 1979 году.

Есть предположения, что Высоцкий сел на иглу значительно раньше, чем в конце 1976 года. Бывший администратор Театра на Таганке Валерий Янклович, в последние годы выступавший в роли фактического импресарио Высоцкого, вспоминал: «Володя сам говорил мне, что вначале укол наркотика – это был выход из запоя. Это еще не болезнь. А наркотики всерьез у него начались в конце 1975 года. Я в этом уверен… Я много говорил с Володей на эту тему. Он мне сказал: «Вот ты не был на Западе, а там все творческие люди это делают. Это ведь стимулирует творчество. Я же не злоупотребляю, а только для поддержания формы… И мне это помогает». О конце 1975 года как о времени начала наркомании Высоцкого говорил и врач-реаниматолог Анатолий Федотов: «Когда мы познакомились с Володей в самом конце 1975 года, он уже хорошо знал, что и как… Есть ряд препаратов, которые способны восстанавливать работоспособность нервной клетки… Можно снять чувство похмелья. Привыкание развивается очень быстро, организм истощается – это очень коварное лекарство. Долго на него надеяться нельзя».

Вторая жена Высоцкого актриса Людмила Абрамова вспоминала: «1976 год. Нина Максимовна у меня на старой квартире, я спрашиваю ее:

– Ну, как Володя?

– Ничего, хорошо…

– Не пьет?

– Нет, не пьет… Ему теперь и не нужно, он сам научился делать уколы…

– Какие уколы!?

– Амфетамины. Марина привозит их из Франции».

Тут надо заметить, что амфетамины – это мощные стимуляторы на основе эфедрина, которые используют спортсмены в качестве допинга. Однако к наркотикам сам амфетамин, лекарственное средство, стимулятор центральной нервной системы, аналог гормонов адреналина и норадреналина, все-таки не причисляют. Вероятно, это была начальная стадия попыток Высоцкого победить алкоголизм с помощью разного рода стимуляторов. По всей видимости, когда говорят, что Высоцкий начал употреблять наркотики уже в конце 1975 – начале 1976 года, имеют в виду как раз стимуляторы такого рода. А применительно к концу 1976 – началу 1977 года можно говорить уже о возникновении настоящей наркозависимости.

Оксана Афанасьева, правда, высказала мнение, что мать Высоцкого «до конца ничего не понимала в Володиной болезни. По-моему, она считала, что это витамины. Просто наркотики были для нее страшным словом». Но, скорее всего, последняя возлюбленная Высоцкого просто перепутала витамины с созвучными амфетаминами. По мнению Оксаны, высказанному в беседе с журналистом Валерием Перевозчиковым: «…к этому времени у него был уже совершенно другой  – очень высокий – социальный статус. Он мог войти в любой кабинет… И Володя уже не хотел и не мог пить… А наркотики вначале позволяли внешне нормально жить и работать. Я знаю, что вначале он делал укол только после «Гамлета», чтобы восстановить силы».

Вскоре после отъезда из Венгрии Высоцкий чуть не погиб. Его друг Валерий Золотухин записал в дневнике 2 апреля 1977 года: «Мои домашние неурядицы и диалоги даже затмили шок: я доигрывал сегодня спектакль за Высоцкого. Этого еще не было в театре, у нас». В этот день Золотухину пришлось в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир» доигрывать за Выоцкого роль Керенского. Ко второму акту Владимир Семенович, как говорится, лыка не вязал. Вернувшись из Венгрии, он наконец-то после долгого перерыва впал в запой. Вот как происшедшее описывает журналист Федор Раззаков: «2 апреля вечером в Театре на Таганке давали «10 дней, которые потрясли мир». Народу в зале собралось, как и обычно, под завязку. А тут на грех опять «перебрал лишку» исполнитель роли Керенского Высоцкий. Он явился на спектакль, с трудом ворочая языком, но заверил Любимова, что сумеет отыграть так, что зрители ничего не заметят. Главреж ему поверил, поскольку такие примеры в прошлом действительно были. Но в этот раз хитрость не удалась.