Аудитория В 3

В аудиторию В 3, где был назначен мозговой штурм, можно было попасть единственным способом – пешком по тропе длиной шесть километров, набирающей 800 метров высоты вдоль хребта. Тропа петляла по ароматному лиственничному лесу, время от времени с нее открывался вид на долину с Институтом астрофизики, физическим факультетом, университетским кампусом, озером и россыпью домиков по дну и склонам долины. Путь наверх, если не особо спешить и наслаждаться видами, подкармливаясь ягодами, занимал около двух часов, назад – час.

Сама аудитория представляла собой приличных размеров лиственничный сруб на каменном цоколе, сложенном на скальном выступе отрога. В принципе, там было все: водопровод, питающийся от ручья в распадке, электричество от солнечных батарей и пары бензиновых генераторов. Даже парна́я с небольшим открытым бассейном. Но самым впечатляющим в сооружении был способ его возведения. Не было использовано ни одного механизма крупней мотопилы и циркулярки. Не было доставлено ни одного килограмма груза с помощью какого бы то ни было транспортного средства, кроме пешего человека. Все, включая кровлю, цемент, стеклопакеты, – на горбу профессоров, постдоков и аспирантов. Алекс Селин всю оставшуюся жизнь гордился тем, что в одиночку втащил туда десятикиловаттный генератор, весящий 60 кило. Как оказалось, ничего страшного: хороший станок на спину, ногу ставить всей ступней и не гнуть в колене, сильней опираться на палки, двигаться медленно и равномерно. А когда снимешь груз, сделаешь два шага, то кажется, что сейчас оторвешься от земли и взлетишь.

Откуда этот иррациональный энтузиазм серьезных людей? Зачем им потребовалась добровольная каторга по возведению бессмысленного сооружения в бессмысленном месте? Чтобы понять, что двигало учеными мужами, надо объяснить, что такое Монгольский научный парк и как жил-поживал цивилизованный мир середины XXII века.

Все крупные научные парки той поры (а их было еще три – Канадский, Аргентинский и Южно-Африканский), если называть вещи своими именами, были резервациями для шибко умных. В то время у более-менее благополучной части населения Земли была очень популярна идея гомеостаза цивилизации, то есть стабильного устойчивого существования без быстрого прогресса и экономического роста, но и без связанных с ними проблем и кризисов. Своего рода цивилизованный застой – добровольное самоограничение ответственного просвещенного мирового сообщества. Идея выглядела очень логичной и привлекательной в стратегическом плане: медленное развитие без катаклизмов и срывов лучше, чем развитие десятикратными темпами с глобальными проблемами, кризисами и риском самоистребления. Тише едешь – дальше будешь.

В теории все выглядело замечательно. Однако, во-первых, появилась проблема с добровольностью самоограничения. Пришлось прибегать к все более радикальным методам внушения. Во-вторых, не складывалось с просвещенностью застоя. Излишне просвещенные требуют движения, им не сидится, они не понимают, как можно не сделать чего-то нового интересного, если оно возможно. Пришлось сдерживать. Затормозить развитие – значит, притормозить умственную активность. Создали комиссию для контроля глобальных телеканалов: побольше позитива, поменьше всякой аналитики и смущающей информации. Провели реформы в сфере образования – сократили математику, естественнонаучные предметы и литературу, ввели новые учебники истории. В большинстве стран прошли оптимизационные реформы национальных академий наук. Заодно прикрыли несколько космических проектов и заморозили строительство крупнейших исследовательских установок.

Результаты стали заметны лет через десять. Все вроде получилось: неугомонная образованная молодежь приутихла, общество стало проще и спокойней, жизнь – размеренней. Однако стали появляться тревожные признаки. Стала ветшать инфраструктура цивилизации – вроде все чинится и обновляется, но накапливаются мелкие дефекты из-за неспособности персонала к самостоятельному мышлению: не все вмещается в инструкции. Но самое тревожное – подняли голову религиозные фанатики и пламенные вожди. Они всегда поднимают голову, когда благополучное человечество уходит с головой в свое тихое теплое благополучие.

Глобализованный стабилизированный мир, почувствовав угрозу, осознал, что надо держать порох сухим – без настоящей науки, без новых технологий, без первоклассного образования можно плохо кончить. Однако жареный петух еще только маячил на горизонте, и решение оказалось компромиссным: надо срочно восстановить науку и качественное образование, но пусть они существуют где-то отдельно.

Так появились интернациональные научные резервации. Они неплохо финансировались международными фондами, туда стекалась одаренная молодежь всех стран, туда переезжали ученые. И еще со всего мира в научные парки стягивалась некая невидимая субстанция, попробуем описать ее с помощью следующей метафоры.

Мы можем сказать про кого-нибудь: «человек с божьей искрой» – все понимают, что это значит, хотя выразить то же самое другими словами трудно. Это не совсем талант. Это не совсем одухотворенность. И уж совсем не пассионарность. И уж вовсе не религиозность. Но все равно, «божья искра» – ясно и в точку. Так вот, это понятие применимо не только к отдельным людям, но и к самым разным человеческим сообществам. Носителем божьей искры может быть учебное заведение, научный институт, клуб, даже город. Персональный состав сообщества в данном случае не играет решающей роли, дело в атмосфере – искрит или нет. Если искрит, то в сообществе происходят яркие проявления разумной жизни, со стороны кажущиеся избыточными и нерациональными. Строительство аудитории В 3 – из их числа.

Ее создатели вряд ли задумывались над тем, как называется их деятельность, – просто работали с радостью и азартом. Валили деревья, таскали бревна, шкурили, подгоняли друг к другу, рубили замки, накатывали тяжелый гулкий сруб с помощью веревок и лаг. Высоко над долиной в прохладном горном воздухе под чистым солнечным светом среди хребтов, где лиственничный лес сменяется альпийскими лугами. Работали тяжело и дружно, ощущая прилив силы и способность своротить горы по возвращении вниз в свои лаборатории. Возьмем на себя смелость определить подобное поведение человека как спортивное созидание.

Ничто не вечно, и когда-нибудь божья искра покинет Монгольский парк. Аудитория В 3 перестанет использоваться по назначению и обветшает. А может быть превратится в дорогой ресторан для туристов, к которому протянут канатную дорогу, – в зависимости от судьбы территории. Давным-давно почти за два века до описываемых событий автор с грустью наблюдал, как постепенно угасает божья искра в подмосковных научных городках, как меняются типичные лица случайных прохожих. Как скучнеют научные семинары. Как уходят в Лету знаменитые Дни физика. Как коллективные встречи Нового года с искрометными капустниками превращаются в корпоративы с нанятыми массовиками-затейниками, цыганами и попсой. А потом и вовсе исчезают. Конечно, когда-нибудь божья искра вернется в эти края. Но не раньше, чем страна станет совсем другой.

А в те дни, о которых идет речь в нашем повествовании, Монгольский парк был на подъеме. Поэтому погожим августовским утром по тропе к аудитории В 3 на мозговой штурм вышли человек тридцать с небольшими рюкзаками – кто нес топливо для генераторов, кто еду, кто выпивку, отнюдь не лишнюю после тяжелого штурма. Основными вопросами повестки были энергетическая установка и маршевые двигатели для проекта «47 Librae».

Штурм

Алекс Селин взял на себя роль модератора, сразу же круто натянув вожжи:

– Начнем с энергетической установки. Предлагаю сразу забыть про управляемый термояд. Мы здесь все-таки не фантастикой занимаемся, а реальным проектом. Предлагаю также забыть про генератор на радиоактивном распаде – у него слишком маленький энергетический выход. Только урановый реактор. И даже с ним скорость 3000 километров в секунду будет рекордом, если вес топлива составляет половину.

– А как перегрузку ТВЭлов делать на протяжении тысяч лет?

– Там не то что перегрузки ТВЭлов, там вообще движущихся частей не должно быть!

– А как насчет генераторов?

– Парогенератор? Турбины?

– Не смешите!

– Ты в каком веке живешь?! Ты хоть что-нибудь про термоэлектрические преобразователи слышал?

– А что же их не используют на промышленных атомных станциях? КПД низкий, небось?

– КПД не очень, процентов двадцать пять. Видимо, удельный выход с единицы площади мал, и цена высокая…

– Стоп, стоп! – вмешался Алекс. – Цена нас не волнует совершенно. Проект в любом случае будет стоить таких денег, что любые элементы можно делать из платины, на стоимость это почти не повлияет. КПД хорошо бы повыше. Но выбора нет. Там еще срок службы будет проблемой – сейчас он десятки лет, нужны тысячи…

– Но это же полный… – начал рыжебородый профессор кафедры физики конденсированных сред Ричард Ваксман по прозвищу Рыжий Ваксман, но прежде, чем продолжить, оглянулся, осмотрел аудиторию и замешкался… – Это же полный… ну это, полная… ну вы понимаете, что, – смущенно пробормотал профессор, и это смущение лишь подчеркнуло такую безнадежность, сквозившую в его словах, что на несколько секунд установилась тишина. – Представляете, что такое увеличить срок службы чего бы то ни было с десяти до многих тысяч лет? В тысячу раз! А как с активной зоной реактора? С двигателем? Да с электроникой в конце концов! Чем мы тут занимаемся? Детский сад! Зачем я сюда тащился два часа, не понимаю…

В этот момент все, предвкушая самое интересное, посмотрели на Роланда Вольфа, размахивающего рукой. – Давай, Роланд, – кивнул модератор.

– Сэр, – это обращение не предвещало ничего хорошего, – если вы не понимаете, зачем сюда тащились, значит, вы просто не удосужились разобраться, о чем идет речь. Иначе со спокойной совестью могли бы остаться дома. Речь не о проекте, который находится на острие современных технологий. Ради такого проекта я бы сюда, как вы выразились, «тащиться» уж точно бы не стал. Речь о проекте, который выходит далеко за пределы современных технологий и который стоит того, чтобы подвинуть эти пределы. Мы поднялись сюда, чтобы набросать концепцию, которая бы укладывалась в законы природы, а не в существующие технологии. Вот вы, коллега, – так Роланд обратился к Ваксману, это звучало уже мягче, чем «сэр», – можете назвать фундаментальную причину, по которой срок жизни термоэлектрических преобразователей не может достигать десяти тысяч лет?

– Фундаментальной причины, пожалуй, нет, но есть множество практических причин. Ну, там, накопление дефектов, диффузия, радиационное распухание… Это не моя область, надо связаться с Бобом Присом из Канадского парка – он объяснит.

– Объяснит, почему невозможно, или как подступиться к делу?

– Это с какой ноги встанет…

– А вы не могли бы в качестве домашнего задания связаться с ним и пригласить его сюда за наш счет? Ну а мы уж поднимем его с правильной ноги.

Далее речь зашла о реакторе. Все дружно вспомнили про жидкое топливо на основе солей урана – достаточно медленно прокачивать его – и не нужно никаких перегрузок. Уже назначили ответственного, дали ему домашнее задание, но тут замахал рукой и закричал «стойте, стойте!» Длинный Хосе. Он был известен своим пристрастием говорить гадости и колкости. Кому угодно и по любому поводу. При этом он никогда никому не делал гадостей, скорее наоборот – приходил на помощь не дожидаясь просьбы, выручал, поддерживал, при этом продолжая брюзжать и ругаться. Такое свойство ставило людей в тупик: как к нему относиться? Когда человек говорит любезности, а делает гадости, куда привычней. В конце концов народ привык – стали шутить: «Что-то ко мне Хосе уже месяц не цеплялся. Видать, мельчаю».

– Дорогие мои, – начал Хосе, – чем вы тут штурмуете – мозгами или задницами? Зачем же жидкость прокачивать? Там же в солевом растворе куча балласта, кроме урана! Давайте, возьмем обыкновенные чисто урановые стержни из двести тридцать пятого, например, десять километров длиной и будем их протягивать сквозь активную зону со скоростью, например, метр в год. И пусть они сзади висят на десять километров – никому они там мешать не будут. А на выходе из активной зоны – испарять, ионизировать и в двигатели – в качестве рабочего вещества. И активную зону можно подстроить – сделать неоднородной по длине: начало оптимизировано под чистый уран‑235, конец – под изрядно отработанный. И еще: нейтроны из начала активной зоны пойдут в конец и там помогут дожечь отработанные стержни. А уж механизм подачи на метр в год можно как-нибудь на десять тысяч лет гарантийного срока соорудить.

– Замучаешься критичность поддерживать на чистом двести тридцать пятом! Чуть уйдет вверх – и рванет – костей не соберешь.

– Хорошо, замучаемся, но сделаем. Подумаешь, проблема! Это ты у нас все мучаешься – второй год слияние нейтронных звезд не можешь рассчитать в трехмерии.

– Простите, – сказал молодой постдок Володя Дрейк. – Зачем все стержни в одну сторону протягивать, а потом бороться с неоднородностью активной зоны? Давайте вперемешку половину протягивать вперед, а другую половину – назад. Будет однородней, и на концах нейтроны от свежих входящих стержней будут дожигать уран в отработанных выходящих.

На лице Хосе отобразилась мука. Ему явно нравилась идея, при этом он не находил, чем поддеть ее молодого автора. В конце концов он заключил:

– Надо же… Бывает… Устами младенца…

– Так, так, – отреагировал Алекс. – А пожалуй, мне эта идея нравится. Действительно нравится. Похоже, с ней у нас высвобождается пара сотен тонн для полезной нагрузки. Так, Хосе, берешься за проработку и отлов адекватного реакторщика?

– Ты, Алекс, сначала послушай: ты ни хрена модерировать не умеешь. Сколько тут времени из-за тебя потеряли на всякую ерунду! Назначил сам себя. – Алекс слушал спокойно и доброжелательно. – Ну ладно, возьмусь, хотя ни черта в этом не смыслю, если честно…