"Он мой ровесник", – сказал Лонгин явно довольный этим простым совпадением, на что Бахрам ответил, что Спаситель никому не ровесник, поскольку Он Сын Божий, а не только человеческий.

– Но ведь Он родился от мужчины и женщины, – неожиданно храбро спросил я, – и получил ответ, который потряс не только меня, у которого ещё борода не росла, но многоопытного сотника Лонгина:

– От женщины, да, от Мариам из Назарета, вы потом увидите ее. Но ее обручник Иосиф не был отцом Иисуса, и никто из живущих на земле не был Его отцом. Он родился у девственницы от Духа Святого, и это было предсказано в Авесте.

Лонгин нервно улыбнулся. – Лучше бы ты не говорил этого, Бахрам. Даже если сама Мариам утверждает так, или так написано в Авесте, все равно в это никто не поверит, так не бывает. Лучше бы вам молчать об этом. – Рем, ты видел вчера то, что назвал чудом. И после этого ты думаешь, что Галилеянин рожден от греха? Лонгин, у тебя было много женщин, очень много. Скажи, хоть раз наслаждаясь с женщиной и желая ребенка, ты не знал, что ребенок будет как все люди, и не воскреснет, и не вознесется на небо?

– Но кто же был Его Отцом? – робко спросил я.

– У всех народов есть предания о том, что отпадшие от Бога духи входили к дочерям человеческим, и некоторые племена считают себя потомками этих духов. В это, что падшие ангелы могут входить к земным женщинам, человеку верится довольно легко. К Марии в Иерусалиме сошёл не падший ангел, а Дух Святой, и в это вы не хотите поверить? В Авесте есть предсказание об этом, и в иудейской Торе тоже есть. Ты говоришь, Лонгин, что даже если это правда, то лучше бы молчать об этом? Вы ещё мало знаете об Иисусе. В Его жизни есть столько загадок, что ещё тысячи лет люди будут споритьо нём и Его Учении. Если молчать с самого начала обо всем, что не вмещается в разум, то лучше вообще ничего не говоритьо нём. ещё живы будут некоторые из двенадцати Апостолов, когда начнут спорить и о них, и не будут верить свидетелям. Я уже убедился в этом недавно, в случайной встрече с Симоном из Гиттона, – даю слово, все ещё услышато нём. И вы все это испытаете, если пойдете с Апостолами одной дорогой.

– Ладно, – сказал Лонгин, – возвращайся на ту дорогу, по которой ваши персидские маги шли в Иерусалим тридцать четыре года назад.

– По той дороге осенью, вскоре после осеннего равноденствия, они прибыли в Иерусалим. Наши маги полагали, что в Иерусалиме уже знают о рождении Спасителя, – Он должен был родиться накануне равноденствия, так показывали их расчеты, но в Иерусалиме никто ничего не знал. Более того, через день или два поисков и расспросов среди иудейских книжников и ессеев выяснилось, что книжники давно запутались в своей Торе и книгах Пророков, и даже астрологи-ессеи ожидали Мессию на сто лет раньше и теперь просто молились о Его приходе и хранили сокровенные книги, которые так и не помогли им понять, когда придёт Мессия. Хуже того, вскоре маги поняли, что были слишком открыты в городе, где ежедневно плелись дворцовые интриги и кругом сновали доносчики жестокого правителя Ирода Великого. В дом, где они остановились, с утра пришли посланцы Ирода и с подобающими церемониями, но настойчиво пригласили их во дворец. Они пошли, и рассказали Ироду то, что могли знать и его астрологи: о бывшем два года назад соединении Юпитера и Сатурна. Ирод принял их великолепно, с уважением и благодушием, но больше о Спасителе маги ему ничего не сказали, – пусть думает, что Ему теперь два года, а не две недели от роду, – так решили они. Тем же вечером, выйдя от Ирода, они нашли на небе свою путеводную звездочку. Она только что взошла над горизонтом точно на юге от Иерусалима. Они пошли за ней со своими пожитками и дарами, ругая себя за вчерашние расспросы. Надо было сразу идти за ней, доверяя в этом деле небу, а не надеясь на землю. Но ведь и маги не могли знать все о чужом далеком народе и городе… Они шли по вечерней дороге теплой осенью за звездой, и были теперь уверены, что она укажет им путь. Через два часа показался за садами небольшой городок. "Вифлеем, город Давидов", – сказал им встречный одинокий прохожий на окраине. Звезда склонялась к горизонту, уже проваливаясь за крышу какого-то сарая или овина.

– И в этом сарае были Младенец и Мария? – с восторгом спросил я.

– Да, Рем, да! Лонгин, ты ещё не веришь в Сына Божьего?

– А ты когда поверил в Него, Бахрам?

– Мне повезло больше, чем вам. Я поверил ещё ребенком в Ктесифоне. Ведь ещё и сейчас живы наши маги, те трое, которые принесли в дар Младенцу золото, ладан и смирну, талисманы защиты духа, души и тела. Мой отец не был с ними, но один из них жил и живет в Ктесифоне, хотя он уже и очень стар. Год назад, как только я стал мобедом, они направили меня сюда, в Иерусалим, чтобы быть рядом со Спасителем. Но мы опять недооценили иудейскую верхушку, силу их Синедриона и фанатичность народа. Я не успел и не смог войти даже в число семидесяти Его учеников, так бурно и грозно разворачивались здесь события. Да и врядли я мог что-то изменить здесь, простой мобед из Ктесифона, и не за этим меня посылали. Спасителю не нужны защитники, Ему нужны свидетели и посланники, – Апостолы, как называют их эллины. Уже после Голгофы я разыскал их и рассказал все, что мне было поручено и что я знал сам.

– Бахрам, – спросил я, – а ты будешь через неделю у Иосифа Аримафейс – кого? Иоханан, по-гречески Иоанн, пригласил меня туда.

– Конечно. Приходи и ты, Лонгин. Постарайся снять римские железа со своей души, и не обижайся на меня. Ты, воин, окунулся в великие тайны жрецов всего мира, и теперь ты понял, почему не всем дано знать даже малую часть этих тайн. Представь, я рассказал бы все это, что сказал вам сегодня, иудейской толпе, или твоим доблестным каппадокийцам. Что было бы? Иудеи забили бы меня камнями, а твои благородные воины подняли бы меня на копья, если бы придали какое-то значение моей персоне… В этом городе лучше быть разбойником, чем болтливым жрецом. И вот ещё что, Рем и Лонгин. Когда будете общаться с Апостолами, особенно с Петром, Иоанном и его братом Иаковом, больше слушайте, меньше говорите. Что надо, они вам сами в свое время скажут. Они, особено эти трое, уже выше всех жрецов мира, поверьте мне пока на слово. Ничто Лонгин, что они простые рыбаки, вернее были ими. Три с половиной года они каждый день были со Спасителем и мы ещё увидим, какие дары Он завещал им. Не знаю каким промыслом ты, безусый Рем, попал вчера на северный холм Елеона, но поверь мне, если бы не слова Иоанна и записка Близнеца-Фомы, я бы не стал говорить с тобой об Иисусе, что бы ты не рассказывал мне про вчерашнее чудо. Они – Свидетели и Апостолы, а мы – лишь помощники им. Так?

Так. Мы вышли из дома Бахрама молча. Последние его слова не очень-то понравились мне. От них отдавало какой-то жесткой дисциплиной, чуть ли не военной, а в легионеры я идти не собирался. Другое дело Лонгин, – я искоса посмотрел на него, – ему может и по душе такая дисциплина, хотя подчиняться иудейским рыбакам, или хотя бы и великим Апостолам, как назвал их Бахрам, он все равно не будет, – подумал я тогда. Странно все таки: как только я оказывался в поле свидетелей Иешуа, я безоговорочно, с открытым ртом слушал и подчинялся. Почти также и Лонгин, который, правда, шесть часов стоял рядом с Распятым. Ладно, подумал я, разберемся. Главное, что приключений интереснее этого в жизни у меня не было, и присниться не могло. Так молча, думая каждый о своем, дошли мы с Лонгином до нашего дома, где расстались до следующей встречи.

Честно говоря, на подходе к дому мои мысли уже переменились, и я хотел порасспрашивать Лонгина о женщинах, и попросить свести меня с какой-нибудь шлюхой помоложе, – мое мужское начало мучало меня уже не только вечером и по утрам, но и днем, забивая всякие другие мысли и заставляя мысленно раздевать и дико насиловать всех встречных женщин, от 15 до 50 лет. Поэтому, наверное, я сразу поверил Бахраму о непорочном зачатии Мариам, и поэтому же хотел попросить Лонгина свести меня с какой-нибудь девицей, женщиной, или шлюхой, – мне было все равно, лишь бы было. Но, взглянув ещё раз искоса на Лонгина, я решил отложить это дело на день-другой. Столько ждал, ещё потерплю. А может и сам застану наконец соседскую Лигию, дочь Марка Крысобоя, одну… Вот уж мало ей не покажется!

Через день мы пошли к скифу Мосоху, бывшему рабу Иосифа Аримафейского, которого этот ученый богач отпустил не так давно на вольные хлеба. Слугам Иосифа жилось хорошо и у него дома, и не каждый согласился бы уйти на волю в Иерусалиме, но скиф ушёл. Бахрам познакомился с ним ещё в доме Иосифа, и почему-то пригласил меня и Лонгина к нему домой. О скифах мы почти ничего не знали, их почти не было в Иерусалиме.

По дороге Бахрам рассказал, что когда-то, давным-давно, когда ещё и иудеев тут не было, где-то в этих землях была целая колония южных скифов. Тогда они ещё и не назывались скифами, а считали себя внуками Яфета-Ария, который был сыном Ноя и братом Сима, того самого, от которого пошли праотцы иудеев и многих других народов. От Яфета, по преданию, пошли эллины, латины, и мы, галлы, и вот, оказывается ещё и скифы. Потом, но ещё задолго до переселения сюда иудеев, южные скифы смешались здесь с местными племенами, и где и кто теперь их потомки, сказать было врядли возможно. Но Мосох был северным скифом, захваченным в плен в какой-то стычке с южными соседями (для нас и южные их соседи были северными) и проданный затем в рабство в Иудею. В доме Иосифа Мосох не раз видел и слышал Иисуса, и познакомился со многими Его учениками и с Бахрамом.

Мосох оказался русоволосым гигантом лет тридцати пяти, с кудрявой бородой и тонкими чертами лица, с зелеными глазами. Он плохо говорил по арамейски, но хорошо на койне. Жил он с молодой эллинской вдовицей, совсем молодой и очень веселой, под стать Мосоху. Она во время нашего разговора то и дело появлялась в комнате, и дух женской плоти и ее молодой запах каким-то диким резонансом неслышно звучал в разговоре, и раскачивал его как лодку на широкой реке. Если ей удавалось вставить слово, то казалось, что лодка перевернется.

Впрочем, это были мои личные ощущения. Гигант лишь добродушно улыбался на ее слова, Лонгин прятал усмешку в бронзовых складках своего лица, Бахрам был совершенно спокоен, а я… Я почти ничего не запомнил из этого разговора. Из-за нее. Помню, что Мосох добродушно подтвердил легенду о южных скифах, и сказал, что он ещё на родине, до пленения, слышал предание о Южной Оселе. Здесь ему удалось узнать, что скорее всего эта Южная Оселя была где-то в районе теперешней Галилеи, но не более того. Слишком давняя то была история. Но это, между прочим, отчасти объясняло, почему иудеи недолюбливают своих единокровников из Галилеи и считают их дикарями. Бахрам, похоже, придавал всему этому серьезное значение, интересовался названиями южных скифских поселений, сравнивал их с названиями галилейских городков, и потом спросил:

– А что, Мосох, может статься так, что земной корень Иисуса на севере, из той самой Южной Осели?

– Мосох добродушно улыбнулся и видно было, что этот вопрос не очень-то занимает его.

– Корень мужчины в его корне, а корень женщины в мужчине. Корень Спасителя – Корень всех корней, в Нем уже нет теперь ни мужчины, ни женщины, ни иудея, ни еллина, ни римлянина, ни руса (ещё и так он называл свое племя). Ты, Лонгин, не стремись перепрыгнуть свое римское и воинское, ты, Бахрам, жреческое, а ты, Рем, – мальчишеское и галльское. Будьте самими собою. Ты, Лонгин, устал от своей службы и от женщин, а ты, Рем, устал от того, что нет ни службы, ни женщин.

Мосох, похоже, немного устал от разговора, который я описал здесь очень кратко, и позвал свою подругу на звонком и певучем быстром языке. Она вбежала, глянув сначала на меня, потом на Лонгина, потом на Бахрама, потом села гиганту на колени и что-то зашептала ему в ухо. "Да, этому помоложе, – сказал он глядя на меня и рассмеялся. – А то никогда не женится, если начнет со старухи, – так, Елена?"

Здесь не было ни травы аруны, ни захватывающей мудрости Бахрама. Какой-то вольный дух гулял в этих простых комнатах, здесь истина была как будто нагой, без белых жреческих одежд и римской бронзы и блеска. Елена быстро накрыла стол, принесла простую еду, фрукты, вино, много вина. Потом ушла на полчаса, пока мы подкреплялись, и появилась с подругами, одна лучше другой, – это подтвердил потом и Лонгин, поскольку я к тому времени уже захмелел от первой чаши вина и мне всякая молодая женщина показалась бы желанной.

Бахрам и Лонгин недолго ещё сидели с нами. Выпив ещё и попрощавшись с хозяевами и со мной, поскольку Мосох и Елена категорически отказались меня отпустить, да я и сам вовсе не спешил никуда, они ушли, и я даже не помню, увели ли они с собой хорошеньких подруг Елены. За столом рядом со мной, с обоих сторон, сидели ещё две ее подруги, а Мосох с Еленой сидели напротив и время от времени понемногу подливали всем терпкое и крепкое вино…

В ту ночь в одной из комнат дома Мосоха сбылись все мои желания. Домой я пришёл только на следующий день, к обеду. Мать сказала, что стоило мне пойти к дикарю, как я и вести себя стал по дикарски. Оказывается Лонгин вчера по дороге в преторию зашёл к моим родителям и предупредил, что я приду от Мосоха не раньше утра, но я пришёл все же только к обеду. Я подумал, что сказал бы на это Мосох, и решил, что он бы только улыбнулся.