Глава 4

Молодые шли, тихо беседуя между собой. Один догнал и поинтересовался, точно ли я у арабов жил?

– Немного, всего год. Работал, осваивал игру на домре и на гитаре. Много повидал там интересного, многому научился. В Дамаске меня как-то завели в старейшую мечеть. Там арабы молятся Аллаху. Место силы. Стою в ней, чувствую – на голове волосы поднимаются. Нигде такого не было, и нет. Язык, правда, не выучил. Стойте!

Я увидел прилавок шорника. Там было все, что мне нужно. Померяв по себе и домре, взял кожаный ремень по размеру. Постоял, подумал.

– А сапожник тут есть?

– И не один.

Меня подвели к сапожнику.

– Кривые гвозди у тебя есть?

– Найдем.

– Самые маленькие, четыре штуки, – уточнил я.

– Есть.

– Прибей вот этот ремень.

Показал, куда вколачивать. Кривые хороши тем, их крайне трудно вырвать потом. Обувщик усомнился в крепости деки и корпуса. Что же делать? Тогда я ее на гриф прибью, а с другой стороны – приклею.

– Впрочем, – сообщил сапожник, – тут близко стоит столяр. Он с деревом работает, и скажет точно – можно ли колотить, и, если можно, сделает это лучше меня.

Мастер продал кривых гвоздей, и мы пошли в указанную сторону. Краснодеревщика нашли быстро. Объяснили суть дела. Парни кричали и горячились больше меня.

– Давайте сюда вашу домру. – Повертел, подумал. – А что надо делать?

Я подал ремень и гвозди.

– Нужно прикрепить этот конец тут, а вот этот – сюда.

Столяр опять подумал.

– Не пойму, в чем трудность? Вас шестеро здоровых парней, неужели никто ничего делать не умеет? Или молотка нет? Так я вам дам немножно постучать.

Я посмеялся в душе: вырос в частном доме, отец тоже столяр-краснодеревщик. Молоток с топором в руках у меня сидят, как влитые.

– Трудность в том, что инструмент очень редкий и дорогой. Сломаем – не восстановим, – сообщил я ремесленнику.

Столяр с сомнением пробурчал, что, мол, такой-то сделаем. Ну, что же, повеселим новгородского Страдивари. Я прошел за прилавок, сел на хорошо сделанную табуретку, закинул ногу на ногу, пристроил домру поудобнее и начал играть.

– Ну, эта песня немецкая. Мне наши и ближе, и родней.

Спел нашу, народную, исконно русскую: «Вдоль да по речке». В общем, ой, да люли! Плотник сидел обалдевший. Песню про автономное плавание сизого селезня уверенно можно было включать в репертуар. Я перестал петь и проиграл то же самое без моего голоска. Звучала только моя новая прелесть.

– Впечатляет, как домра музыку выдает?

– Да-а…

Столяр бережно взял музыкальный инструмент в руки, повертел. Высказал свое мнение.

– Знатная вещь! Ну, вот это, – берясь за гриф – дуб. Очень крепок. Любые гвозди выдержит. И два, и три. В воде только крепнет. А вот это – произнес он, крутя в руках корпус – ясень. Но сделан как-то хитро…

– Он склеен из очень тонких кусков дерева – вмешался я. – А перед этим его изгибают, как – не знаю. В деку давай колоти, столяр.

Тот пришил ремень на один конец с двух сторон.

– Ладно, а где взять хороший клей?

– А что клеить-то?

Показал кожу и ясень.

– Это казеиновый или рыбий. Мездровый будет слабоват. Рыбий ужасно дорог, да он тебе и без надобности.

– А где взять?

– Их лавка в самом конце этой улицы.

– Мы знаем, – загалдели музыканты.

И, простившись с русским мастером струнных инструментов, пошли дальше. Есть уже ужасно охота. Кстати, пока не забыл. Остановился.

– Ребята, я вам денег должен.

Отсчитал им рубль. Они радостно загалдели.

– Что-то много даешь, договаривались на полтинник.

– Ваш дудочник играл при толпе для спорщика.

– Да мы тоже так можем!

– Это потом рассчитаетесь, между собой. Вы ели давно?

Парни потупились.

– Еще вчера, утром.

– Чего-то давно. Пост что ли такой?

– Денег не дают! Целый день бродим, все ноги уже оббили. А в кошеле – на одну кружку кваса. Если бы не ты, только и идти воровать.

Да, дела веселые…

– Ребята, может вместе походим? Поиграем, попоем?

Буря восторгов и объятий. С трудом вырвался.

– Только одно условие.

Они стихли.

– Меня слушаемся – я старший. Если вы делаете что-то свое, расстаемся, играйте сами.

Более тихо, чем перед этим, молодежь согласилась с моим диктатом.

– Конечно, мастер. У тебя – опыт, знания…

Я опять заговорил.

– Сейчас купим кое-какую мелочь и обедать. Кто может против?

Все были за. Мы прошли через рынок. Ребята не удержались схватили с голодухи по пирожку. Я обошелся без этого, надеясь на скорое посещение харчевни. По ходу купили мне небольшую (как в прошлой жизни!) сумку. Я тут же сложил в нее все, кроме домры. Купили казеиновый клей. Туда же! Выйдя с рынка, увидали кузницу. Зашли. Я показал кузнецу домру. Пощипал струну:

– Такую вот сможешь сделать?

Тот не удивился. Видимо видел и раньше. Вытер руки какой-то грязной тряпкой. Потрогал, почерневшей от кузнечной работы, лапищей струну.

– Такие я уже делал, – сказал он глухим голосом. – Скоморохи забегали недавно – у них такая же лопнула. У меня кусок остался.

– Покажи.

Он прошел за наковальню, погремел там чем-то и вынес кусок проволоки. Пощупал: по длине один в один, но толще моей гораздо.

– Толстовата, – сказал я.

– Молодец, заметил.

– И что делать?

– Сейчас доведем ее до ума.

Подручный ухватил будущую струну клещами и понес к огню.

– Платить сейчас будешь? В долг делать не буду.

– Деньги есть. Думаю, сразу закажу струны три.

– Одну сейчас выдам за полтинник, две завтра, после обеда. С тебя будет еще полтинник.

– Сейчас сделаете все три, рубль отдам сразу.

Подмастерье притащил раскаленную проволоку, они взялись колотить по заготовке. Я от грохота вышел с ребятами на улицу. Один из молодых высказался, что проще отдать кузнецу полрубля, да и пойти.

Молодцы ждали ответа.

С таким подходом я боролся еще в брежневскую пору.

Подрабатывал в «Скорой помощи», там платили побольше, чем в больнице травматологу. Завелась там наглая бабенка в бухгалтерии. Раз недоплатила мне в получку. Я, посчитав все прибавки, добавки и вычеты по расчетному листу, это быстро понял. У медиков заработная плата, особенно в Скорой, рассчитывается посложней, чем в других местах – колеблется количество отработанных часов, отдельно ночные, праздничные, доплаты за стаж, за категорию, колесные, праздничные, больничные. Конечно, новенькие бухгалтерши ошибались. Я посчитал, нашел ошибку и пошел в бухгалтерию. Она все внимательно проверила, посоветовалась с главбухом и заявила, что сумма-то, мелкая!

– Действительно. Для большого завода просто незначительная. Стоит ли огород городить. Отдайте мне ее из вашего кошелька, да я и пойду, – ласково поддержал я эту разумную идею.

Для нее это был удар.

– Из моих?

– Да, из ваших.

– Как вы можете! – сорвалась она на крик.

– Я теряю, вам наплевать, но за свое нужно убить? Так что ли?

В бухгалтерии сидела очередь. Вот, вот они всех обсчитывают! А мне в прошлом месяце, а мне в позапрошлом… Больше на мне бухгалтерских сбоев не было.

Примерно так же я решил поучить и паренька.

– Раз решил, так сам и гони полтину. Ты мне завтра струны, а я тебе деньги верну – сумма то мелкая.

Он заметался.

– У нас на всех меньше осталось, мы пирожки купили…

– У меня тоже лишних нет. Я сейчас отдам полтинник, а завтра струна не подойдет. Деньги кузнец не отдаст, скажет: мы работали, и будет прав. В общем, я остаюсь. Кому не нравится, могут уходить. Навсегда. Притихший было коллектив взревел.

– Мы остаемся! Этого идиота давно уж гнать хотели! Он Ванька всегда был поганка!

Все, как в сказке: Иван всегда дурак. Но не нужны мне в команде ненужные прения… Придется одним пожертвовать. Власть должна базироваться не только на любви и уважении к начальству, но и на некотором страхе. Кроме пряника должен быть и кнут. Повернулся к юноше.

– Уходи!

На мальчишку было жалко глядеть.

– Простите, больше не буду…, – лепетал щедрый юноша. Наверняка тайный богач!

Я оглядел коллектив.

– Желающие могут идти с ним.

Такой расправы над парнем ватага не ожидала. Думали, что поругаюсь, может поору, но так… Они горячо стали просить за юношу.

– Да он все понял, Иван раскаивается…

Я подумал некоторое время и сказал:

– Хорошо.

Ликование охватило музыкантов. Подождал некоторое время, пока улягутся эмоции народа и повел их опять в кузницу. Струны были в самый раз. Я отдал рубль, забрал изделия, и мы весело пошли обедать.

Харчевня была в двух шагах. У корчмы ребята поймали меня, бегущего как молодой олень, за руку.

– Мастер, здесь дорого.

– Меня это не смущает – ответил я.

Из отнятых у Фрола денег почти половина уцелела.

– Так ты иди, кушай, а мы тут погуляем. Потом, если надо будет, отведем, куда скажешь.

Посмеявшись в душе над сказанным и, представив, как говорю, пьяный в дугу, костромской адрес 21 века, а они его ищут до ночи по теперешнему Новгороду, недоумевая, куда же делась улица Советская – советы дают все, кому не лень, а место обитания главных советчиков исчезло, твердо обозначил свою позицию.

– Идем все, плачу только я. Споры неуместны, празднуем покупку домры!

И мы пошли жрать и пить. Сели за стол, подбежал половой. Я терпеть не могу ожидать в кабаке долго.

– Что у вас есть, чтобы дать быстро?

Он перечислил: гусь, утка, куры, налим, осетр, икра соленая и т.д., и т.п.

– Мне осетра, гуся с гречневой кашей, водки, хлеба, морс. Велик ли осетр? – вспомнив, что бывают огромные.

Официант махнул руками шире плеч. Годится.

– Икры, капусты квашеной, сала соленого порезанного. Ребята, а вам чего?

– Ну, нам бы каши… – прошептали на разные голоса. Скромняги вы наши новгородские! – Ладно. А вина, пива?

– Пива.

– Если оголодаем, баранина есть? – опять просолировал я.

– Доходит.

– Ну, тащи.

Половой замялся, потупился.

– У нас дорого…

– Посчитай!

Я начал думать, от чего можно избавиться. Ну, посмотрим, что он там насчитает. Четыре рубля, объявил трактирный служака, который явно живет с чаевых. Сам внимательно смотрит за моей реакцией – убегу или нет. Наш затрапезный вид, видимо, внушал ему подозрения. Я порадовался в душе доступности суммы. Изгнания удалось избежать.

– Тебя как звать-то?

Половой слегка ошалел. Ему на внешний вид можно дать лет тридцать-тридцать пять, видал виды, и на службе, явно, не первый год. И, похоже, впервые кто-то из посетителей поинтересовался его именем.

– Олег – еле слышно.

– А отчество?

Ощущение было, видимо, умопомрачительное. Его аж качнуло, и он ухватился за край стола.

– Акимович.

Я вынул из кошеля рубль.

– Это за еду задаток. А дети у тебя есть?

Трактирный старослужащий был потрясен. Даже хозяин харчевни никогда этим не интересовался.

– Трое: два мальчика и девочка.

– А вот это, Олег, им на подарки.

Я выдал еще полтинник. Он пытался что-то возразить.

– А тебе – после окончания еды. И моего таланта – добавил про себя. Половой поскакал на кухню, как молодой олень. К нам, вначале, он брел, как старый лось. Ну ладно, полно других забот.

– Я, ребята, хочу снять часть дома с другом. Хозяйка пусть тоже живет. Но родственники, многочисленные друзья, брехливая собака – нежелательны. Владетельница лучше пожилая.

Длинный Егор тут же среагировал.

– Я у такой старушки живу. Вчера, когда дрова колол, она попросила найти еще парочку жильцов.

– Надо поглядеть на дом, – заметил я.

– Он замечательный: и просторный, и крепкий. Муж плотник был. В годах тоже, но крепкий. Этой зимой от простуды помер.

– Бабушка-то не жадная?

– Она без мужа обнищала совсем. Мы с ней вчера последнюю краюху хлеба доели. Сегодня голодная сидит. На огороде пока только лук да укроп выросли. Хозяйка говорит, пусть хоть на хлебушек за проживание расщедрятся.

Тут Олег принес гуся.

– Послушай, – решил я, – очень быстро принеси курицу, каравай хлеба. Что еще?

Егорка потупился.

– Так мечтали вчера о пироге с рыбой!

– Есть?

– Найдем для хорошего человека.

– Курицу заверни получше, нам на вынос.

– Постараюсь.

– Неси.

Вопрос о моей платежеспособности больше не стоял. Флейтиста пробило на слезу.

– Отработаю, отслужу. Что хотите…

– До старушки далеко?

– Я махом!

– Не торопись. Мы тут изрядно посидим. Бабульке скажешь, что харчи сам за сегодня заработал.

Его возражения типа – это же вы, я пресек.

– Ей будет приятно, а мне все равно. Там решишь: вернуться к нам или до завтра. – Повернулся к ребятам, – Знаете, как его найти?

Они задвигались, зашумели.

– У нас есть место встречи, найдемся…

Акимович принес все, что требовалось. Курица была тщательно завернута и пирог с караваем тоже. Да, для хорошего человека, все отыщется и все переделается. Я этого навидался в свое время.

Но у Егорки-то сегодня и сумки нет, свирель свою в руках вертит, думает – как все ухватить. Поможем. Я взял в руки свою сумку, широко ее раскрыл, скомандовал: клади сюда еду! Молодой растерялся: как же, надо же пораньше… Дурень этот, видимо, полагает, что старший припрет бабке жранину поздно или завтра. И эх! Ласково объяснил, что положим бабушке кушать, флейточку сверху, чтобы не изломать, и побежит он сам, немедленно и очень быстро – кормить старушку. Окрыленный Егорушка быстренько уложился, подхватился и унесся. Половой уже наносил еды и ждет указаний или дальнейшего улучшения своего финансового положения. Ну, пусть подождет, денег пока нет и неизвестно, когда будут.

– Акимович, мы поедим, нас не тревожь. Надо будет, позовем.

– А вот…

– Ничего пока не надо.

И мы набросились на гуся. После первых укусов его ноги я понял, что упущено. Водка! Мы же должны отпраздновать покупку домры. Сказал об этом музыкантам. Они одобрили, налили себе пива. Я от пенной радости отказался – не люблю.

Плеснул себе водки. Вздрогнули. Вот тут уже заели основательно. Помня о том, что между первой и второй перерывчик небольшой (мудрость алкоголиков), шмякнул вторую. Похорошело. Как иностранцы, пить по двадцать граммов в час, русский не будет. Нашему главное – не опиваться. Если ты пьешь больше меры: роняешь морду в салат, не можешь идти, говорить, делаешься буйным, опохмеляешься, на другой день тянет выпить – все, приехали. Это может длиться долго. Смешно глядится в театре и кино, звучит в анекдотах, читается в книгах – а на самом деле это надвигающийся ужас.

Ты умный, успешный, удачливый человек, лишаешься в жизни всего: с работы тебя вынуждены выгнать, жена рано или поздно, намучавшись, уходит, дети ненавидят. Поэтому как увидел первые опасные признаки – больше в рот алкоголь не бери. Иллюзиями себя не тешь. Да я волевой, брошу в любой момент – это фикция, на ней сгорели миллионы мужчин и женщин. Это ты сейчас все можешь. А втянулся в каждодневную пьянку – воля твоя слабеет, за стакан водки продашь и мать, и жену. Да, об этом много говорят и пишут, но миллионы из года в год попадают в этот капкан. Сейчас и мне пора сделать паузу.

Я взял домру в руки и начал играть разные мелодии своего времени. Кабак заинтересовался.

– А ты петь-то можешь?

Хотелось ответить: с трудом и матом. Но не время.

– А о чем петь?

– О любви! – и последовал жеребячий хохот.

– О вашей между собой? То-то я вижу, как он тебя обнимает и целует… – Ты что хочешь сказать, гад?

– Ну, что я вас любить не буду.

Тут пошел хохот всей харчевни. Двое с красными рожами подлетели к нашему столу. Да мы тебя сейчас… Я не боялся. Их двое, нас пятеро. Сейчас они проорутся, пошумят и уйдут. Но все решилось иначе. Уверенный хриплый голос сзади решил поучаствоват в этом празднике жизни.

– Что-то вы сегодня наглые… Зажились, видно на белом-то свете!

Сзади, за трактирными грубиянами, стояли, подбоченясь, три добрых молодца с саблями на боку, похоже привычные к бою. Лица, продубленные, ветром и дождем, уверенные. Ощущение, что нужно будет – и против десятка встанут. Торговцы их знали. Они торопливо сорвали шапки и кланяясь забормотали:

– Мы не хотели…мы все поняли…

– Пошли вон, – сказал, как плюнул, боец.

Наглецы махом унеслись из кабака прочь.

Я встал побеседовать с уважаемыми людьми. Они крепко пожали мне руку.

– Этих гнид мы давно знаем. Приказчиками у купца Скорина служат. На ушкуи часто берем у них крупу, муку. Уж не знают, как нас лизануть. Ну да ладно. Мы к тебе по делу. Вы ведь скоморохи?

– Ну, да. Обычно нас шестеро, сейчас один отошел. Спеть что-то надо? – Мы ушкуйники. Парень у нас молодой, атаман ватаги. Вон сидит. Печалится он последнее время. Полюбил девицу, купеческую дочь. И потерял покой. Обычно пьет по чуть-чуть или вовсе не употребляет, ну не любитель. А сегодня одну за одной, одну за одной…, почти не закусывает. И печальный, будто умер кто.

– Не любит его девушка? – вникал я дальше.

– А вот это выяснить Матвею не удалось. В дом к ней его не пускают, волкодавов спускают. Отец говорить не хочет. Ходит она только в церковь. Рядом бабка, злая, как черт. Матвей пытался поговорить, старуха-приживалка огрела его палкой, с которой ходит. А мать в другую церковь отец водит.

– А я чем могу помочь?

– Ну, присядь к нему, отвлеки чем-нибудь, спой песенку. С нами он говорить не хочет. Денег мы дадим.

– Сейчас, только подумаю.

В раздумьях прошло минуты две.

– А Матвей не трусоват?

– Отваги необычайной в бою. Один может на сотню броситься. Кличка у него среди нас – Смелый. Говорят – вон ушкуй Смелого идет. Никогда и ничего не боялся! И до баб был горазд, а тут дал слабину. Предлагали ему девчонку утащить и обвенчаться втихую. Можно и уехать в другой город. А к родителям прийти через год с внуком. Примут, куда денутся. Да и кому она после него будет нужна? Не хочет. Девушка будет сердиться! Без родительского благословения – не пойдет под венец. А силой он ее брать не будет – большая любовь парня посетила.

– Ну что ж, попытаемся помочь, – сказал я. – Только вам пока лучше здесь посидеть.

– Мы тут с ребятишками побудем.

Надо идти. Подошел к одиноко сидящему спиной ко мне юноше, сел. Он поднял абсолютно мертвый взгляд.

– Здесь занято, произнес Смелый.

Да, тяжело любить без надежды.

– Они вон присели с моими парнями.

Матвей даже не обернулся. Налил водки и выпил. Еду не взял. Я закинул ногу на ногу, устроил домру поудобнее и запел песню про любовь. На втором куплете ушкуйник заинтересовался, начал внимательно слушать. После заключительного куплета переведенных на русский англичан, – тяжело вздохнул.

– Несчастная любовь?

Понуро кивнул. Я раскручивал дальше.

– Девушка терпеть не может?