Цитаты из книг автора «Борис Носик»

Знала, что он будет снова ее рисовать – и при отблесках лампы, ночью, и под утро, утомленный и умиленный. Она позировала послушно, и надевала тяжелые африканские бусы, и заламывала руки над головой, оправляя прическу и замирая в не

. Строки, написанные старшими учителями Гумилева, навевали тоску и тревогу, от которой не спасало тепло его плеча… А он, вслушиваясь в безупречные ритмы, с отчаяньем думал о стене, отделяющей художника от вожделенного самовыраженья, и с нежностью – об этой таинственной женщине, как и он, безутешно ищущей совершенства, во всем…

Иногда, днем, он делал перерыв в работе, и они встречались в Люксембургском саду, каковой променад, один за свою пристойность, и был через полвека допущен ею в свой мемуарный очерк. Шел дождь. Укрывшись под его огромным старым зонтом, они сидели, тесно прижавшись друг к другу, на скамейке и «в два голоса читали Верлена, которого хорошо помнили наизусть, и радовались», что помнят «одни и те же вещи».

Стихи передают атмосферу бесшабашного вечернего шляния по ярко освещенным парижским кафе, легкого опьянения, влюбленности («первый раз одна с любимым»), разговоров взахлеб на иностранном для обоих языке, да и на родных тоже… Он наверняка хмельно философствовал и читал ей, не знающей итальянского, любимого своего Леопарди – где уж тут добраться до «смысла»? Она переводила стихи Леопарди позднее, через много-много десятилетий, но тогда, тем летом – где ж ей было их понять? Она читала ему свои стихи – о нем, о них двоих…

Впрочем, Бог с ними, с мемуарами. Перенесемся в 1911 год, когда вдали от Царского Села, Слепнева и Петербурга, наедине с любимым юная Анна думала и чувствовала по-другому: радость и грех пополам.

ту весеннюю парижскую пору она была уже приличной замужней дамой, а в пору написания мемуаров – почтенного возраста знаменитостью, во всем мире почитаемой поэтессой…

была радостной. Может, именно поэтому, прочитав позднее о тяжелом, необузданном нраве этого пропащего гения с Монпарнаса, Ахматова написала, полвека спустя, что она «могла знать только какую-то одну сторону его сущности (сияющую)…»

Встреча влюбленных была долгожданной. Амедео писал ей письма, она писала и стихи о нем. Стихи, впрочем, не могли всерьез предназначаться ему, это были русские стихи. Встреча

Она приехала в конце весны, перед самым началом парижского лета, и поселилась на левом берегу Сены, в старинном доме на улице Бонапарта, неподалеку от бульвара Сен-Жермен и близ площади Сен-Сюльпис с ее великолепным барочным собором и фонтаном. Интересно было бы узнать какие-нибудь бытовые подробности этой поездки – кто дал ей деньги на поездку, кто снял квартиру, – но, увы, узнать нам об этом негде. Поездку, скорей всего, оплатил Гумилев: он пошутил как-то, что Аннушке надо давать сто рублей на иголки, а квартиру мог подыскать и Модильяни – не слишком далеко от Монпарнаса, от улицы Вожирар и Сите Фальгьер, где у него была мастерская

Ну да, женщина эта была не из тех, кто мог полюбить за подвиги и даже «за муки полюбить». Как утверждал один из первых и самых почитаемых ею критиков ее ранних стихов, она была сильной, и она была беспощадной: уж он-то, Недоброво, на себе испытал эту ее беспощадность. Нет, конечно, не только сила и беспощадность в них были, в этих стихах, но и нежность, и тоска по любви, и разочарованье, и гордость, и унижение, которое паче гордости, и нетерпеливое ожиданье, и нежелание примириться с невозможностью новой встречи, с тем, «что все потеряно», отказаться даже от надежды на счастье… Эти ее нетерпимость и ее страстное нетерпение, все это соединенье неистовых чувств объясняют, конечно, и странный ее, своевольный, дерзкий поступок: вскоре после возвращения Гумилева из Африки, в самый разгар первых своих, таких важных для нее поэтических успехов Анна одна уезжает в Париж – к тому, чей голос так неотвязно звучал весь этот год у нее в душе и так ясно слышен в ее стихах… Она уезжает к Амедео Модильяни.