– Может мне нужно подготовиться, к каким-нибудь милым, пикантным, мужским чудачествам из тех, о которых стыдно просить жену?

– Нет-нет, – заверил её товарищ Пильтус, – мне вас удивить будет решительно нечем. Я вполне заурядный в половых вопросах человек.

На улице затарахтел автомобиль, а потом и призывно погукал гудком.

Пара пошла на выход, и швейцар, открывая им дверь, снимал картуз и прощался.

«А по Сеньке ли шапка»? – Думала красавица, увидев перед входом в ресторан двенадцати цилиндровый «Паккард» с поднятым верхом. – «Откуда у уполномоченного такая машина? Неужто закупка табака для населения дело настолько верное? Хм… А он мне ещё про марксизм разливал».

Ибрагимка услужливо распахнул им двери, и они с уполномоченным уселись на огромный задний диван. Товарищ Пильтус по-хозяйски положил руку на ногу товарища Незабудки намного выше колена, и товарищ Незабудка нежно прильнула к мощному плечу товарища Пильтуса.

– Товарищ Ракель Самуиловна, к сожалению, на квартиру к себе я Вас пригласить не смогу, по объективным причинам. Нам придётся поехать к моему шофёру. Там, конечно, нет удобств, но зато нам там никто не помешает – сказал уполномоченный по закупкам, ласково улыбаясь красавице и поглаживая ей бедро там, где заканчивались чулки.

Революционерке, прошедшей каторгу и партизанские отряды, бояться отсутствия удобств – не престало, и она храбро сказала:

– Едемте!

– Ибрагимка, трогай! – распорядился уполномоченный.

Ибрагим оглянулся на Ракель Самуиловну, оскалился, изображая радушную улыбку… затарахтев мотором, автомобиль полетел по ночной Москве.

Ракель Самуиловна плохо знала город. Она жила тут едва два месяца, и не очень хорошо понимала, куда её везут. Центр, где бурлила жизнь, сверкали окнами рестораны и звенели флейты в оркестрах, быстро закончился. Потянулась другая Москва. Фонарей было мало, даже окон со светом в домах было не много. Фары освещали серые и не чистые дома, мостовые, в которых не хватало камней, мусорные кучи. Временами за автомобилем кидались стаи разбуженных собак, с лаем гнавших его до конца своей зоны ответственности. А потом «Паккард» снова оставался один на кривых и ухабистых улицах. Да таких ухабистых, что товарищ Пильтус и товарищ Незабудка иной раз выделывали замысловатые кульбиты на диване и бились головой о полотно крыши. Уполномоченный сказал:

– Ибрагимка, уволю я тебя, ты что ж подлец делаешь! У дамы зубы клацают и туфля слетела от твоей езды! Не гони так, балда, а то пойдёшь у меня снова улицы мести.

Шофёр повернулся и оскалился, пытаясь не то улыбнуться, не то запугать женщину. Но скорость сбавил, автомобиль поехал значительно плавнее.

Вскоре езда закончилась, мотор затих и фары погасли.

– Доехали, вылазьте, – объявил Ибрагим.

– Дверь товарищу Ракель Самуиловне открой, – напомнил ему уполномоченный, но товарищ Незабудка уже сама открыла дверь, и вышла в кромешную темноту.

Было тихо, темно, пахло золой, орали сверчки:

«Что за глушь». – Думала товарищ Незабудка. – «Хотя от Якиманки и не очень далеко. Мы быстро доехали».

И тут, едва товарищ Пильтус вышел из машины, что-то разительно переменилось в нём. Там, в ресторане, он был сама обходительность. Теперь он словно отыгрывался за то своё поведение. Наверное, не давали ему покоя большие деньги, что пришлось платить красавице. Он стал каким-то едким и нахальным, но товарищ Незабудка не стала акцентировать на том внимания. Дело, как говорится, есть дело, а деньги уж она не упустит, и возвращать не будет, пусть он даже матом орёт. А значит, и свою часть сделки она собиралась выполнять, даже если у потребителя её услуг что-то в настроении переменилось. Он, фамильярно лапая её снизу за корму, повёл через убогий коридор с одной тусклой лампочкой, заваленный тазами, дровами, хламом и старым заскорузлым от грязи тряпьём. На устах его появилась ехидная ухмылочка:

– Вы уж извиняйте, товарищ Ракель Самуиловна, но сантехнические изыски тут отсутствуют, – сказал он, вталкивая её в комнату и включая там свет.

– Ничего, – спокойно сказала красавица, – с меня будет довольно кувшина с водой и таза.

– Уж это непременно, Ибрагимка, воду Ракель Самуиловне, а вы раздевайтесь пока, и располагайтесь, – предложил ей уполномоченный и закрыл дверь.

Товарищ Незабудка огляделась и поняла, что за все свидания в Москве, у неё не было апартаментов скромнее.

Замызганные стены в потёках – видимо, пытались отмыть от какой-то грязи. Забитое досками окно. Тусклая, ужасно одинокая лампочка под потолком. Из мебели только старая железная кровать с пружинами и шарами на спинках. На кровати – утоптанный до состояния собачей подстилки влажный матрас с грязной тряпкой, натужно изображающей простыню. Больше в комнате ничего не было. То есть, вообще ничего.

– Мда, – сказала Ракель Самуиловна, оглядывая эту старорежимную нищету, – это вам далеко не «Метрополь» во время колчаковского наступления. У меня в землянке было уютнее.

Но дело есть дело. Она сняла платье и повесила его в изголовье кровати. Больше ей снимать было нечего – чулки, шляпку и туфли она решила оставить. Красавица осмотрела ложе любви, тронула его пальчиком и стала очень сожалеть, что ей придётся к этому прикасаться телом. Но деньги были получены. Она вздохнула и достала из сумочки папироску, и ещё кое-что, что могло пригодиться, как ей казалось, в этой ужасной обстановке. Закурила, и стала ждать кавалера.

Она курила и кривила свои волшебные губы, морщила носик. Что за убожество, даже зеркала не было, чтобы она могла убедиться в своей безупречности. А ещё здесь воняло, и она не могла понять – чем? Чем-то то ли химическим, то ли гнилым, резким или может даже тухлым. Красавица стояла, курила и пыталась понять запах.

И тут за дверью что-то звякнуло, словно таз жестяной уронили, послышались голоса. Товарищ Незабудка на цыпочках подошла к двери. Изогнувшись своим волшебным телом, прильнула к ней ушком и стала слушать, теребя папироску промеж пальцев. Слух у молодой женщины был прекрасен, и она отчётливо разобрала слова, что говорил за дверью шофёр Ибрагимка своим татарским говором:

– Хозяин, а хозяин, дай мне попользовать бабу, а? Тебе всё равно, а мне очень надо.

– У тебя ж есть баба – с насмешкой отвечал товарищ Пильтус, – свою и пользуй.

– Э-э, моя не такая, у моей бабы зад от пола низко, и брюхо как у верблюда, совсем не так её люблю, а эта о-о… чак-чак медовый, смотрю на неё, и глаза сами плачут от любви.

– Бери! – милостиво даровал право на Ракель Самуиловну своему шофёру уполномоченный по закупкам. – Только не долго.

– Хозяин, – обрадовался Ибрагимка, – как долго, с такой бабой разве можно долго, с такой бабой всё будет один минут.

Товарищ Незабудка отпрянула от двери, и поняла, что предмет, который она носила всегда с собой, сегодня ей точно пригодится:

– Как говорил Пётр Ильич Чайковский своему концертмейстеру: Вот уж дудки! Шофёр в контракт не вписан! – холодно прошептала она и приготовилась отстаивать свои коммерческие интересы. – За Ибрагима придётся вам ещё раз раскошелиться, товарищ уполномоченный по закупкам.

Она снова прильнула к двери и услышала фразу, которая её сильно удивила: товарищ Пильтус вальяжно, по-барски повелел:

– Ты не забудь мне её побрить, после, как попользуешься. И как следует, а не как в прошлый раз.

– Уж не забуду, всё готово для бритья. – Обещал шофёр. – Будет гладкая как дыня.

– И смотри, чтоб не орала, у меня от их крика потом уши болят.

Глаза товарища Незабудки округлились: Это что, интересно, они собирались с неё сбривать? У неё и так, кроме как роскошных волос на голове, других волос не было. Какая ещё дыня нужна товарищу, уполномоченному по закупкам?

Она на цыпочках отбежала от двери, села на мерзкую и влажную простыню, стала дрожащими пальцами доставать новую папироску.

«Что за чертовщина тут происходит?» – думала Ракель Самуиловна, и место это начинало нравиться ей ещё меньше, – «Что это за товарищ Пильтус такой, и зачем я ему нужна бритая? Что за пятна на стенах, что за потёки, почему тут так мерзко воняет?»

И тут дверь распахнулась, и перед ней во всей мужской красе возник товарищ уполномоченный. Был он абсолютно наг, и на первый взгляд, выглядел шикарно. Он вошел и встал в четырех шагах от кровати, уперев руки в боки, демонстрируя свою мужскую стать и серьёзное, во всех смыслах, мужское достоинство. При других обстоятельствах, Ракель Самуиловна не преминула бы возможностью рассмотреть всё как следует, тем более, что она знала в этом толк. Но сейчас ей было не до того. Она глядела на него, вглядывалась и не могла понять, что в товарище уполномоченном не так.

В ушах что ли дело? Всё вроде прекрасно: и мускулистая широкая грудь, и живот – не брюхо, и ноги – столбы (заметьте, без варикозных расширений!) Но всё не то, всё не то! Что-то непонятное было в нём, другое… да и на груди, вдруг!.. какое-то серое пятно, и не синяк, и не парша от грязи. Что за пятно? Не сифилис ли какой?

Она всё смотрела и смотрела на товарища Пильтуса, пока тот не спросил с вызовом:

– Ну, что вылупилась, никак боишься меня?

Ракель Самуиловна выдержала паузу, стряхнула пепел с папироски и вдруг встала и холодно произнесла:

– Товарищ, меня сам Борис Савинков в губы целовал, отправляя на акты, и те акты, товарищ, уполномоченный по закупкам табака, были совсем не половые, так что Вы не волнуйтесь, я Вас не боюсь.

– Не боиш-ш-шьсся? – с каким-то страшным шипящим придыханием переспросил уполномоченный, и добавил многообещающе. – Я бы на твоём месте боялс-с-ся бы. Кстати, бритость лобка твоего мне импонирует. С-с-с-свеж-ж-жо, как говоритс-с-ся, актуально.

– Спасибо за комплимент, – сухо сказала красавица, – а вот мне ваше хамское поведение не по душе.

– Ничего, потерпиш-ш-ш-шь, терпеть недолго осталос-с-с-сь.

Его лицо вдруг… как поплыло, что ли, поехало в стороны, растягиваясь, или нет, не поехало, но только полные губы его вдруг вытянулись в полоску и исчезли, совсем. А рот его стал огромным, от уха и до уха.

«Господи, – вспомнила Бога марксистка Ракель Самуиловна, – что со мной, неужто отравили меня, но чем? Но когда?»

А из огромного рта ответственного работника Мосгосторга потекла тонкой струйкой чёрно-маслянистая жидкость. Потекла, потекла да не вытекла, вернее, вытекла лишь на ладонь и вдруг утекла обратно ему в рот, точней, в пасть.

Как не шокирована была товарищ Незабудка увиденным, как не ужасно было её состояние, всё же рассудок красавицу не покидал:

– Не вздумайте это глотать, – насмешливо сказала она, – да и к доктору Вам надо бы. На Вас лица нет. Кстати, неплохая у Вас кожа, я из точно такого ридикюль себе хочу купить.

– Ш-шутишь, ещ-щё, ш-шалава эс-с-серовс-с-ская! – Вдруг скатился на шипящую брань товарищ Пильтус. – Не буду я ж-ж-ждать Ибрагимку, перебьётс-с-ся он, начну тебя ш-ш-шкуру потрош-ш-ш-шить помаленьку.

При каждом его слове, снова и снова, из пасти вырывался чёрный, тонкий жгут, раздвоенный на конце, и тут же нырял в пасть обратно. Он поднял руку, но рука его была уже не рука, а лапа, с четырьмя пальцами и серая, как будни в таёжной Чите. А на каждом пальце, вместо розового ногтя, чернел коготь орлиный.

И тут Ракель Самуиловна поняла, тянуть дальше смысла нет. Она сделала шаг назад, и из чулка с задней поверхности бедра достала дамский шестизарядный «Браунинг», калибра шесть и тридцать пять миллиметров. Тихий щелчок оповестил всех присутствующих, что предохранитель снят.

– Ис-с-спугать меня реш-ш-шила, ш-ш-шваль, – зашипел уполномоченный, увидав пистолетик. – Вот этим вот? Умел бы с-с-смеяться – с-с-смеялссся бы.

– Товарищ, Вы много нюхали кокаина, как Айседора Дункан. Поглядите, до чего он вас довёл, – холодно отвечала красавица.

И действительно, товарищ Пильтус был уже абсолютно сер, и весь покрыт какими-то пупырышками. Вот только глаза его были желты… точней нет, не желты, а великолепно золотого цвета, со зрачками как у кошки, то есть от неба к земле. Он смотрел на неё этими красивыми глазами и видимо думал, что делать, или ждал, когда появится Ибрагимка. В общем, нападать он не решался, даже когтистую лапу опустил. А вот искать решимости бывшей террористке Незабудке Ракель Самуиловне нужды не было – она всегда была решительной женщиной, и ждать Ибрагимку она не собиралась. Да и прекрасно-золотые глаза товарища Пильтуса её вовсе не пленяли. Она понимала, что просто так отсюда её не выпустят.

В комнате раздался не сильный хлопок, тонко стукнула гильза о гнилую половицу, и сизый пороховой дымок повис между ними. Они смотрели друг на друга: обнаженая и прекрасная Ракель Самуиловна – и уполномоченный с малюсенькой чёрной дырочкой в груди. Уполномоченный повернул и склонил на бок вытянутую голову, чтобы увидеть своим странным глазом дыру у себя в груди. Из дыры чёрно-зелёным изумрудом выкатилась капля. Выкатилась – и замерла, а он поглядел на каплю, и снова кинул изо рта-пасти чёрный жгут, слизал каплю и глянул на красавицу.

И был он, видимо, готов уже кинуться на неё. И кинулся бы, не выстрели она ещё раз. И ещё раз, и ещё! Ещё три пули впились ему в грудь. Но он не упал, а только остановился. Замер от такой подлой неожиданности. Видимо было с ним такое в первый раз. А Ракель Самуиловна ждала, что он вот-вот упадёт, очень она на это надеялась, и доходила уже в отчаяние, что уполномоченный по закупкам табака так стоек, стоит себе и лижет дырки на груди своим чёрным языком.

Она поглядывала уже на дверь, но боялась повернуться к товарищу Пильтусу своей роскошной спиной. А тот, наконец, слизав все чёрно-зелёные капли со своей груди снова поднял на красавицу свои необыкновенно красивые глаза, собираясь шагнуть к ней.

И тогда, понимая, что шансов у неё не много, Ракель Самуиловна выпустила в него две последние пули. Одна попала ему в лицо – или уже в морду? – почти не произведя на него эффекта. А вот вторая попала ему прямо под кадык. И явно не пошла на пользу товарищу уполномоченному по закупкам табака. Он замер, хватая себя за горло когтистой лапой. Стал делать движения головой, словно хотел что-то сбросить, стал глотать что-то с усилием. Потом закружил по комнате, показав даме хвост, о котором она в ресторане и не подозревала.

Товарищ Пильтус был увлечён собой настолько, что Ракель Самуиловну вовсе не замечал. И она стала двигаться к двери, бочком, бочком, ни платья не надев, ни сумочки с большими деньгами не взяв. Она не думала, как ей быть дальше, и что делать с Ибрагимкой, ведь в пистолете у неё не было ни одного патрона. Она просто хотела уйти отсюда. И тут товарищ Пильтус замер, застыл, словно в спазме, вытянулся, глядя в стену с грязными потёками, а когтистыми лапами своими словно пытаясь выдрать себе горло. А потом упал на пол, подпрыгнул, пружиня, словно мяч резиновый, и замер. Только лапы с когтями скрючились напоследок, да чёрный жгут языка из пасти вывалился.

Ракель Самуиловна глядела на него и от души надеялась, что больше товарищ уполномоченный уже не будет заниматься закупкой табака никогда. И её, признаться, напугал татарский говорок, удивлённого шофёра:

– Э-э, ты чего? Убила его что ли? Зачем убила, а?

Она глянула в сторону двери. Там стоял Ибрагимка с тазом воды в руках. На левой руке у него висела верёвка, на мизинце одной руки у него были ножницы, а под мизинцем другой – бритва. Брить значит пришёл.