– А ну-ка, брат-солдат, устрой мне какой-нибудь стул.

– Да, генерал, конечно, господин генерал.

– Шуман, а ну лавку для генерала принеси! – распоряжается Вилли.

Мушкетёры нашли ему в телегах небольшую лавку. Дорфус остался стоять, а Волков уселся, отпил из фляги и, глядя на своего подчинённого снизу вверх, сказал:

– Ну, прапорщик, расскажите-ка, как у вас так с горожанами нехорошо вышло.

– А нашей вины в том никакой не было! – Кропп сразу стал оправдываться и, видно от волнения, шепелявить ещё больше.

Генерал же не стал его успокаивать; то, что люди его, как и любые люди сословия воинского, не ангелы, он знал не понаслышке, так что всякое могло случиться, и посему лишь уточнил:

– Не было, значит?

– Не было, господин генерал, да и когда бы мы что успели, мы заехали в город перед самым закрытием ворот, потом по темноте искали лекаря, едва нашли… – тут он замолчал на секунду.

– Говорите всё как было, прапорщик, – строго произносит барон.

– Ну так я и говорю, как заехали, так ещё таскались по улицам, всё спрашивали у стражи ночной, как нам доктора разыскать, так заплутали в темноте, и пока нашли его, да пока добудились… – тут Кропп развёл руками. – …они и прибежали за нами.

– Кто они-то? – интересуется Дорфус.

– Так стража с офицерами, – отвечает прапорщик. – Три офицера были, один человек невоенный и стражей человек десять, не меньше. И лезут, сволочи, руки крутить. Я им: эй, вы чего? А они мне: с нами пойдёшь; и давай тут ещё лаяться, грозиться. Я им говорю: обождите малость, у меня раненый тут, чего же вы наседаете? А они только яриться начали: упрямиться будете, так ваш раненый тут и помрёт, и вы заодно с ним, псы. Псы на нас сказал. Им и доктор говорил, хороший человек оказался, говорит: этих – ну, это он про меня и товарищей – говорит, берите, а раненого оставьте у меня, он всё одно, мол, не сбежит, слабый он. Так нет же, тот бюргер вонючий, что со стражей был, башкой мотает: нет, говорит, раненого тоже берите; ну, офицерик тогда нам говорит: раненого тоже забираем. И что же мне делать было? Не драться же с ними. Вот Хенрика забрали, в телегу положили и пошли с ними, лошадей они сами вели, нас к нашим же лошадям не пустили. Привели и посадили под замок в одно место, я и не помню, что за место, но стражи там много было и днём, и ночью, топтались за дверью, а кроме нас в холодной никого не было. Там мы и просидели до утра, еды не дали, хотя в телеге была, только воду дали. А утром господа городские собрались, и нас к ним повели.

– И что же хотели эти господа? – спрашивает Волков.

– Ну, сначала интересовались, кто мы такие, я им рассказал: так, мол, и так, говорю, мы люди барона Рабенбурга. Приехали сюда искать лекаря для пораненного. Показываю им на Хенрика. А один из них такой и говорит: и где же он поранился? Я и сказал, что в замке Тельвисов арбалетом его и поранили. А что вы делали в замке Тельвис? Я сказал, что принцессу по велению герцога Ребенрее высвобождали из застенков колдунов. А они мне: а кто же вам дозволил? Да вы разбойники! Я им говорю: да как же мы разбойники, принцесса барона благодарит за изволение. А они на меня кричать: молчи, собака, лжец, вор! Кричат: мы о вас всё знаем, вы замок разграбили, а принцессу захватили в плен! Про твоего Рабенбурга мы справлялись, он известный вор, говорят, мы про него знаем, мол, вы известный в своих краях раубриттер, досада всех соседей. Ну, я тут не сдержался и сказал им, что они сами воры, ну, они велели страже нас бить тогда.

Волков понимал, что тут, вдали от дома, в чужой земле, он и не будет – вернее, не должен – иметь большого уважения, уважение добывается силой; но всё равно, от того, что бюргеры вот так вот, без причины, просто по злобной прихоти стали бить его людей, от осознания этого он почувствовал, как у него начинает наливаться кровью лицо.

Стыд. Стыд от унижения. Вот что это такое было. И было большой глупостью с его стороны, что начал он этот допрос при людях. Все слышали рассказ прапорщика.

Генерал даже щёки потёр руками, не хотелось ему, чтобы окружавшие его люди видели, как он краснеет. А после сухим каким-то, необычным для себя голосом он спрашивает:

– Так они за вами к лекарю заявились? И уже знали, кто вы? Откуда знали-то?

– Так это… – немного растерялся Кропп. – Как… Когда ещё в город въезжали, я сказал, что лекаря ищем, а потом стражу уже в темноте нашли и у них спрашивали: где там лекарь проживает? А они у нас спрашивали, зачем нам лекарь. Ну, я и ответил, дескать, нашему офицеру руку арбалетом побили. А они удивляются: а где это вам руку побили? Мол, войны рядом нет никакой. Я и сказал им, что в замке Тельвис. А у них сержант тогда и говорит: ага, понятно. Я ещё тогда и подумал: чего это он? А он вроде и ничего, говорит: ступайте по этой улице, там дом будет, у него всегда лампа горит, там лекарь и живёт. Ну мы и пошли, а вскоре и они нагрянули.

Волков смотрит на него устало, сначала молчит, снова лицо трёт, а потом и произносит:

– Знал я вас, прапорщик, как человека храброго, а теперь ещё знаю и как человека глупого.

– И вправду! – поддерживает генерал Дорфус. – Зачем же горожанам про то, что мы замок взяли, рассказывали? Сказали бы, что стреляли ради забавы, да случайно и поранили человека. Или ещё что придумали.

Кропп явно растерялся, вздыхает, то на Дорфуса посмотрит, то на Волкова. Но Волков понимает, понимает, что это его вина. Сам послал этого молодого офицера, хотя знал, что тот и читает, и пишет плохо, что не наделила его природа сообразительностью. А раз послал его, так хоть объяснить ему всё нужно было. Торопился тогда. И вот итог той торопливости.

– Ладно, – наконец произносит генерал. – Зубы вам выбили, когда допрашивали?

– Нет, – отвечает Кропп, пробуя языком обломок зуба, – это вчера. У господина Хенрика жар начался, так я стал в дверь стучать, просить лекаря прислать нам, а сволочи те, говорю, деньги у нас забрали, так на те деньги хоть врача позовите, так они стали опять лаяться. Ну, я и не сдержался, сказал им, что вы им не простите, что они так с его оруженосцем обходятся. Сказал им, что они ещё кровью умоются. Думал, они не захотят вас злить, раз про вас слыхали, а тут офицерик их и осерчал, вломился к нам в подвал со стражниками и стал нас бить дубьём, сбили с ног, пинали, вот по зубам и попал кто-то. А ещё посмеялись после: дескать, пусть и барон твой приходит, мы и ему зубья повыбиваем.

В глазах, что ли, у него потемнело на мгновение. Он даже не разобрал и лишь зажмурился. Это всё чёртова жара. Видно, так она его допекла, что он вдруг стал слышать своё сердце. Бухает в ушах медленно. И снова кровь к лицу прилила.

Генерал опять вздохнул. Открыл свою флягу и отпил вина. Только вот не полегчало ему от этого, а сразу слева от шеи, прямо под ключицей, кольнуло что-то.

«Дьявол. Знакомое дело!».

Кольнуло не сильно и совсем не больно, вот только от этого укола словно потянулась нить по руке, сначала до локтя дотянулась, а потом и до самого безымянного пальца. И рука словно онемела. Он сжал кулак, как будто хотел придержать пальцами это неприятное ощущение, что начало его пугать. Он сразу вспомнил, что такое с ним уже было, и тогда брат Ипполит отнёсся к этой, казалось бы, смешной немочи весьма серьёзно и делал ему снадобья лечебные и сонные, чтобы это ощущение из руки выгнать. А тут ещё стук сердца в ушах не унимается, стучит и стучит. Барон снова отпивает из фляги разбавленного вина и думает, что нужно снять панцирь, или эта жара его сегодня всё-таки свалит. Он встаёт, думая о том, как бы не покачнуться на людях.

– Ладно, отдыхайте, Кропп, вы сделали всё, что могли.

И идёт к своей карете. Дорфус опять увязался за ним: дел у него, что ли, нет? Генерал буквально чувствует на своей щеке его взгляд, майор словно следит за ним.

«Ну, раз уж таскается за мной…».

– Дорфус, – говорит Волков, – мне нужно снять доспех.

– Конечно, господин генерал, – сразу отзывается тот.

И пока Дорфус и сержант Кляйбер помогали генералу снять доспех возле кареты, а Гюнтер приносил ему свежее исподнее и помогал переодеваться, сапёры и артиллеристы стали спускать вниз с холма пушки, а телеги выводились из-под деревьев на дорогу. Потом генерал сам пошёл к ручью, присел на берегу и, зачерпывая воду, стал обмывать себе лицо; он делал вид, что с ним всё в порядке, хотя в ушах у него стоял шум. Дорфус и сержант следовали за ним неотступно, обсуждая всякие мелочи; они тоже умылись у ручья. И тут барон понял, что не хочет ехать в одной карете с маркграфиней, он всё ещё боялся, что с ним что-то приключится, что-то мерзкое, навалится темнота или слабость какая… В ушах-то всё ещё шумело, и лёгкая боль сменялась в руке покалыванием. Он не хотел, если что-то вдруг случится, выглядеть немощным перед нею. Уж что хуже – потерять силы перед нею или перед подчинёнными, он и не знал. Он даже подумал о том, чтобы выгрузить из второй кареты серебряную посуду и всякие ценные вещи, захваченные в замке Тельвис, и поехать в ней, но как бы он тогда объяснил это своё решение Оливии? А тут Волкова нашёл полковник Брюнхвальд и сообщил, что он ещё раз посылал разъезд по округе и никого из горожан кавалеристы не обнаружили. Значит, можно было выдвигаться. А потом, неприлично разглядывая своего командира, полковник и говорит:

– Люди вам благодарны, друг мой.

– Что? – не понял барон. – Благодарны? С чего бы?

– Да, говорят, что не стали их гробить из-за денег, радуются, что разошлись без крови, – объясняет полковник, – старики говорят, что бюргеры не отстали бы, пока всех бы не перебили. А тут все живы. Говорят, что вы людей своих всегда берегли.

– Да… – Волков кивает. Но слова эти, пусть и хорошие, не могут загасить той горечи, что оставил ему сегодняшний день. И он лишь повторил: – Да.

И потом пошёл всё-таки в ту карету, в которой его ждала принцесса.

– Что с вами? – она всполошилась, увидав его. – Что с вами, барон?

– Я просто омыл себя водой из ручья, – ответил Волков, садясь не рядом с нею, а напротив.

– Вы стали бледны необыкновенно, – она пересаживается к нему и берёт его руку.

Он всё ещё чувствовал в руке остатки боли, которая теперь напоминала скорее слабость. В его ушах всё ещё стоял шум, вот и бледность она заметила; генерал вдыхает воздух на всю полноту лёгких, думая, что от этого ему станет полегче, и потом говорит:

– Всё это проклятая жара, мне нужно отдохнуть.

– Так всё, день к концу пошёл, сейчас полегче станет уже, потерпите, барон, – обещала ему принцесса, и в её голосе было столько участия, что в любом другом случае он бы порадовался, но сейчас ему было не до того: в карете было душно, а в ушах своих он всё ещё слышал стук своего сердца.

Глава 3

– Давайте, ребята, ещё немного, и будет привал, – зычно подгонял солдат Дорфус, но, чуть отлетев подальше, его голос теряется в душном мареве и звоне цикад.

Пыль, сумерки, усталость от жары и тяжёлого дня – всё сложилось в одно. Люди и лошади еле тащатся. И, конечно же, засветло до Цирля они не успели. Подходили к городу уже в темноте. Посады и пригородные деревеньки ещё не спали, люди выходили смотреть на отряд, что идёт к городу.

Волков успел поспать в карете, в жаре… Впрочем, к ночи жара отступила, и стало хорошо, и ему полегчало. Под ключицей ещё покалывало, но шума в ушах уже не было, сердце не колотилось. Принцесса была с ним рядом, сидела в темноте кареты и, когда он проснулся, держала его за руку. От жары её рука стала влажной. И тут генерал подумал с некоторым сожалением, что уж больно она ласкова.

«Кажется, она привязалась. Не на шутку. Видно, при прощании рыдать будет».

А маркграфиня и говорит ему:

– Цирль, подъезжаем уже.

Волков, чуть сжав её пальцы, выглядывает в окно кареты и тут же различает фигуру на коне рядом.

– Кто это? Фон Готт, вы?

– Кляйбер, господин генерал, – отвечает новоиспечённый сержант, – фон Готт уморился, пошёл спать в телегу, к сапёрам.

– Подъезжаем, кажется?

– Точно так, господин генерал, Мильке уже уехал вперёд искать место под лагерь, полковник Брюнхвальд хочет возле города где-нибудь встать.

Вот только ждать до утра, чтобы найти лекаря для Хенрика, он не мог, да и принцессе снова спать в карете было бы глупо, имей они под боком целый город, который, кажется, принадлежал ей. И когда они подъехали к Цирлю, он вышел и потребовал к себе начальника стражи. А тот со сна, что ли, никак не мог понять – или не хотел верить, – что в темноте у ворот ждёт, пока ей их откроют, сама маркграфиня Винцлау. В общем, ничего он сам не решил и послал за наместником Генкелем. Тот явился весьма споро, хоть был уже не так и молод, оказался боек и смышлён, выйдя сам из малых ворот в башне, узнал принцессу и сразу велел впустить её. Её, Волкова, раненого Хенрика и небольшой отряд с ними; сам же при этом проявлял рвение и, так же, как и консул Туллингена, говорил ей: «Конечно, инхаберин. Разумеется, инхаберин».

Сам Генкель дал провожатого к лучшему местному доктору. Волков, почувствовав себя ночью получше, решил лично проводить своего оруженосца к врачу, тем более что после сна вечером в карете спать он вообще не хотел. И правильно сделал, что поехал.

Врач Голеб был крупным пожилым человеком лет сорока пяти, вышел он к больному со своим ассистентом, который, судя по всему, был его сыном. Они внимательно осмотрели руку оруженосца, и старший сказал:

– Некроз. Мертвечина тронула руку вашего человека. Ничего тут уже не сделать. Надобно резать до локтя.

– До локтя? Не слишком ли? – не согласился с ним генерал. Нет, он не претендовал на знание медицины, но повидал за свою жизнь немало всяких ран и на своих товарищах, да и на себе тоже. – Может, сохраните побольше? Заплачу столько, сколько скажете.

Он увидал благодарность в глазах оруженосца. Ну, хоть что-то, до этого молодой человек почти не проявлял никаких эмоций.

– Дело не в деньгах и не в моих или ваших желаниях, господин барон, – качал головой врач. – Некрозы. Они могут и дальше пойти по жилам и мускулам. Их нужно отсечь все, – он провёл железной палочкой черту на руке Хенрика. – Боюсь я, – сомневался доктор и качал головой. Но потом всё-таки согласился. – Попробую, но хочу вас предупредить: лучше всё-таки резать больше, так надёжнее.

Они договорились, что Хенрик останется у врача до утра. Волков оставил там же и Кляйбера с пятью талерами для врача, дал ему наставления, а сам вернулся в дом наместника.

Когда слезал с коня, то увидал во дворе дома молодую женщину с лампой и корзиной грязного белья. Она была высока и хорошо сложена.

– Подожди, – остановил её генерал. – Ты кто такая?

– Я Магдалена Кублингер, – отвечала девица, немного перепугавшись. – Меня срочно позвали в дом господина наместника, велели постирать бельё для какой-то дамы, – она показала ему корзину. – Вот. Чтобы до утра всё было выстирано.

– Ты замужем? – спрашивает Волков.

Тут девица испугалась ещё больше, она переводила взгляд с этого мрачного господина на его опасных спутников в доспехе и наконец стала отвечать.

– Нет, добрый господин, я не замужем, но я из приличной семьи, мой папаша человек строгих правил, и мы ходим к причастию каждую неделю, – зачем-то сообщила девица.

– Не замужем, это хорошо, – говорит барон. – Ты мне будешь нужна, пойдём со мной.

– Ох, господин… – Магдалена едва не начала плакать. – Я не по этому делу, я могу постирать вам что-нибудь.

– Глупая, – строго произнес генерал. – Ты нужна знатной даме, у неё нет служанки, а ты получишь талер за ночь и утро.

– Талер? Я нужна даме? – чуть растерянно переспросила молодая женщина.

До этого сегодняшнего недомогания генерала в принципе не тяготила роль прислужника и провожатого маркграфини. Прислуживать первым персонам не стеснялись и самые знатные люди земель, как, например, графы считали за честь быть стременными у курфюрстов и придерживать тем стремя, когда их сеньоры садились в седло, или постельничими и прислуживать в опочивальне, или конюшенными, или виночерпиями. Но всё-таки отводить принцессу к кустам по нужде в пути или помогать ей одеваться или раздеваться должна женщина. Так самой принцессе Оливии было бы удобнее.

– Иди за мной, – говорит генерал и идёт в дом, а так как сама девица не решилась исполнить его волю сразу, так Кляйбер взял её под руку и настойчиво повёл, забрав у неё при этом лампу.

Дом наместника был невелик, и комната для гостей тоже была невелика; маркграфиня сидела в нижней рубахе, и генерал сделал вид, что это для него непривычно и отвернулся, а Кляйбер втолкнул в комнату Магдалену.

– Ваше Высочество, вот набожная дева, что готова вам помогать, пока вы не покинете Цирль.

– О, как это кстати, – обрадовалась принцесса. – И как звать тебя, набожная дева?

– Меня звать Магдалена Кублингер, – отвечала та чуть растерянно.

– Кланяйся, кланяйся, глупая, – сказал ей генерал, – перед тобой маркграфиня Винцлау.

И только тогда девица, едва не роняя корзину с одеждой, присела в низком книксене.

Волков не мог остаться в покоях принцессы; в чужом доме, доме наместника это было не очень прилично, да и не очень осмотрительно. На людях ему нужно было соблюдать полагающуюся дистанцию, и он это делал подчёркнуто и показательно. И теперь он довольствовался простой твёрдой кроватью в каморке, где ещё и Гюнтеру пришлось расположиться. Было ему и душно, и неуютно на досках, и чувствовал он себя нехорошо, а от того, что поспал он вечером, ночью барон спал плохо и мало. А впрочем, и хорошо было, что легли они не вместе. Он подумал о том, что если бы он лёг с Оливией, та непременно захотела бы ласки. И только Господь знал, как бы те ласки сказались на этой его старой-новой хвори.

***

Ещё до зари стали собираться в дорогу; повар наместника Генкеля работал с ночи, и к рассвету им подали завтрак. К хорошим булкам подавали неплохие ветчины и паштеты, жареного, очень жирного гуся со сливами и яблоками. В общем, завтрак был весьма неплох. И этой хорошей еды было много, им в дорогу дали корзину, такую большую, что её потом хватило на обед принцессе и всем офицерам, что были с Волковым. А потом, когда они уже собирались садиться в карету, появилась та самая девица Магдалена; она встала невдалеке, не лезла к господам и не напоминала о себе, просто стояла и ждала, что генерал обратит на неё внимание. И тот её заметил и подозвал жестом, а когда девица подошла, генерал спросил у принцессы:

– Ваше Высочество, эта дева была вам полезна?

И маркграфиня благосклонно кивнула:

– Да, одежду мою постирала и высушила за ночь, она не очень умела, но старательна и расторопна.

Магдалена покраснела от похвалы, а Волков достал один талер и протянул его девушке. Та с радостью хотела принять монету, но генерал не положил деньги в её ладонь, а произнёс:

– Ты нужна Её Высочеству, пока маркграфиня не доберётся до Швацца, до своего дворца. Можешь ли ты послужить Её Высочеству ещё пару дней?

– Ещё пару дней? – растерянно переспросила девица. – А это мне с вами придётся ехать?

– Да, придётся с нами ехать, но за эти два дня… – Волков мгновение подумал. – Ты получишь ещё по талеру за каждый.

– По талеру за каждый день? – это очень хорошие деньги. На стирке такого и за месяц не заработать. Магдалена смотрит на него, а потом и на принцессу. И та говорит ей ласково:

– Ты будешь мне надобна в дороге.

Это и решило дело.

– Мне нужно папашу предупредить, – говорит девица. – А то как же я уеду… Матушка же волноваться будет.

И тогда Волков кладёт монету ей в ладошку и успокаивает её.

– Садись в телегу, твоих родителей предупредят, – он оборачивается к наместнику Генкелю: – Любезный друг мой, прошу вас, оповестите родителей этой честной девы, что она поступила в услужение Её Высочеству маркграфине Винцлау.

– Непременно, господин барон. И ты, Магдалена, не волнуйся, сейчас же отправлю нарочного твоим родителям. Уверен, они будут счастливы.

Как всё было решено, так и тронулись из города, и ещё до того, как солнце вышло из-за горизонта полностью, они выехали.