Глава 8

Агнес молчит, она уже из разговоров с Максимилианом поняла, для чего её господин видеть желал. Девушка немного волновалась. Сомневалась в силах своих.

И не мудрено. В Хоккенхайме Волков с ведьмами управлялся сам. Выжег почти всё их гнездо. Всё сам сделал, за малым исключением. Ей только порчу с него снять надо было. А тут её звал, видно, сам управиться не может, видно, и колдун здешний нешуточный. Как бы ей самой не опростоволоситься с ним.

– Ну, что молчишь? – спрашивает у неё господин.

– А что ж говорить, если вы ничего мне пока не рассказали, – отвечает девушка вполне разумно. – Как сей колдун вас изводит? Порчу на вас наводит, что ли? Может, на людишек ваших страх нагоняет?

– Нет, не то, не то всё…, – Волков начинает ей рассказывать о своих догадках.

Он говорит о том, что люди его, да и он сам, словно слепыми стали, тысячи врагов под носом были, а их не увидели. Тысячи! Две тысячи были рядом, в лесах да в оврагах, а люди Волкова даже следов их не рассмотрели.

Как? Как могли пройти две тысячи человек, не оставив на земле ни единого следа. Да ещё с кавалерией. Он явно такого не понимал.

– Ну, что скажешь, разве нет тут колдовства? – спрашивал он у неё.

– Может, и есть, а может, и нет, – уклончиво отвечала девушка. – Если есть тут тёмное дело, то это морок.

– Морок? Что за морок?

– Умение людям глаза застить. Наваждение на глаз человеческий.

Она и сама так могла, ей не представляло труда пройти средь многих людей так, что никто на неё и не обернётся, никто о ней и не вспомнит, если спросят. Давно она этому научилась, умела тенью скользить даже при свете дня. Как будто и не было её. В книге одной умной о таком писали, что это умение великое, но ей оно далось легко, само собой далось, без учения.

Но вот чтобы в тени своей две тысячи мужиков спрятать, так чтобы глаз чужой их не видел, да ещё с конями… Нет, о таком она даже в книгах не читала.

– А ещё что тёмным делом казалось? – спросила Агнес у Волкова, оторвавшись от размышлений о великом мороке.

– Знали они наперёд, что мы идём. Знали наперёд, как стоять будем, как действовать будем…, – отвечал кавалер, вспоминая те события. – Мы словно в ловушку шли, что они нам расставили.

Вот тут Агнес уже всерьёз заинтересовалась:

– Думаете, знали? Может, оно само вышло, может, ловушка та не силами злыми, а умением устроена да беспечностью вашей?

– Может и так, только вот командир наш, маршал фон Бок, в такую же ловушку угодил, – Волкову не нравилось, что Агнес сомневается в присутствии тут злого дела. – Так же шёл и так же несколько тысяч человек у дороги своей не заметил, за что и сильно бит был.

Агнес всё равно сомневалась, но теперь уже меньше:

– Стекло-то у вас с собой?

– Ты же знаешь, что с собой.

– Ну, мало ли, вдруг вы потеряли, когда вас били? – спросила девушка с заметным ехидством.

Волков на это ничего не ответил, отпер свой сундук, вытащил оттуда мешок со стеклянным шаром внутри и бросил его на кровать:

– На, смотри.

– Поесть мне прежде надобно, помыться, – произнесла девушка.

И, как по заказу, из-за полога донёсся голос оруженосца Фейлинга:

– Господин полковник, господин инженер прибыл.

Волков вышел к инженеру:

– Ко мне приехала родственница.

– Да-да, я слыхал, – отвечал инженер.

– Она поживёт пока тут. Около стены, за моим шатром отгородите место для купальни и нужника.

– Немедля приступлю, – обещал Шуберт.

Когда он вернулся в шатёр, то увидел Агнес уже на кровати с шаром в руках, она уже была только в нижней рубахе. Когда только успела? Она подняла на него глаза и сказала:

– А вы, господин мой, ступайте, я одна побуду. Только поставьте кого-нибудь у входа, чтобы не вошёл кто ненужный.

И не дожидаясь, пока господин покинет шатёр, вообще уже не обращая на него внимания, стала снимать с себя последнюю одежду.

Офицеры, все рангом от капитана, собрались у шатра генерала, рассаживались за длинным столом на длинных лавках. Первыми сели полковники Фолькоф и Эберст, а также заместитель выбывшего по ранению фон Кауница капитан-лейтенант Фильсбибург, капитан ландскнехтов Кленк и новый командир кавалерии капитан фон Реддернауф.

– Слухи ходят, что вас, полковник, посетили гости, – сразу начал фон Беренштайн, как только все расселись, – надеюсь, наш военный совет не оторвал вас от более важных дел?

Офицеры стали улыбаться и понимающе посмеиваться.

– Нет, для меня нет ничего важнее, чем военный совет, – отвечал Волков холодно и даже не потрудившись привстать с лавки.

– Слава Богу, а то вдруг общение с молодыми девами для вас важнее, чем нудные советы, – продолжал генерал.

Волков не счёл нужным повторяться и промолчал, а фон Беренштайн, поняв, что его шутки далее не будут уже успешны, пришёл к делу. Первым делом он решил из разбитого полка фон Клейста оставшихся там людей распределить в полк Волкова и полк Эберста, собрав два сильных полка из трёх слабых. Кавалер получил две роты общей численностью двести шестьдесят человек. Но при этом у Волкова забрали всех оставшихся у него кавалеристов вместе с Гренером. Эберст получил роту в сто семьдесят человек. В резерве, в личном подчинении генерала, остались шесть сотен ландскнехтов, три сотни кавалерии и сто двадцать стрелков и арбалетчиков. Несмотря на всю неприязнь к фон Беренштайну, Волков посчитал такие изменения правильными и был, признаться, рад, что капитан-лейтенант Фильсбибург оказался у него в полку, так как Рене не очень хорошо справлялся со своими обязанностями.

А после разговор пошёл о плане следующего сражения. И вот тут Волкову уже не нравилось всё.

– Адъютант Мильке, будьте добры, огласите разработанный нами план, – предложил генерал.

Мильке встал и стал на наспех нарисованной карте объяснять диспозицию.

– Господа, ничего иного придумать тут нельзя, у нас два полка, и имеем мы два брода. Мы посчитали, что полк полковника Эберста переправляется здесь у лагеря, – Мильке указал пальцем место на карте, – у западного брода, а полковник Фолькоф форсирует реку у восточного брода.

Это был как раз тот брод, по дороге к которому была разгромлена вторая рота капитана Бертье.

– Тот из полковников, кто первым выйдет на тот берег и построится в боевые порядки, обеспечит переправу кавалерии, – продолжал Мильке, – и сразу поможет другому, если у другого возникнут трудности с переправой. Думаю, что удержать оба полка на реке у мужичья силёнок не хватит.

«Это как пойдёт».

– По нашим подсчётам, хамов не больше двух с половиной тысяч, – вставил слово фон Беренштайн. – Продолжайте, адъютант.

Мильке поклонился и продолжил:

– Оттеснив противника от берега, мы дадим ландскнехтам и стрелкам переправиться на тот берег и начнём наступление на лагерь врага. Я уверен, что в поле мы их опрокинем. Главное – не дать им укрыться в лагере.

«Уж очень всё гладко у вас, вы уже мечтаете, чтобы они не сбежали. Не рано ли?».

– Наша кавалерия должна будет отрезать быдло от моста на Рункель. А пехота – до вечера прижать их к реке и перетопить в ней, – снова заговорил генерал. – Если же они запрутся в лагере, то нам придётся переправлять на тот берег артиллерию, которую столь любезно нанял полковник Фолькоф. Вот таков план. Есть ли возражения, господа? Дополнения? Вопросы?

Волкову план не понравился совсем. Не так уж просты и слабы были мужики. Да, не так хорошо они держали строй, нестойко вели себя под пушечным огнём, но только одно то, что они ведут свою войну уже почти два года и побили многих именитых воинов, доказывало обратное. Неужели фон Беренштайн, только что, два дня назад, потерпевший от них поражение, этого не понимает?

Но, как и другие офицеры, он молчал просто потому, что ничего своего предложить не мог. Он не знал, как форсировать реку иначе, чем предлагал Мильке. Единственное замечание…

– Что вам, полковник? – спросил его генерал.

– Думаю, что мне с полковником Эберстом лучше поменяться бродами. Я этот берег, это западный брод, уже хорошо знаю, я тут уже дрался.

По лицу фон Беренштайна Волков понял, что тот хочет отказать, но он не успел ничего сказать, так как Эберст произнёс:

– Пусть полковник Фолькоф начинает у западного брода, мне всё равно, где переправляться.

– Да, я думаю так же, пусть Фолькоф начинает дело у западного брода, – произнёс Мильке, покосившись на Волкова. – Он тут уже давно всё приглядел. Пусть начинает здесь, у лагеря.

– Ну что ж, раз полковнику Эберсту всё равно, так берите себе этот брод, Фолькоф, -нехотя произнёс генерал.

Это была небольшая победа над фон Беренштайном, Волков не только хорошо знал это место, но и был уверен, что его артиллеристы прямо из лагеря, с возвышенности, простреливали весь берег и могли хорошо поддержать его на том берегу крупной картечью и ядрами.

– В общем это всё, дело будет через два дня, начинаем на заре. Господа офицеры, знакомьтесь со своими новыми частями, выходите на рекогносцировку. Осматривайтесь на местах. И будем молить Господа об успехе нашего дела. Все свободны, – закончил совет генерал.

– Капитан-лейтенант, – произнёс он, отвечая кивком на поклон Фильсбибурга. – Я хотел бы взглянуть на ваших людей.

– Немедля распоряжусь. Прикажу капитанам строить людей за западным выходом.

Полковник не поленился, сам пошёл посмотреть, как офицеры будут строить своих людей. Ничего удивительного или приятного он не увидел, солдаты были не для первых рядов. А вот строились они, кажется, в первый раз. Бараны. Сержанты… Орали, лупили палками по шлемам и кирасам этих болванов, а Волков никак не мог понять, чего от этих сержантов больше – порядка или глупой суеты. Глядя на всё это, кавалер сразу усомнился не только в командирах рот, но и в самом капитан-лейтенанте. Нет, Карл Брюнхвальд такого построения не допустил бы. Они бы строились и перестраивались у Брюнхвальда с утра до вечера, пока не научились бы.

Волков с недовольным видом пошёл вдоль выстроенных наконец линий. Но Карла, на которого он мог положиться, сейчас тут нет, а есть Рене и Фильсбибург.

«Нет, пусть пока будет заместителем Рене, уже известно, что от него ожидать, а от этого чего ждать, пока не понятно, впрочем, других офицеров у меня сейчас нет. Неизвестного ротмистра на должность командира рота назначать рискованно, придется довериться этому».

Доспех у новых людишек плох, оружие так себе, да нет, тоже плохое. Пик мало, алебард мало, копья да годендаги, и то всё на плохом кривом дереве. Железо ржавое. Солдаты самые дешёвые, из городских ополчений за полцены набраны. При осадах и для гарнизонов ещё худо-бедно годны, а для дела в поле… Такое впечатление, что строю совсем не учены. А сержанты… Он с кислой миной повернулся к лейтенанту Фильсбибургу:

– А когда вы выйдете на тот берег и по вам, к примеру, будут бить стрелки или пойдёт мужик, сколько ваши роты будут там строиться?

Лейтенант чуть помолчал виновато и ответил:

– Сержантов мало, господин полковник. Мужики побили многих при последнем деле.

Волков без намёка на всякое понимание посмотрел на капитан-лейтенанта, помолчал и принял решение:

– Думаю, обе роты нужно свести в одну, вы, Фильсбибург, возглавите эту роту, пятьдесят человек вы передадите в роту ротмистра Хайнквиста, он лично отберёт себе людей, сами же попросите четырёх хороших сержантов в роте капитана Рене, – он поднял палец. – На время! Чтобы они обучили ваших. Возьмёте барабанщиков и трубачей и за два дня научите своих людей быстро строиться в походную колонну, из походной в баталию, в шесть рядов, а из неё – в штурмовую колонну в четыре человека. Гоняйте их до ночи, а коли начнут бурчать, так вразумите этих неумех. К завтрашнему вечеру я хочу видеть, как они строятся и при фронтальном ходе баталии под барабан держат строй. Чтобы как по линейке шли.

Волков знал, что это почти невозможно, но ставил задачу в надежде, что хоть чему-то солдаты за полтора дня научатся. Хотя бы слушать барабан и не наступать друг другу на пятки в строю.

– Да-да, – сразу соглашался с полковником капитан-лейтенант, – сейчас же начну.

Волков прекрасно видел, что лейтенанту не нравятся принятые им решения, но уж это в данный момент его заботило мало, да и в своём полку он сам устанавливал правила. Фильсбибург сам виноват, что его подчинённые так плохи.

А тут ему радость – за грубо строганым столом, что стоял у его шатра, сидел человек. Спиной к нему сидел, но Волков сразу узнал его по широченной спине, старой замызганной шляпе и стакану в руке.

Волков подошёл, положил человеку руку на плечо, заглянул под шляпу – так и есть, старый чёрт, бородища чёрная, нога деревянная под столом – Игнасио Роха по прозвищу Скарафаджо, собственной персоной. Хоть и вид у него был ещё больной, всё лицо до щетины в испарине, но держался Роха бодро.

Волков уселся напротив, осмотрел его:

– Ты чего приехал? Как тебя лекарь отпустил?

– Да ну его к дьяволу, тут твой монах меня быстрее долечит. Да и тошно мне там было без денег. Положили меня болеть у людишек скаредных, говорю им – дайте хоть пива, раз вина не даёте. А они мне: денег ваш доктор на пиво вам не давал, молоко пейте. Вот я к тебе и приехал.

– А Брюнхвальд как?

– Лекарь ему к ноге доску накрепко примотал, он теперь ни пешим, ни конным не будет. До нужника допрыгать может – и всё.

– Значит, жив?

– Да жив, а чего ему будет, ну, прокололи лытку, не он первый, не он последний.

Роха улыбается, хотя улыбка ему не так уж и легко даётся. Он оглядывается:

– А ты тут уже крепость построил, когда только успел? Говорят, мужичьё приходило уже к тебе знакомиться.

– Приходило, – кивает кавалер, – Пруфф их картечью встретил, а твой Вилли мушкетами проводил. Мы же ни единого человека не потеряли.

– Вилли? Ну и как он тебе?

– До тебя пока ему далеко, не волнуйся. Но ты всё-таки скажи, чего ты приехал? Ты же ещё не долечился.

Роха посмотрел на кавалера и спросил:

– Честно тебе сказать?

– Да уж говори.

Роха поправил свою деревяшку под столом, потом допил махом вино, вздохнул и сказал:

– Знаешь, Фолькоф, жена у меня не из простых.

– При чём тут твоя жена? – полковнику вовсе не хотелось слушать байки про чьих-то жён, не до жён ему сейчас было, через полтора дня большое дело намечалось.

– Ты дай сказать-то…, – злился Скарафаджо. И, видя, что кавалер молчит, продолжал. – Как ни крути, она из благородных, правда, из городских, её отец даже был вице-бургомистром.

Волков замолчал, ждал, что там Роха ещё ему расскажет. И тот рассказывал:

– И вот, как поженился я с ней, так она меня и бранила, и бранила, и бранила: пьяница, говорит, бездельник, дурень бесполезный. Когда женился я, так у меня деньжата водились, а потом и закончились. Помню, в первую зиму без дров жили, а она на сносях была. Потом в плохой дом пришлось переехать… А она так бранилась, что я домой идти не хотел. Вот…

Полковник терпеливо продолжал слушать рассказ старого своего знакомца про его жену, хотя ему очень хотелось побыстрее поговорить с Агнес.

– А тут ты появился, – продолжал Скарафаджо, – и я сразу понял: вот его мне Господь послал. И так оно и было. Домишко теперь какой-никакой у меня свой, землицу, хоть и мало, но ты мне выделил.

– Не меньше, чем другим, – заметил кавалер.

– Не меньше, не меньше, – соглашался Роха, – я ж не спорю. А кроме землицы и деньжата появились, то ярмарку ограбим, то обоз у горцев отберём, я на эти деньги жене и платье хорошее справил из атласа, и серьги, и всякого другого прикупил… Башмачки там, юбки нижние… А главное, ты же меня к себе на обеды стал приглашать с женой, а она как с дочерью графа за одним столом посидела, так совсем другой стала. Слова дурного от неё не слыхал с тех пор, добрая стала. А как узнала, что я капитан, как стала капитаншей, так и вовсе стала ласковой. Когда я уходил с тобой на мужиков – не поверишь, я видал, как она плакала. По мне плакала.

Волков даже брови сдвинул, смотрел на Роху сурово:

– На кой чёрт ты мне всё это рассказываешь?

– Я просто сказать хотел, что тебя не брошу, знаю, что ты без офицеров остался: Бертье, Брюнхвальд, я… Рене один у тебя, в общем, если я нужен, могу роту взять какую, а не нужен, так к стрелкам своим вернусь.

– С офицерами дело дрянь, – отвечал кавалер, глядя товарищу в глаза и понимая, что тот ещё не излечился, – и с сержантами тоже, я рад, что ты вернулся, но тебе надо долечиться, сидишь весь мокрый от пота, а от больного какой от тебя прок? Ступай к монаху. Микстуры пей. Послезавтра до рассвета к реке пойдём.

– Форсировать надумали? На тот берег намылились?

– Генерал решил, я был против, – Волков поморщился.

– Ты мне коня дашь? Моего убили там на берегу.

– Так и другого убьют.

– А что делать, я ж на деревяшке много не напрыгаю.

– Ладно, найду тебе мерина старого, – Волков протянул товарищу руку для рукопожатия.

– Мерин мне подойдёт, авось не на смотр еду, – ответил Роха, пожимая его руку.

– Ты только вылечись, успей. Ты поставил себе палатку? Я пришлю к тебе монаха.

– Вилли уже распорядился, и насчёт палатки, и насчёт брата Ипполита… Фолькоф, ты не волнуйся, вылечусь, – обещал Скарафаджо, всё ещё не выпуская его руку. – Твой монах – он волшебник. Да и я ещё не стар.

Волков молча кивнул, он верил ему, он надеялся, что Роха прав, кавалер давно его знал и видел, что этот человек всегда был упруг телом и крепок, как молодой кабан.