Показателен случай обвинения трех братьев Жироховых, крестьян Вологодской губернии. При обыске лесник нашел у одного брата бревна, принадлежащие другому крестьянину, находившемуся на войне. Братья подняли крик, начали ругаться. Один из присутствовавших крестьян, носивший, кстати, ту же фамилию Жирохов, сказал, что за бранные слова они могут ответить по закону. Братья дружно и непристойно обозначили свое отношение к праву: «…хотим закон». Им было заявлено, что так выражаться нельзя, ибо на законе имеется корона государя императора. (Интересно, что сам авторитет права утверждался и в этой ситуации с помощью сакрализованного символа монархии.) Братья Жироховы, однако, упрямо стояли на своем, расширяя круг оскорбляемых новыми ругательствами: «… ваш закон, Корону и ГОСУДАРЯ». А жена одного из братьев, подняв подол своего платья и «хлопая ладонью по детородным частям», громко кричала: «Вот вам закон, Корона, ГОСУДАРЬ, все тут»¹¹³. В данном случае уголовное преступление, очевидно имевшее место, политизировалось противниками обвиняемых, желавшими предъявить своим оппонентам более серьезное обвинение в совершении государственного преступления.

И здесь сложились распространенные традиционные приемы провоцирования оппонента на совершение преступления. Так, нередко, когда в разгар ссоры употреблялось слово «сволочь», то в ход пускалось хорошо известное оружие, оскорбленный с достоинством отвечал: «Я не сволочь, я ЦАРЮ помочь» (подобные слова зафиксированы в нескольких случаях). Далее могло последовать разъяснение: он-де сам «служил царю», или «сыновья служат государю» и т.п. Нередко после этого распаленный оппонент распространял свои ругательства и на упоминаемого императора. Затем следовал скорый донос. Так, в мае 1915 года 42-летний крестьянин Томской губернии поссорился с односельчанкой. В ответ на его ругательства она сказала: хотя она и сволочь, но ЦАРЮ помощь, так как сыновья ее ушли на войну, и служат ЦАРЮ и Богу. Крестьянин закричал: «Черту они пошли служить». Разумеется, затем последовал донос и возбуждение уголовного дела¹¹⁴.

В бытовых конфликтах с односельчанами также использовались имперские символы. В сентябре 1915 года 30-летний крестьянин Самарской губернии нецензурно ругал односельчанина. Тот важно достал солдатскую книжку с изображением императора и торжественно попросил своего обидчика не ругаться перед портретом государя. Площадная брань была немедленно адресована и портрету, на что, очевидно, и рассчитывал обладатель солдатской книжки, который вскоре донес на своего недруга¹¹⁵.

Интересны случаи комплекса доносов, связанных друг с другом.

Пример серии доносов односельчан дает село Тарапатино, Лемешинской волости, Камышинского уезда, Саратовской губернии. В августе 1915 года 30-летний С.С. Тарапата, бывший солдат, раненный на войне, вывозил со своего двора навоз и выкидывал его к окнам крестьянина Рыбинцева. Вспыхнула ссора, во время которой Тарапата ударил Рыбинцева вилами по плечу и сказал: «Мы и ЦАРЯ … (брань) а вас-то и вовсе»¹¹⁶. Во всяком случае, так утверждал в своих показаниях пострадавший доносчик. Затем последовал донос односельчан и на брата ветерана войны, 43-летнего П.С. Тарапату. Две крестьянки утверждали, что ночью они якобы подошли к его дому и, приоткрыв ставню, услышали: «Теперь время ЦАРЯ нашего отошло, мы Его и Фамилию Его … а правую руку и вовсе». Обвиняемый свою вину отрицал. Он утверждал, что его оговорили по злобе, на почве хозяйственных счетов. Наличие имущественного конфликта между обвиняемыми и доносителями подтвердили другие свидетели¹¹⁷.

Известен даже случай, когда сразу оба участника семейной ссоры были привлечены по 103-й статье «Уложения о наказаниях». 25 февраля 1915 года 25-летний крестьянин Илларион Стенин ударил своего старшего брата Евлампия по голове. Тот заявил, что пожалуется властям. В ответ на это Илларион ответил: «я … (брань) власть и ЦАРЯ». Затем, однако, он предложил брату прекратить ссору, так как, возможно, обоих возьмут на войну. На этот раз оскорбил императорскую семью уже Евлампий: «… (брань) войну, ЦАРЯ и ЦАРИЦУ; одни дураки идут на войну, а я не пойду». Примирительный ответ Иллариона содержал, однако, еще одно оскорбление императора: «Не знаю, или ты … ЦАРЯ, или Он нас обоих»¹¹⁸.

Нередко имущественные конфликты переплетались с этническими, так, русские крестьяне использовали соответствующий донос при конфликтах с соседями-«инородцами», иногда они намеренно провоцировали своих оппонентов на оскорбление русского царя. Так порой решались, например, споры русских крестьян из-за покосов и пастбищ с башкирами и калмыками¹¹⁹. Один конфликт возник из-за того, что русские крестьяне деревни Нагаевой, Буталовской волости, Тобольской губернии, пасли лошадей на поле, принадлежащем соседям-татарам. Во время ссоры русский крестьянин Ф. Ногаев важно заявил 23-летнему татарину Х. Абдулову: «Если ты не перестанешь ругаться, я отобью телеграмму ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ». Можно с уверенностью предположить, что он намеренно провоцировал противную сторону, вряд ли он в действительности намеревался немедленно отправиться в ближайшую телеграфную контору, чтобы вступить в переписку с царем. Его расчет, однако, полностью оправдался: распаленный Абдулов выкрикнул в присутствии многих свидетелей: «Я … тебя вместе с вашим ГОСУДАРЕМ»¹²⁰. После этого последовал донос русских крестьян на Абдулова.

Но иногда оружие доноса на славянских оскорбителей царя использовали и «инородцы», представлявшие себя, по крайней мере на время конфликта, верноподданными российского императора. В правление одного из аулов Майкопского отдела явился некий уроженец Черниговской губернии и потребовал от старшины распорядиться о розыске похищенного у него в ауле полушубка. Старшина важно предложил ему снять шапку в помещении правления, в котором находится портрет царя. Но, если верить доносу, обвиняемый заявил, что не подчиняется ни Богу, ни царю, и произнес площадную брань в адрес императора. О происшедшем законопослушный старшина аула немедленно доложил вышестоящим властям. Преступник был привлечен к ответственности¹²¹. Очевидно, похищенный в ауле его полушубок так и не был найден.

Соответствующие доносы использовали порой в конфликтах не только русские, но и польские крестьяне, доносившие на своих соседей-поляков¹²². Доносы на соплеменников, в том числе и оговоры, практиковали нередко и киргизы (казахи). Так, комментируя одно обвинение, адресованное зажиточному и влиятельному местному жителю, сочувствующий ему уездный исправник отмечал: «Мулла Нургалиев деятельностью своею подозрений не внушает, среди же киргиз часто бывают ложные доносы»¹²³.

Порой донос был следствием конфликтов между покупателями и продавцами, соответственно случаи оскорбления императора нередко фиксировались в сельских лавках, на базарных площадях.

Во всех упомянутых конфликтах сложно оценить степень истинности доноса и искренности монархизма доносителей. Но определенно можно сказать, что последние позиционировали себя как верных подданных царя и стремились извлекать из этой позиции выгоду. Их монархизм был прагматичен и функционален вне зависимости от того, был ли он истинным или напускным.

Иногда царя оскорбляли по религиозным причинам. Продолжали фиксироваться и старинные оскорбления староверов, иных религиозных групп, в которых император именовался «еретиком», а то и «антихристом». Так, принадлежащий к секте лучинковцев чернорабочий В.Я. Рябинин, крестьянин Пермской губернии, в январе 1915 года во время спора с другими рабочими назвал «всех православных, а также государя императора еретиками». Он утверждал, что его единоверцы не признают императора и ему не служат, и убеждал своих сослуживцев: «Переходите в нашу веру, тогда не будете служить своему государю». На дознании Рябинин заявил, что считает еретиками всех, кто исповедует православную религию не так, как она исповедовалась при патриархе Никоне, в том числе и государя¹²⁴.

Порой крестьяне, осуждавшие царя и его семью, выражали так отношение к тем мероприятиям власти, которые их непосредственно затрагивали (налоги, реквизиции, мобилизации, смерть близких на войне, нежелание предоставить пособие, отказ принимать марки, использовавшиеся вместо мелкой разменной монеты). Часто царя оскорбляли, жалуясь на невыполнение государством своих обязательств; на императора, олицетворявшего страну, возлагалась личная ответственность за это. Так, в конце 1915 года беженцы из Виленской губернии, оказавшиеся на Волге, были лишены пайка за отказ от обязательных работ. Один беженец заявил: «Когда нас гнали оттуда, то царь обещал нас покоить и кормить, а он нас обманул: нам ничего не дают, хоть с голоду помирай»¹²⁵. Это послужило основанием для привлечения оскорбителя к уголовной ответственности. Ряд оскорблений был связан с денежными пособиями, получавшимися членами семей мобилизованных. Одних не устраивал размер пособия, других – его отсутствие, третьи же завидовали тем счастливцам, кто это пособие получал.

Показательны те места, в которых оскорбляли императора. Как уже отмечалось, часто это – волостное или сельское правление. Именно там крестьяне узнавали все неприятные новости: сообщения о смерти и ранениях близких, находившихся на войне, известия о новых податях и повинностях. Портрет императора, висевший на стене, позволял незамедлительно определить возможного главного виновника этих бед. В то же время в правлении находились и потенциальные доносители – представители местной власти (волостной старшина, сельский староста, писарь, стражник), которые обязаны были информировать вышестоящие власти о преступлении «по должности». Но доносили и об опасных крестьянских разговорах, происходивших и в сравнительно безопасных для совершения преступления местах, – в избе, на деревенской улице, в поле и даже в лесу.

Наконец, существовали ситуации, когда осуждались те меры общей государственной политики, которые не затрагивали непосредственно обвиняемых. Часто оскорбления были прямым следствием оживленного и заинтересованного крестьянского «разговора о войне». Так, как мы увидим, нередко царь и другие члены императорской семьи осуждались за начало войны, за неподготовленность русской армии к войне, за плохое ведение военных действий и т.п. Нередко повод для этого давало совместное чтение вслух газет, брошюр, правительственных сообщений. Эти оскорбления условно можно назвать «патриотическими»: обвиняемый отождествлял себя с «Россией» и осуждал императора или другого представителя правящей династии, действующего, по его мнению, во вред стране.

Для исследователя, изучающего политическое сознание, особенно интересны случаи, когда оскорбление императора и членов его семьи как-то мотивировалось, когда членам царского дома предъявлялось какое-либо обвинение. Но и другими случаями не следует пренебрегать. Можно, например, предположить, что в одних ситуациях «бессмысленная ругань» и «пьяное» оскорбление царя стали причиной доноса, а в других – о них не сообщали властям. Очевидно, что увеличение числа зарегистрированных дел также может служить и знаком умножения сельских конфликтов разного уровня, которые пытались разрешить с помощью доносов. Т.о. это преступление во всяком случае позволяет судить о существовании известной напряженности в данной социальной среде. Нарастание даже «простых» бытовых конфликтов, намеренно (а порой и явно искусственно) политизировавшихся их участниками, имело важное политическое значение. К тому же в любом случае важны конкретные слова, произнесенные во время оскорбления императора или членов его семьи.

Встречается немало случаев, когда по указанным статьям привлекались определенные представители «сельской интеллигенции» – грамотные крестьяне, которые подрабатывали письмоводством, известные сельские сутяги, дававшие правовые советы односельчанам, «подпольные адвокаты», которые вели дела других крестьян (этих «деревенских адвокатов» власти издавна недолюбливали). Но главная ценность дел по оскорблению императорской семьи как исторического источника заключается в том, что он порой позволяет услышать голос неграмотных крестьян, голос, часто скрытый от историков. Правда, их подлинные слова нередко были отредактированы, а то и искажены доносчиками, следователями, полицейскими и судейскими чиновниками, записывавшими показания.

Изучение этого источника осложняется тем обстоятельством, что в некоторых случаях мы явно имеем дело с оговором. Уже в конце XIX века полицейскими властями было замечено, что обвинение в оскорблении Его Величества весьма часто используется для сведения личных счетов, при этом нередко практиковались ложные доносы частных лиц. С началом войны число последних увеличилось, чинам корпуса жандармов даже специальным приказом напоминалось о практике ложных доносов, дознаватели должны были особенно тщательно проверять соответствующие обвинения¹²⁶. Однако, разумеется, поток оговоров, ложных доносов продолжался, нередко это вело к возбуждению новых уголовных дел.

Так, в селе Бобылевка, Балашовского уезда, Саратовской губернии, в августе 1915 года несколькими односельчанами был обвинен в совершении преступления некий бакалейщик Н.С. Целиков. Он, по словам доносчиков, заявил: «Государь наш слаб, а правительство в большинстве немцы, которые во всякое время могут продать Россию немцам же». При этом Целиков указал на военного министра Сухомлинова и министра двора графа Фредерикса, добавив, «что и все остальные министры такие же». Другой свидетель показал, что Целиков якобы заявлял, что царь «слаб и ненормален», что вдовствующая императрица Мария Федоровна сожительствует с Фредериксом «и другими немцами», что наследник престола – «незаконнорожденный». Но прочие допрошенные в ходе данного следствия жители этого села утверждали, что обвиняемый Целиков, убежденный патриот и монархист, был намеренно оговорен своими давними недоброжелателями – сельским священником и писарем волостного правления. Последние входили в местное присутствие, ведавшее выдачей пособий женам солдат, и злоупотребляли своим положением, вели себя «неблаговидно» по отношению к солдаткам. Обвиняемый, возмущенный их поведением, неоднократно обличал их публично, за что они и отомстили деревенскому правдолюбцу, выдвинув против него указанное политическое обвинение¹²⁷.

Можно привести и другие примеры явных оговоров. В результате доноса к уголовной ответственности был привлечен 34-летний крестьянин из ссыльных Амурской области Н.А. Вакулин. В 1908 году за участие в преступном сообществе, составленном для насильственного посягательства на изменение существующего в России образа правления, он был приговорен к пяти годам каторжных работ. Затем Вакулин, обучавшийся ранее некоторое время в Рижском политехническом училище, стал исполнять обязанности младшего инженера Восточно-Амурской железной дороги. В доносе указывалось, что в середине июня 1915 года он якобы вел разговор о войне с начальником карьера и десятским железной дороги. Начальник карьера оптимистично заявил: «Варшавы не отдадут». В ответ на это Вакулин-де сказал: «Пока эта … будет царствовать и ИХ не разгонят, мы все будем отдавать». Казалось бы, картина должна быть совершенно ясна для следствия: человек, уже совершивший однажды государственное преступление, вновь дерзко нарушает закон в присутствии законопослушных патриотов, которые должным образом проинформировали власти, в таких условиях возмездие рецидивисту должно быть особенно суровым. Однако в ходе дознания выяснилось, что у обвиняемого и ранее существовали неприязненные отношения с обоими доносителями. В свое время он официально докладывал начальству об их служебных проступках. Два свидетеля показали, что доносители подговаривали и их подписать ложный донос, чтобы «убрать неудобного для них» Вакулина. При этом «… предполагалось сперва возвести на него обвинение в пропаганде, а затем решили остановиться на обвинении в оскорблении ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, так это проще и скорее»¹²⁸.

Но во многих случаях преступление наверняка было совершено, это подтверждалось многими свидетелями. Как уже отмечалось, порой оскорбление членам царской семьи наносилось в присутствии местных представителей власти. Нередко обвиняемый на допросе признавал свою вину, выражал раскаяние. Иногда предъявлялась улика (например, разорванный портрет императора, или портрет царя с проколотыми глазами). Да и оговор в то время считался серьезным преступлением, гораздо более серьезным, чем недоносительство¹²⁹. Можно предположить, что это обстоятельство как-то сдерживало поток ложных доносов.